Где-то в соседнем квартале раздался сухой треск автоматной очереди.

— Знаете что… — немец тревожно посмотрел в окно. — Вы поезжайте. Мне кажется, здесь стоять небезопасно. В центре полно патрулей. Поезжайте, а я буду рассказывать…

— Куда?

— В любое западное посольство, — немец поднял воротник куртки и втянул голову в плечи.

Машина тронулась с места. Кроме советского, Лена не была в Багдаде ни в одном посольстве, но знала, что многие находятся на Арасат-Альхиндия.

— Несколько дней нас держали в номерах. Кормили неплохо, но никуда не выпускали и не разрешали звонить. Один раз к нам приезжал кто-то из французского посольства, обещал помочь. Но через несколько дней после этого нас перевезли в другую гостиницу, «Багдад». Потом еще в одну, кажется, «Аль-Мансур». Мы поняли почему — они заметали следы, не хотели, чтобы с нами смогли встретиться журналисты или посольские работники.

Потом людей стали развозить на военные объекты. Я и еще несколько человек попал на какую-то электростанцию в пригороде Багдада. Вот там условия были уже далеко не гостиничные: ни помыться, ни поесть, ни поспать как следует. Если бы американцы начали бомбить, нас, возможно, уже не было бы в живых. Впрочем, я бы не удивился, если бы мы погибли не от американских бомб, а от иракских пуль — все равно потом бы объявили, что всех нас убило во время бомбежки. Там, на станции, с одним пожилым американцем случился сердечный приступ. Его увезли, куда — неизвестно.

Через неделю нас вернули в отель. В другой, разумеется. Названия я не знаю. Это случилось позавчера. В нашей группе было семь человек. Поселили на третьем этаже. До этого нас размещали не ниже шестого — седьмого, а здесь, видно, допустили промах. Или нам, наконец, вздумал помочь сам Аллах, — немец усмехнулся. — Мы решили, что это шанс: кто-то из нас должен попытаться бежать, добраться до какого-нибудь посольства — иначе будет поздно: начнутся бомбардировки. Выбор пал на меня как на самого молодого.

Мы знали, что номера прослушиваются, поэтому набрасывали наш план на листках бумаги, которые потом рвали на мелкие кусочки и спускали в туалете. Было решено, что вечером, как стемнеет, я спущусь из окна по связанным простыням — знаете, прямо как в голливудском боевике — и попытаюсь найти любое посольство, любое западное посольство. Внешней охраны не было, только у входа на этаж и у лифта. Единственная проблема заключалась в том, что никто понятия не имел, куда мне потом идти: ни один из нас не знал этого района Багдада. Но понадеялись на удачу: фортуна… она ведь должна быть на стороне правых. Все прошло как по маслу, только я приземлился не совсем удачно, видимо, растянул связки на ноге.

Я переночевал на какой-то стройке, а утром, стараясь избегать центральных улиц, отправился на поиски посольства. Расспрашивать местных боялся: сами понимаете, почему. Если бы не вы…

Перестроившись в ряду машин, она повернула на Арасат-Альхиндия. Метрах в пятидесяти от начала улицы они увидели двухэтажный особняк с трехцветным черно-желто-красным флагом и несколько загораживающих проезд бетонных кубов, возле которых стояли два вооруженных «Калашниковыми» солдата.

Разворачиваться было поздно: солдаты уже заметили машину и один из них, сказав что-то своему товарищу, направился в их сторону.

— Черт… — немец побледнел и бросил беспомощный взгляд на женщину.

Если она какое-то мгновение и пребывала в нерешительности, то теперь этот растерянный, умоляющий взгляд придал ей силы.

— Сидите.

Она вышла из «опеля», хлопнув дверцей, и шагнула навстречу солдату.

— Ваши документы, мадам. И того человека тоже.

Глядя прямо в глаза солдату, она раздраженно и властно проговорила:

— Документы надо требовать, если бы мы хотели пройти на территорию вашего иракского учреждения, солдат! С какой стати должен предъявлять вам документы иностранец, который лишь возвращается в посольство своей страны?

За время работы в госпитале Лека хорошо изучила иракских солдат и знала, что большинство из них были простыми, полуграмотными, а то и вообще неграмотными парнями, призванными в основном из сельской местности и знающими свои обязанности только от сих до сих. Поэтому любая нестандартная ситуация приводила их в замешательство.

Был ли это ее уверенный, надменный тон, или прекрасный арабский язык, а может быть, багдадские номера ее «опеля» — так или иначе, солдат в нерешительности застыл на месте, не зная, что предпринять.

— Пропустите этого человека, — требовательно произнесла Лена и, не давая ему опомниться, обернулась к машине и крикнула по-английски:

— Мистер Вальтер! Идите сюда!

Немец открыл дверцу и вылез из «опеля».

— Хорошо, мадам. Пусть проходит, — пробормотал солдат и отступил в сторону.

— Я сделала все, что могла, — вполголоса сказала Лена, когда немец приблизился к ней. — Идите уверенно, не дергайтесь. Они вас не тронут. А вот чье это посольство, я не знаю, — добавила она с виноватой улыбкой.

— Спасибо вам, — Вальтер наклонился и поцеловал ее руку. Когда он поднял голову, Лена увидела, что в глазах его стоят слезы.

Январь-февраль 1991 года. Багдад

Начало военных действий не было неожиданным: ему предшествовало постепенное наращивание сил международного контингента в районе Персидского залива, обмен нотами и угрозами между Ираком и США и наконец ультиматум Совета Безопасности ООН с требованием вывести из Кувейта все иракские войска к 15 января. Хусейн ответил отказом.

17 января ночную тишину разорвал вой сирен и грохот взрывов: началась третья в жизни Лены война. Сотни самолетов антииракской коалиции поднялись в воздух и нанесли мощный удар по ядерным и химическим комплексам Ирака, по его военным базам и аэродромам.

Всю ночь Лена и Ахмед провели в своем убежище, содрогавшемся от взрывов бомб и ракет. Утром следующего дня Саддам Хусейн выступил с напыщенным заявлением о том, что «начинается мать всех битв». Поскольку из пропагандистской трескотни местного радио и телевидения было почти невозможно извлечь правдивой информации, Лена и Ахмед, укрывшись в своем бомбоубежище, слушали Би-Би-Си и «Голос Америки». У Ахмеда не было сомнения, что американская операция окончится очень быстро.

— Скоро начнутся действия сухопутных войск. Тогда ему конец, — прокомментировал очередную сводку «Голоса Америки» Ахмед.

Лена поняла, кого он имеет в виду.

— А ты, Ахмед, — на чьей ты стороне? — спросила она.

— Я люблю Ирак, всегда любил его. Ненавидят ведь не страну, не народ — ненавидят ее правителей, тех, которые этого заслужили. Что мы доказали восьмилетней войной с Ираном, которая сделала несчастными сотни тысяч семей — и наших, и иранских? Что и кому мы доказываем своим вечным противостоянием всему остальному миру? А после нашего нападения на Кувейт даже те, кто поддерживал нас прежде, отвернулись от нас. Как я могу относиться к этому режиму?

Уже через несколько дней был полностью разрушен коммуникационный центр Багдада «Аль-Мамун», откуда велись телевизионные передачи, уничтожены до полусотни военных баз, разрушены иракские аэродромы в оккупированном Кувейте. При этом силы антииракской коалиции потеряли лишь семь самолетов, но багдадское радио сообщило об этом, как о большой победе иракских ПВО. Несколько американских летчиков было взято в плен.

В начале февраля две мощные бомбы пробили двухметровые бетонные перекрытия бомбоубежища «Америя» в пригороде иракской столицы, убив при этом свыше четырех сотен мирных жителей. Жуткие фотографии обугленных трупов опубликовали все иракские газеты. Тарик под большим секретом рассказал Лене и Ахмеду, что эта, бессмысленная на первый взгляд, жестокость американцев может иметь объяснение: за двадцать минут до налета в бомбоубежище, якобы, побывал сам Саддам Хусейн.

— Впрочем, — добавил брат Ахмеда, — не исключено, что этот слух, чтобы оправдаться, распускают сами американцы.

Ахмед оказался прав, война окончилась очень быстро: уже к концу февраля иракские войска были вытеснены из Кувейта, и вскоре армия перестала существовать как организованная сила. Десятки тысяч солдат сдались в плен, остальные бежали во внутренние районы страны. Американцы и союзники не преследовали противника. Вероятно, рассчитывая, что местная оппозиция теперь уже без особых усилий свергнет ненавистный режим. Они также отказались от наступления на Багдад.

Но они ошиблись, как ошибся и Ахмед. Саддам Хусейн остался у власти.

23 апреля 1992 года. Багдад

Утром раздался звонок в дверь. Лена пошла открывать. На пороге стоял араб лет сорока в штатском, с невыразительной плоской физиономией.

— Мадам Аззави?

— Да. Что вам угодно?

— Вы, разумеется, знаете, мадам Аззави, что на следующей неделе весь иракский народ будет отмечать день рождения своего любимого лидера Саддама Хусейна, да продлит Аллах его годы.

Еще бы! Об этом с утра до вечера распинались дикторы радио и телевидения, трубили газеты. Не знать о грядущем дне рождения иракского диктатора мог разве что мертвец, да и то только потому, что на кладбище не передавали новостные программы.

— Знаю, — коротко подтвердила Лена.

— Портретами нашего любимого вождя украшают учреждения и магазины, дома и улицы, — продолжал незнакомец. — Так простой иракский народ выражает свою любовь к вождю. Это всенародный праздник.

Лена выжидательно посмотрела на него.

— Что же вы молчите? Или вы не согласны?

Она пожала плечами.

— Что тут скажешь? Праздник так праздник. От меня-то вы что хотите?

— Вам тоже надо подумать э… чтобы и ваш дом был украшен портретом Саддама Хусейна. Как и любой другой дом Мансура, любой другой дом Багдада. Повторяю, это великий праздник.

Лена не могла не вспомнить обязательные майские и ноябрьские демонстрации в Союзе, всеобщее «ликование трудящихся», умело создаваемое парткомами и завкомами в славные юбилеи. Здесь то же самое делали лизоблюды-баасисты. Саддамовский режим мог стрелять коммунистов или гноить их в тюрьмах, но вот эта помпезность была вполне в коммунистических традициях. Пока шли бесконечные войны — сначала с Ираном, потом с Кувейтом, потом с войсками антииракской коалиции, — это было не так заметно. Но сейчас, когда американцы, понадеявшись на внутреннюю оппозицию, решили не добивать Хусейна, — и просчитались, — тот явно воспрянул духом.

Лена сама видела у въезда в город по пути из аэропорта вывешенный недавно над дорогой огромный плакат: «Добро пожаловать в Багдад, столицу араба Саддама!». Учитывая то, что в последнее время памятники, портреты, панно, картины с изображением «любимого вождя» плодились по столице с неимоверной быстротой, город действительно превращался в столицу «араба Саддама». Большинство монументов представляли собой фигуру иракского лидера с поднятой, как у Ленина, рукой, что дало ее супругу повод сострить однажды: «Здесь, у нас, не заблудишься: он всегда укажет верный путь. Почти, как у вас».

— Лена, кто там? — послышался из глубины дома слабый голос Ахмеда.

Но визитер услышал.

— Я знаю, мадам Аззави, что ваш муж тоже проливал кровь за великого Саддама, за великий Ирак…

Она побледнела. Да, Ахмед проливал кровь… Но ради чего? За кого? Что, после того, как он из мужчины превратился в обрубок, Ирак стал более великим?! Еле сдерживаясь, Лена с ненавистью взглянула в лицо своему собеседнику.

— Уйдите отсюда, — процедила она сквозь зубы.

— Так что вы скажете? — мужчина переступил с ноги на ногу, сделав вид, что не услышал последних слов.

— Я уже сказала. Уйдите!

— Ну-ну, мадам Аззави… — зловещим тоном произнес тот.

Боковым зрением она успела заметить, что баасист, сверившись с какой-то бумажкой, направился к следующему дому.

Разговор оставил у нее тяжелое, неприятное чувство.

— Кто это был? — спросил Ахмед.

— Так… ошиблись адресом, — стараясь не встречаться с ним взглядом, ответила Лена.

…Вечером того же дня, когда она, подперев Ахмеда подушками и обняв его, смотрела телевизор, в кухне раздался страшный грохот и послышался звон разбитого стекла. Она не сразу решилась посмотреть, что там такое, и некоторое время сидела, крепко прижав к груди костлявую бессильную руку мужа. Минут через пять она вышла на кухню и, не зажигая света, осмотрела ее. На полу среди осколков стекла лежал здоровенный булыжник.

Лена связала это происшествие с утренним разговором и поняла, что вызывать полицию бесполезно.

Сентябрь 1996 года. Багдад