Игорь Матвеев - Прощай Багдад

— Я прочитал ваши бумаги. Ну что ж, давайте попробуем, — он вытащил из ящика стола несколько чертежей с надписями на арабском и английском языках. — Вы разбираетесь в этом?

Лена бегло просмотрела чертежи. Все ей было знакомо и понятно со студенческих лет. Это были рефрижераторы-трейлеры французского производства двадцати — двадцатипятилетней давности.

— Довольно старое оборудование, — заметила она.

Господин Керим развел руками и виновато улыбнулся:

— Мадам Аззави, Ирак — не такая богатая страна, чтобы позволить себе приобретать все самое новое и суперсовременное. Вы можете заняться ремонтом этих рефрижераторов? Причем самым срочным ремонтом. Они без надобности простояли много лет, но вот э… — он замялся. — В общем, надо вернуть их к жизни. Разумеется, ваш труд будет оплачен.

— За ходовую часть машин я не отвечаю, — предупредила Лена.

— Об этом не беспокойтесь, — успокоил ее араб. — Я в курсе, что вы не автослесарь. Этим займутся. Мы дадим вам двух помощников, опытного электрика и слесаря, и каждое утро будем присылать за вами машину.

— Как я смогу объясняться с ними? — спросила Лена.

— Ваши помощники немного говорят по-английски. К тому же мы предоставим вам переводчика.

Работа была временной, но, учитывая ее положение, это было ей как раз на руку. К тому же Лена надеялась, что если зарекомендует себя с лучшей стороны, когда-нибудь в будущем сотрудничество может продолжиться. Провожая, господин Керим задержал их у двери и проговорил:

— Мадам Аззави, хочу только попросить вас вот о чем. Рассказывать кому-то о том, чем вы будете здесь заниматься, не обязательно. Я бы даже сказал, не рекомендуется. Договорились? — он широко улыбнулся. — Нет, ничего сверхсекретного здесь нет, но я вас прошу. Договорились?

Лена кивнула. Она не очень удивилась: Ирак был заражен вирусом шпиономании, напоминавшей сталинский период в СССР. Даже пишущую машинку — и ту надо было регистрировать. Ей самой пришлось много раз побывать в полиции и в органах, отвечая на бесчисленные вопросы и заполняя кучу каких-то анкет. Когда на вопрос о том, не состояла ли она в коммунистической партии, Лена честно ответила, что была комсомолкой, и объяснила, что это такое, в глазах особиста она прочла нескрываемое неодобрение. Ахмед потом сильно отругал ее за столь необдуманный шаг. Как-то открыв ящик письменного стола в своей рабочей комнате, он достал из-под бумаг пистолет и показал ей. «Твой? Зачем?» — удивилась она. «Положено. Я же работаю в оборонной промышленности. Если на меня нападут агенты империализма, буду отстреливаться», — с сарказмом ответил он. «Кто знает, — подхватила она, — а вдруг и правда? Какой-то наш классик сказал, что если на сцене в первом акте висит ружье, то в третьем оно обязательно выстрелит!» Тогда ей и в голову не могло прийти, каким страшным пророчеством обернутся однажды ее слова.

Наконец-то ей повезло! В течение двух недель Лена выезжала из дому в семь утра и возвращалась лишь к шести — семи часам вечера, усталая, но, как говорится, довольная. Впервые она почувствовала, что годы учебы в институте не пропали даром, что полученные ею знания оказались востребованными. По окончании работы Абдул Керим вручил ей две пачки новеньких динаров и поблагодарил за работу. Это было в начале прошлого месяца.

И вот теперь эти странные слова Ахмеда.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Боюсь, что холодильные установки, которые ты ремонтировала, были предназначены для трупов.

От неожиданности Лена вздрогнула.

— Ч-что? Для трупов?

— Именно. Ты не знаешь, как это бывает. А я живу в этой стране тридцать два года. Когда начинают искать врагов народа, их обычно и находят. И с ними бесцеремонятся.

— Не церемонятся, — машинально поправила Лена. Она давно заметила, что когда Ахмед волнуется, он начинает путать или неправильно произносить некоторые русские слова. — Но… но почему ты думаешь, что?..

— Потому что знаю. Я сам случайно видел, как один рефрижератор заходил тогда на территорию воинской части — той, что на выезде из Багдада, по дороге на Самарру. Зачем, как ты думаешь? Не мороженое же они привезли солдатам! Накануне ночью там стреляли. Странное совпадение, тебе не кажется? Куда отправили второй, я не знаю…

Лена закрыла лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, как от зубной боли, проговорила:

— Страшно, страшно…

Ахмед нежно обнял ее за плечи, уже жалея о том, что поделился с ней своими предположениями.

— У вас в стране было то же самое, — мягко произнес он. — Сталин отправлял в лагеря на верную смерть сотни тысяч людей. Ты сама говорила мне как-то, что твой дедушка был в э… ГУЛАГе.

— Почему… почему они выбрали меня?

— Не знаю, — ответил Ахмед. — Я могу только предполагать. Ты — иностранка, плохо знаешь арабский язык и вряд ли с кем-нибудь поделишься, если догадаешься. К тому же родственников или даже просто знакомых у тебя здесь почти нет. А я… Я работаю в оборонной промышленности, так что вообще у них, как это говорится? — «под колпаком».

— Как страшно… страшно, — повторяла она.

Это было ее первое большое потрясение на иракской земле.

К ней было нельзя: любопытные подруги, просачиваясь в комнату под любыми благовидными предлогами, не оставили бы их в покое. К нему не стоило, если только она не хотела весь вечер вдыхать разносившийся по этажу аромат жареной селедки — фирменного блюда вьетнамских студентов. К тому же подобный визит женщины к одинокому мужчине не остался бы незамеченным и выглядел бы довольно двусмысленно. В ресторан? Но сидеть и беседовать в тесном и душном помещении, силясь перекричать орущую музыку, тоже представлялось ей не самым лучшим вариантом. Во-первых, не было никакой гарантии, что им не придется отстоять длинную очередь жаждущих культурно отдохнуть. Во-вторых, она не знала, насколько накладным для Ахмеда может оказаться это мероприятие. Можно было, конечно, попробовать пробиться и в кафе, но… В конце концов Лена честно призналась себе, что ей просто хочется побыть с ним наедине. И, кажется, она придумала, что делать.

Когда она вышла из общежития ровно в семь вечера, Ахмед, в стильной замшевой куртке и светлых брюках, уже стоял у входа, обстреливаемый любопытными взглядами проходивших мимо студентов, а больше — студенток. Он смущенно переминался с ноги на ногу, и девушка с радостью отметила, что у него начисто отсутствуют повадки записного донжуана, покорителя женских сердец. Впрочем, она заметила это еще в первый вечер.

Как бы подтверждая ее мысли, он немного растерянно посмотрел на нее и проговорил:

— Добрый вечер, Лена. Наверное, инициатива должна исходить от меня, но — я просто не знаю, что вам предложить.

— Ну что ж, тогда пусть она исходит от меня. Пойдем в кино.

— В кино? — он с трудом скрыл разочарование.

— Вот именно. Там нам никто не помешает, — уверенно заявила Лена.

— Как это? Там же будет много э… зрителей.

— Будет. Если фильм французский или американский. А мы выберем что-нибудь попроще, отечественное. Вот тогда мы точно будем сидеть в полупустом зале. Пойдем.

Они пересекли Ленинский проспект, и Лена потащила Ахмеда к «Союзпечати». Киоск уже закрывался, но она упросила продавщицу продать «Кинонеделю Минска», после чего, встав под фонарь, принялась изучать программу фильмов.

— Ну вот. Едем в «Центральный».

— Э… центральный — что?

— Ну, так называется кинотеатр. «Центральный».

— А что там?

— Нам необыкновенно повезло, Ахмед! — воскликнула девушка. — Там идет как раз то, что нам надо!

— Что именно?

— А тебе какая разница? Главное, что картина нам прекрасно подойдет. У нас говорят: есть фильмы хорошие, и есть фильмы киностудии Довженко.

Он не понял шутки.

— Довженко? Что такое «довженко»!

— Потом объясню. Пошли на троллейбус. Сеанс в половине восьмого, так что надо спешить!

На журнал все равно опоздали. Они купили билеты на один из последних рядов и еще пять минут стояли в холле, ожидая, когда хроника окончится и их пустят в зал. Ее расчет оказался правильным только наполовину: зрителей действительно было всего человек тридцать, но все они тоже расселись подальше от экрана. В основном это были парочки молодых людей. «Не одна я такая умная, — весело подумала девушка. — Что ж, сядем впереди».

Они сели на третий ряд. Свет погас. Фильм носил прямо-таки приторное название «Только каплю души», он действительно был произведен на киностудии Довженко и рассказывал о хорошем, но одиноком человеке, изо всех сил творившем добро, которого окружающие его черствые и равнодушные люди в упор не замечали. Лишь после смерти героя все поняли, кого они потеряли, и испытали раскаяние, увы, запоздалое. Идея картины, может, и была глубокой, но ее воплощение вызывало непреодолимую скуку. И не у них одних. Очень скоро с задних рядов, несмотря на трагизм экранных ситуаций, начал раздаваться шепот и приглушенный смех.

— А ты часто ходишь в кино в Ираке? — спросила Лена.

— Не очень. Так, иногда, с друзьями…

— С какими? С девушками? — шутливо уточнила она.

Ахмед не принял игривого тона. Некоторое время он молчал.

— У меня… была девушка, — медленно ответил он. — Она погибла в автомобильной катастрофе.

— Прости, — Лена легко коснулась его руки.

— Ничего. Это было давно. Мы долго встречались, хотели пожениться, но… С тех пор у меня никого не было. Другой такой я не встретил.

— Она была красивая?

— Она была красивая… как ты, — Ахмед поднес ее пальцы к губам.

Ей никогда еще не целовали руку. В старших классах парни поскорее норовили обнять, приложиться губами, наиболее бесцеремонные — облапать. В институте поклонники действовали более утонченно, вначале приглашая в ресторан, затем на квартиру или в комнату общаги «продолжить вечер». Это, несомненно, было проявлением влечения, в его физическом смысле, и как женщине ей это отчасти льстило, но… хотелось еще чего-то. И только сейчас, в темном зале на скучном сеансе, она неожиданно смогла подобрать точное определение того, чего именно ей всегда не хватало со стороны сильного пола. Нежности. Настоящей, не показной. Потому что это был не дежурный жест вежливости со стороны Ахмеда. Это была нежность.

С этой минуты ее жизнь изменилась.

16 июля Саддам Хусейн принял всю полноту власти в стране, а на следующий день впервые выступил в качестве президента Ирака и председателя Революционного командного совета. Лена и Ахмед сидели перед телевизором.

Прошел ровно год со времени тех страшных событий — расстрела солдат и офицеров, обвиненных в подрывной коммунистической деятельности в армии, косвенным участником которых невольно стала и Лена.

— …переход власти от одного лидера к другому таким естественным, нравственным и конституционным образом, как это случилось в нашей стране, в нашей партии, является уникальным как в древней, так и в современной истории, — вещал с трибуны Саддам Хусейн, одетый в строгий темный костюм и белую рубашку с галстуком. — Он уникален, но не удивителен, потому что проистекает из безупречности нашей арабской нации, из величия ислама и из принципов арабской социалистической партии Баас…

— Все ясно, — вполголоса произнес Ахмед.

Она с тревогой посмотрела на мужа.

— Что? Чем это теперь для нас обернется?

— Пойдем прогуляемся.

Они вышли на улицу. Ахмед похлопал себя по карманам, нашел пачку сигарет и закурил. Некоторое время он шел молча, собираясь с мыслями.

— Чем обернется, спрашиваешь? Ну, он начнет мстить всем, кто был не согласен с ним в прежнем правительстве, выявлять заговоры, искоренять крамолу, душить оппонентов. Начнет окружать себя преданными ему людьми. А для нас… лично для нас это не обернется ничем.

Но в этом Ахмед ошибался.

На следующий день последовало сообщение о том, что в стране раскрыт «антиправительственный заговор», который, якобы, готовили несколько десятков высокопоставленных чиновников. Все они, как ни странно, оказались членами партии Баас.

Большинство из них было арестовано, и суд, скорый и неправый, засел за работу. Менее чем через неделю приговор был вынесен. Организаторы были приговорены к смертной казни, остальные «отделались» сроками тюремного заключения до 15 лет.

Два дня спустя Ахмед вернулся домой поздно вечером, бледный, осунувшийся и подавленный. Сердце Лены тревожно екнуло.