— Н-да, — прокомментировал анестезиолог, разглядывая темно-коричневую пахучую лужу, — сюда бы моего кота… Ну ты, Солодкина, даешь! Это, конечно, не препарат группы А, но и валерьянку тоже жалко. Полный флакон, надо же!

— Половина, — пробормотала она, оправдываясь и кивая на мензурки, — я уже половину разлила.

Наташа принялась энергично вытирать халат стерильной салфеткой. Пятно, естественно, не поддавалось, но самым обидным было то, что ноги под халатом тоже стали липкими и пахнущими валерьянкой. Надо же было так опозориться!

— Ладно, не расстраивайся, — анестезиолог отечески похлопал ее по плечу. — Позови Дашу, пусть подотрет. — И, все так же насвистывая, удалился по коридору.

Наташа поднялась со стула, отодвинула лоток с лекарствами к стене и нащупала в кармане халата ключ от душевой для персонала. Душ постоянно закрывался и изнутри, и снаружи, потому что, как говорили медсестры, пациентам очень часто приспичивало купаться, а табличка «Только для персонала» ровным счетом ничего для них не значила. Сейчас мыться «приспичило» ей. Ну в самом деле, не ходить же весь день с липкими ляжками? Тем более что в душе сейчас Олеся, смывает пот после трехчасовой операции, но кабинки — две, всем места хватит.

Уборщица Даша мыла полы шваброй в конце коридора. В воздухе рядом с ней, казалось, витало облачко хлорки, и трудно было понять, как она не задыхалась. Наташа все время испытывала к ней, ходящей в желтых резиновых перчатках до локтя и стоптанных сабо, некое подобие жалости. Нет, конечно, всякий труд почетен, но ползать весь день с ведром и тряпкой — это уж извините! Тем более, что удовольствия от своего «почетного» труда Даша явно не получала и тыкала шваброй в плинтус с таким остервенением, словно хотела сломать или то, или другое. А сейчас еще придется просить ее подтирать валерьянку возле стола…

— Даша, у меня к тебе большая просьба, — Наташа постаралась придать своему голосу оттенок вежливой деликатности, но отнюдь не униженности, — я там пролила лекарство, вытри, пожалуйста, пока кто-нибудь из больных не поскользнулся.

— Ага, — машинально кивнула та маленькой круглой головой с крашеными волосами, собранными на затылке в куцый хвост, и вдруг замерла со шваброй в руке, словно оживший памятник. Наташа, уже вставила в замочную скважину душа свой ключ и не совсем уверенно переспросила:

— Что-нибудь не так? Я что-то не то сказала?

— Нет, — Даша выразительно показала глазами на душ. — Ты что, туда собираешься?

— Ну да. А что такого?

— Но ведь там Олеся. Операция только что закончилась, — уборщица странно выделяла слова, словно вдалбливала в глупенькую Наташину голову их скрытый смысл.

— Там две кабинки, не понимаю, что такого особенного? — Наташа решительно повернула ключ в замке. Загадочное выражение Дашиного лица уже начало ее раздражать. Что, в конце концов, за причуда говорить какими-то намеками и околичностями? Мы же не на светском рауте? Она уже здесь своя, даже анестезиолог сегодня сделал комплимент.

Наташа толкнула дверь и окунулась в жиденькое облако влажного пара. В кафельный пол с грохотом била вода, в трубах что-то жалобно попискивало. На металлическом крючке висела одежда, а на полу стояли тапочки: две пары! Вадим Анатольевич, которого она наивно собралась называть просто Вадиком, стоял под душем, отфыркиваясь от струй воды. Оказалось, что его плечи и спина густо усыпаны большими коричневыми веснушками. Вадим Анатольевич как-то странно покряхтывал и ритмично подавался вперед нижней частью тела. А талию его обвивали розовые женские ноги с удивительно чистыми, нежными пяточками. Почему-то Наташа сначала заметила именно эти пяточки, аккуратненькие, как у ребенка, без малейшего намека на старую, заскорузлую кожу. Голову Олеси с болезненно зажмуренными глазами и мокрыми, откинутыми со лба волосами, она увидела не сразу. Вадим Анатольевич почувствовал присутствие кого-то постороннего и развернулся к Наташе вместе с Олесей. Это его движение добило Наташу окончательно. У нее самой еще ни разу не было мужчины, но не потому, что она была убогой скромницей — просто почему-то пока не сложилось, не получалось. Но она знала, что, когда придет время, воспримет это совершенно нормально и естественно. Знала точно, определенно. И все-таки сейчас, тупо глядя на рыжего Вадима Анатольевича и похожую на мокрую ящерицу Олесю, она не чувствовала ничего, кроме тошноты. Чувство стыда пришло позже. Когда кто-то из них выдохнул «о!», Наташе стало стыдно за свою детскую глупость, за жуткую неловкость ситуации. Взрослые люди занимаются интимом, а она, как коза в чужой огород, вперлась в этот душ!

Наташа попятилась из душа, рукой нащупывая за спиной дверь, и в буквальном смысле вывалилась в коридор, проскользнув мокрой туфлей по свежевымытому линолеуму. Даша стояла возле самой двери, видимо, предвкушая развитие событий. И когда Наташа плюхнулась на пол, больно ударившись копчиком, уборщица назидательно произнесла:

— Ну что, Селедкина, получила?

Из сестринской выглянула уже собравшаяся домой Жанна.

— Что случилось? — спросила она недовольно, глядя на все еще сидящую на полу Наташу.

— Селедкиной помыться захотелось! — весело прокомментировала Даша.

— А! — отозвалась Жанна понимающим, но все же несколько обалдевшим тоном, и выразительно покрутила пальцем у виска. — Надо же! «Селедкина»! «Солодкина» — «Селедкина», интересно…

С тех пор прозвище к ней намертво пристало. Пару дней с Наташей опасались разговаривать, а потом Олеся, видимо, устав натыкаться на ее испуганный и вопросительный взгляд, выдала:

— Ну что ты все смотришь, что смотришь? С небес, что ли, свалилась? Никогда не видела, как люди трахаются?.. Ты что, из института благородных девиц или из медучилища? Или у тебя в общаге не рассказывали про особенности хирургического отделения?

— Про какие особенности? — пролепетала Наташа. Олеся от ярости начала медленно заливаться краской. А Жанна, более спокойная, тоном школьного педагога объяснила:

— Понимаешь, Селедкина, здесь тратится слишком много нервов, и чувства насилуются, ну, как в театре. Поэтому людям нужна разрядка… Каждый день видеть кишки и кровь, это не каждый выдержит…

И тогда Наташа задала роковой для себя вопрос, глупый и искренний, но, естественно, показавшийся ее коллегам ироничным:

— А жены хирургов об этой особенности отделения знают?

И все! Хотя после этого она уже узнала, что Жанна любовница врача Максима Карпова, а Олеся сделала от Вадима аборт, «своей» она все же не стала. Информация только вскользь протекала мимо ее ушей, но никто с ней не делился своими переживаниями и надеждами, считая ее то ли блаженной, то ли просто инфантильной и недоразвитой…


— …Оставайся и не прощайся! — фальшиво пропела Олеся, выудив из ящика стола пилочку для ногтей. — И в самом деле, чего тебе убегать куда-то? Мы сейчас еще Андрея твоего, Станиславовича, пообсуждаем…

— Кстати, ты в курсе, что язву двенадцатиперстной из десятой палаты Потемкин оперировать будет? — перебила Жанна.

— Ну и что? — Олеся вскинула на нее удивленные прозрачно-зеленые глаза. — Подумаешь, какое событие!

— Конечно, событие. Во-первых, там, под язвой, неизвестно, что, во-вторых, сердце слабое, наркоз максимум на два часа, а в-третьих, он какой-то близкий родственник шишки из Министерства здравоохранения!

— А, понятно… Главный назначил?

— А кто еще? Кстати, выходить с бригадой, наверное, мне придется… Ну ничего, Потемкин должен все нормально сделать. Помнишь, какой он вышел после того пробитого легкого с разорвавшейся аортой? Зеленый, с проваленными глазами, но довольный вот так!

— Ему, по-моему, вообще ни до чего, кроме работы, дела нет, — заметила Олеся, усаживаясь на стул и начиная энергично отделывать пилкой коротко постриженный круглый ноготь.

— Просто у него на тебя персонально не стоит, — Жанна усмехнулась ехидно и вызывающе. — И тебе, наверное, это досадно?

— Вот еще! Мне и Вадика хватает… Нет, Потемкин, конечно, кобель породистый, но Бог с ним, пусть гуляет на свободе!

Наташа стягивала плотно облегающие бедра джинсы и старалась не слушать. Не потому, что ей было неприятно слышать, как Андрея Станиславовича обсуждают другие женщины, не потому, что они обсуждают его примитивно, как самца. Ее скорее даже приятно волновала мысль, что он мужчина со всеми свойственными мужчинам желаниями. Наташе с каким-то холодком в животе часто представлялось, как он подходит к ней, обнимает, и это самое, твердое, напрягшееся, вжимается сильно и просяще в ее тело. Она не хотела слушать и тем более принимать участия в обсуждении Андрея, потому что наперед знала, что они скажут, стоит ей раскрыть рот: «А ты улыбнись ему позавлекательнее!», «А ты сядь ножка на ножку и коленочку оголи!», «А ты ворвись к нему в душ, тебе же не привыкать!.. Хи-хи-хи… Нет, в самом деле, возьми и зайди!» Она не могла не чувствовать, что над ней просто беззлобно шутят. Жанна и Олеся давали бы ей «бесплатные» советы, прекрасно зная, что ее шансы захомутать самого красивого врача клиники практически и теоретически равны нулю.

И угораздило же ее влюбиться в него! Все бы ничего, и даже глупейшая история с душем начала понемногу забываться, когда к ним в отделение пришел работать новый хирург Андрей Станиславович Потемкин. Все тетки на этаже тут же зашушукались: «Красивый какой! Черненький, синеглазый! На Болдуина похож!» А она как увидела его в первый раз, так и пропала… Он прошел мимо нее, высокий, широкоплечий, с чуть грустным взглядом и необычными, словно рассеченными бровями. Прошел, задев рукавом, и Наташка через свой и его халаты, через тонкий батист голубой блузки и, наверное, плотную ткань его рубашки, почувствовала, как что-то ее обожгло! Она втянула в себя воздух со свистом испорченного чайника, а он обернулся удивленно и спросил:

— Что-то случилось?

Тогда она впервые услышала его голос, глубокий и одновременно очень молодой, хотя, наверное, Андрею Станиславовичу было уже около тридцати. Ей захотелось слушать этот голос долго-долго, как песню на магнитофоне. На мгновение Наташе стало неприятно от того, что ее Андрея сравнили с Болдуином. Он ведь не «штампованный», не похожий ни на кого, удивительный, единственный! Потом она поняла, что ни у нее, ни у других теток из отделения просто не хватает слов, чтобы выразить то, что хочется сказать. Вот и приходят в голову торопливые сравнения с тем, что до этого дня, до появления Андрея, было олицетворением их мечтаний.

Но охи и ахи по поводу Потемкина с каждым днем становились все более тихими и скудными. Наташе это постепенное угасание интереса казалось удивительным. Сама она чувствовала его присутствие только больнее, острее. Глядя в зеркало на свое худенькое лицо со смещенными к вискам глазами и большими, как у зайца, передними зубами, она с отчаянием понимала, что шансов у нее действительно не много. А тут еще девчонки заметили, что при появлении Андрея она начинает метаться неуклюже и лихорадочно, и глаза ее блестят, как у молодой вороны. Короче, очень быстро все раскусили ее секрет. Все, кроме самого Потемкина.

А может быть, он просто не подавал виду? Во всяком случае, когда ее определили к нему в бригаду, Андрей только по-дружески улыбнулся и сказал, что очень рад. «Точно так же он обрадовался бы новой уборщице в подъезде или покрашенным бордюрам возле дома», — с минутной горечью подумала тогда Наташа, но очень скоро утешилась. Да и что могло значить это ее мимолетное огорчение по сравнению с тем, что она будет стоять рядом с ним в операционной, подавать ему скальпель и зажим, чувствовать его сдержанное, напряженное дыхание, видеть его глаза, действовать с ним в одной связке?! Она будет с ним единым целым! И она, в самом деле, хорошо отработала с десяток операций. А потом пришел тот день…

Оперировали пожилую женщину со сложной, двойной язвой. Отработали хорошо, но устали безумно. И уже в коридоре Андрей, едва успев снять с лица марлевую повязку, одной рукой обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Молодец, Наташка! — сказал он весело и как-то беззаботно. — Хорошо мы с тобой сработались.

Она подняла голову и взглянула в его глаза. Они были синими и манящими, как живое, дышащее море…

С тех пор все начало валиться у Наташи из рук. Когда это касалось ее личных тюбиков с помадой, записных книжек и жетонов на метро, это никого особенно не волновало. Но когда она три раза подряд, пытаясь поймать его взгляд, грохнула на пол операционной стерильные инструменты, администрация призадумалась. В результате ей предложили сначала сходить в отпуск, а потом пару месяцев поработать дежурной сестрой на этаже. Наташа делала теперь в основном внутривенные инъекции и постоянно ощущала на себе чей-то взгляд. «Наблюдают, что ли, трясутся ли руки?» — думала она с тоской и ждала, ждала, когда же ее вернут в бригаду Андрея.