Жанна пришла, как обещала, минут через десять. Сигаретами от нее больше не пахло, зато пахло жвачкой «Орбит». Видимо, прежде чем приступить к уколам, она решила зажевать табачный аромат. Закрывшись на защелку, Жанна присела рядом с Наташей.

— Ну как ты? Успокоилась немножко? — спросила она голосом заботливой матушки. — Давай поговорим спокойно.

Наташе было странно и даже смешно слушать эти глупые, никчемные фразы. О чем говорить спокойно? Как будто это Жанна собирается выходить замуж за Андрея. Она что, в силах что-то изменить? Что вообще может измениться от разговоров? Или она, словно Кашпировский, силой внушения заставит ее разлюбить Потемкина? Или расскажет о нем что-то такое, что затошнит от отвращения и в висках запульсирует спасительная мысль: как хорошо, что не я его жена?

— Мы правда не думали, что у тебя это так серьезно, — теперь Жанна говорила голосом делегата от целого коллектива. — Поверь мне, Наташка, мужиков у тебя в жизни еще будет ой-ой-ой…

— Да, будут, — послушно согласилась Наташа, с трудом разлепив губы. — И я буду так же счастлива, как вы. Только я не хочу других, и пятиминутных развлечений под душем тоже не хочу. Отстаньте вы все от меня, ладно?

— Ты еще глупая и молодая, поэтому тебе кажется, что мир рухнул, хотя, в сущности, ничего не произошло. Вы ведь с ним и десятка слов друг другу не сказали, он и не знает тебя совсем… Что, он тебя с ребенком бросил, беременную или, может, девственности лишил?.. Смотри на него гордо, весело и независимо, и нечего устраивать шекспировскую трагедию.

Жанна была образованная, а главное, стремилась к дальнейшему самообразованию, поэтому она могла свободно оперировать такими понятиями, как «шекспировская трагедия», «толстовское всепрощение» и «мопассановское шлюшество», чем обычно несказанно смешила Олесю.

— Не надо меня уговаривать. — Наташа поправила челку. — Я не впаду в депрессию и не выпрыгну с балкона. Все нормально. Только у вас теперь не будет поводов для веселья.

— Да перестань ты, пожалуйста, — Жанна пожелтевшим от курения ногтем на указательном пальце правой руки брезгливо смахнула с халата какую-то черную мошку. — Мы же просто шутили. А сегодня, если хочешь знать, так Олеся тебя больше всех пожалела… Просто завотделением просил Потемкина перенести отгулы на какие-нибудь другие дни, а он начал объяснять, что не может, что у его невесты день рождения. И вообще, не хочет ее обижать, потому что у них регистрация через три недели… Тут все, кто слышал, бросились его поздравлять. Он так засмущался, как красна девица, покраснел…

Жанна продолжала говорить, а Наташка представляла себе смущенного и покрасневшего Потемкина. Она так ясно видела любимую горбинку на его носу, краснеющую в первую очередь, губы, в полуулыбке опустившие куда-то вниз свои уголки, и ровно подстриженные черные волосы на висках, виднеющиеся из-под медицинского колпака. Наверняка он не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу, а в конце концов радостно рассмеялся вместе со всеми, уже не обороняясь, а счастливо принимая шутки по поводу того, что его «охомутали», «заарканили» и «обженили». Даже хорошо, что ее не было в этой развеселой компании. Она бы, наверное, не смогла шутить. Интересно, а что бы подумал Андрей, глядя на ее мрачное лицо? Что она дебилка с замедленной реакцией, что она завистница, или что у нее плохое настроение? Он мог подумать все, что угодно, потому что ничего о ней не знает. «А он ведь действительно ничего обо мне не знает! — с каким-то даже ужасом подумала Наташа, чувствуя, что опять перехватывает дыхание. — Ровным счетом ничегошеньки. Ну считает, что я неплохая операционная сестра, правда, с пошаливающими нервишками, ну видел, как я выносила судно вместо санитарки, ну наблюдал в течение пяти секунд мои ужасные белые трусы. И все. Все!.. Работая рядом, мы почти не общались. Да нет, почему мы? Это я умудрилась не общаться с ним, хотя много раз предоставлялась возможность просто поговорить… Разве можно полюбить человека, да хотя бы проникнуться к нему симпатией, ни разу не перекинувшись с ним словом хотя бы о погоде?»

Наверное, она в этот миг побледнела, потому что Жанна снова заботливо и печально заглянула к ней в глаза:

— Тебе что, плохо? Нет?

— Я же сказала, все нормально! — выкрикнула Наташа, едва не сорвавшись в истерику. Сейчас ей важно было удержать в мозгу мгновенно промелькнувшую искру надежды, важно было не затушить ее, не потерять такой шаткий, внезапно установившийся настрой. Силы и решимость могли оставить ее в любую секунду, поэтому она, судорожно скомкав воротник халата у горла, вскочила с кушетки и бросилась вон из сестринской.

К счастью, Андрей был в ординаторской. Когда дверь распахнулась и на пороге появилась запыхавшаяся и красная Наташка, он только удивленно приподнял брови и оперся широкой ладонью о стол. Как достаточно опытный врач, он готов сию секунду бежать на помощь больному, которому требуется срочная помощь.

— Что случилось? Где? С кем? — спросил он почти скороговоркой, поднимаясь со стула.

— Ничего не случилось, — она разжала кулачок и выпустила измятый воротник халата, ставший похожим на перекошенное испанское жабо. — Точнее… Андрей Станиславович, мне очень нужно с вами поговорить, и это срочно.

— Милая дама, — подал голос из кожаного кресла в углу рыжий Вадим Анатольевич, — а вы в курсе, что с Андреем Станиславовичем теперь посторонним женщинам разговаривать строго запрещено? Вы знаете, что через три недели он станет женатым мужчиной?

Вадим Анатольевич, как ни странно, после того случая в душевой совершенно не испытывал смущения перед ней. Ему было безразлично, что она видела его голым, да еще и в такой пикантной ситуации. Впрочем, это, наверное, было и правильно, зачем акцентировать внимание?

— Я знаю, — отозвалась она, чувствуя, как яростная решимость постепенно покидает ее. — И все-таки…

— И все-таки что? — снова спросил Вадим Анатольевич.

В этот момент Андрей поднялся из-за стола и миролюбиво произнес:

— Ладно, оставь девчонку в покое. Пойдем, Наташа, поговорим.

Она развернулась в дверях, как оловянный солдатик, и вышла из ординаторской. На слуху оставались его слова: «Оставь девчонку в покое». Девчонку, мальчонку, собачонку… Андрей вышел следом и прикрыл за собою дверь.

— Ну рассказывай, что произошло? — Он с интересом рассматривал ее. Наташка поймала на себе его взгляд и почувствовала, наверное, то же, что ощущает человек в сорвавшемся вниз лифте. Она вдруг впервые заметила, что у него по смуглой коже лица от уголков глаз наметились тоненькие сухие морщинки и что края бровей не рассеченные, просто волосы в этих местах более редкие.

— Андрей Станиславович, — прошептала она, боясь оторваться от его глаз, ведь тогда лифт точно упадет и разобьется. — Андрей… Давайте выйдем на улицу и поговорим там. Это очень важно.

— Ну ладно. — Он пожал плечами, видимо, несколько удивленный фамильярным обращением «Андрей». — Пойдем, поговорим…

На улице было прохладно, и Наташа пожалела, что не захватила куртку из сестринской. Скорее всего придется проговорить долго, а ветерок-то довольно ощутимый. Верхушки деревьев вон как мотаются, и листья слетают один за другим. Прямо перед ней, мелко вертясь в воздухе, спланировал на асфальт кленовый «вертолетик». Когда-то давно соседский мальчик Витя сказал ей, что если поймать в воздухе такой «вертолетик» с синими прожилками, то самое заветное на этот день желание обязательно сбудется. Она тогда никак не могла понять двух вещей: как может быть желание «заветным на сегодняшний день» и откуда могут взяться синие прожилки на желтом листе. Но Витька лишь покровительственно похлопал ее по плечу и сказал, что в старших классах она будет изучать явление фотосинтеза и тогда все поймет. А маленькая Наташка обиделась, подумав, что он над ней издевается и специально выдумал непонятное слово… Неподвижный лист лежал у ее ног. Наташа перевернула его носком туфли. Синих прожилок не было ни с той, ни с другой стороны. Андрей протянул руку и поймал в воздухе еще один кленовый «вертолетик», протянул Наташке. На мгновение ладони их соприкоснулись. Она подняла глаза и сказала просто и почему-то виновато:

— Я вас люблю…

И ничего не произошло: не разверзлась земля, не потемнело небо, лишь очередная «скорая» ворвалась в ворота со зловещим ревом сирены. Она смотрела на него и ждала хоть чего-нибудь: радости, огорчения, смущения. Но Андрей просто стоял, засунув руки в карманы халата, и смотрел не на нее, а в небо. Наташе вдруг подумалось, что он спрятал руки в карманы специально, чтобы снова ненароком не коснуться ее ладони. Ветер почти не шевелил его волосы. Когда Потемкин наконец повернулся к ней, Наташка вжала голову в плечи. Он казался спокойным и каким-то меланхоличным. И тут вдруг Наташка с диким, животным ужасом поняла, что он думает вовсе не о ней. Что такие признания ему не в диковинку, их приходилось выслушивать не единожды. И он привык к ним, воспринимает без раздражения или смущения. А думает сейчас скорее всего о своей Оксане…

— Не забивай себе голову чепухой, ты все это просто придумала, — тихонько произнес он улыбаясь. Взгляд его по-прежнему был чужим, отсутствующим. И Наташка окончательно осознала вдруг, что безразлична ему, как этот кленовый «вертолетик», как асфальт под ногами, как облака. И если она исчезнет из мира так, чтобы не возбудить особых толков, он просто не заметит, что ее больше нет.

— Я вас люблю! — повторила она, как заведенная, с упрямством и отчаянием. Андрей вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на нее уже внимательнее.

— Послушай, Наташка, — он взял своими чуткими пальцами ее холодную кисть, но потом, подумав, отпустил, — мы с тобой просто коллеги по работе и хорошие друзья. У меня есть любимая женщина, и у тебя, как только ты отвлечешься от всякой чепухи, обязательно появится близкий человек. Ты очень красивая и необычная, в тебе есть какая-то изюминка. Поверь, ты мне очень симпатична, но…

Ветер усилился, где-то наверху яростно хлопнуло окно. Наташа вдруг подумала, что наверняка за ними сейчас наблюдают. Значит, все видели, как он, чуть ли не брезгливо взял и тут же отпустил ее руку. Не захотел даже толком поговорить с ней, а сразу, как автоответчик, выдал заготовленную фразу. И она поняла, что невозможно будет вот так сейчас взять и вернуться в корпус с опущенной головой, с глазами в слезах.

— Знаешь, что, Андрей, — Наташка прикоснулась ладонью к его щеке, чувствуя, как сердце проваливается куда-то в живот, — я должна тебе сказать одну вещь, только ты не обижайся… — слова получались сами собой и лились легко и свободно, а подушечки пальцев слегка горели, потому что щека оказалась небритой на ощупь, как кошачий язычок. — Мы придумали с девчонками проверить, как ты среагируешь, если накануне свадьбы симпатичная женщина признается тебе в любви. Я ведь симпатичная?

— Симпатичная, — отозвался он, явно обрадованным и в то же время еще не совсем уверенным голосом. — Ну вы, дамы, даете!.. А мне показалось…

И Наташка, чтобы только не услышать, что именно ему показалось, чтобы не переживать свой позор заново, заговорила быстро и нервно, не забывая жизнерадостно улыбаться:

— Ну, конечно, мне тоже было приятно сыграть эту роль. Я ведь как подумала: жениха у меня пока нет, а ты — единственный неженатый врач в отделении, вдруг получится, и ты свою невесту бросишь, а на мне женишься. Я ведь в общаге живу, мне бы московскую прописку, и жилплощадь не помешала бы… Но это так, шутки! — она резко оборвала себя короткой фразой, чувствуя, что щеки начинают пылать. Теоретические изыски Олеси и Жанны наконец пригодились, процитировала она их почти точно.

Андрей смотрел на нее странным взглядом, и глаза его вдруг сделались печальными.

— Ох, Наташка, — вздохнул он и покачал головой.

— Не грустите, товарищ Потемкин! — выкрикнула она. — Невесте вашей мы ничего не расскажем. Да если бы и рассказали, что тут стыдиться: экзамен вы выдержали на пятерку!

Он ничего не сказал и прошел обратно в корпус. Наташка разжала кулак. На ладони, рядом с полукруглыми, глубокими следами ногтей, лежал кленовый «вертолет» с переломанными лопастями. Тот, который подарил Андрей. Она вместе с ладонью прижала его ко лбу, царапая твердой жилкой кожу, провела по щеке и с ненавистью швырнула на асфальт. Забежала в корпус, минуту постояла, прижавшись спиной к обитой красным кожзаменителем двери, выскочила обратно и присела на корточки на том месте, куда только что швырнула лист, но его уже не было. А вокруг валялось с десяток других. И ни на одном не проступали синие прожилки, гарантирующие исполнение «заветного на сегодняшний день желания»…

* * *

Иногда Оксана задавала самой себе стыдливый вопрос: что же ей все-таки нравится по-настоящему? Спектакль или «поход в театр», включающий в себя и непременный маникюр, и тщательное, так, чтобы не осталось ни одной морщиночки, подтягивание колготок, и гул театрального фойе, и пыльный запах бархатных кресел, и… Впрочем, сегодня ей нравился спектакль. Нравилась великолепная Гундарева, играющая леди Гамильтон, очаровательная, даже в роли хромоножки, Немоляева и, конечно же, адмирал Нельсон в исполнении блистательно-мужественного Виторгана. Когда первое действие закончилось и по залу, как шум летнего ливня, пронесся шквал аплодисментов, она поднялась с кресла, незаметно одернула подол любимого платья цвета фуксии и прикоснулась к плечу Андрея: