— Андрей, — Оксана остановилась в дверях, упершись рукой в косяк, — давай сейчас не будем говорить о ерунде и что-то из себя изображать. Я очень тебя люблю, и никогда любить не перестану, но я ухожу… Насовсем… И я не вернусь, потому что ухожу к другому мужчине.

— А как же наша свадьба? — спросил Андрей растерянно и только потом, не дожидаясь ее ответа, повторил, как бы пытаясь понять смысл ее слов: — К другому мужчине?

Фраза «К другому мужчине» была выбрана явно неудачно. Оксана почему-то сразу представила на своем месте этакую тетку пятидесятых годов с завитыми крутыми локонами и платком, повязанным на лбу, как у гоголевской Солохи. Вот такая бы могла сказать: «К другому мужчине!» И у нее действительно могли быть «другие мужчины»: завхоз, бывший фронтовик, директор клуба и так далее… А у нее, у Оксаны Плетневой, всего-то и хотевшей, чтобы судорожно не пересчитывать последние рубли в очереди за мороженой говядиной, разве у нее могли быть мужчины, кроме Андрея?

— К другому человеку, — поправилась она, покраснев. — К мистеру Клертону. Ну ты знаешь, я о нем рассказывала…

И вдруг Андрей рассмеялся, легко и весело, как человек, долго пребывавший в напряжении и в конце концов услышавший на редкость приятное известие. Оксана смотрела на его прищуренные глаза, на жилки, проступившие на висках, на подрагивающий кадык и не могла ничего понять.

— Ну ты даешь, Ксюха! — наконец, произнес он. — Я тебе уже почти поверил. Но с Клертоном это, конечно, круто… Ты, наверное, позарилась на его миллионы, да? На шикарный дом где-нибудь в предместьях Лондона?.. А знаешь, что я сейчас у тебя собирался спросить? Ну перед тем, как ты сказала про этого Тома… и Джерри? Я собирался спросить, как же наш ребенок?

— А ребенка больше нет, — неожиданно для себя самой ответила Оксана и, быстро пройдя внутрь комнаты, распахнула дверь шифоньера.

— Это правда? — донеслось до ее сознания откуда-то издалека.

— Правда, — глухо отозвалась она, нервно перебрасывая через руку кофты и юбки. — И еще, Андрей, не надо больше искать со мной встреч и заводить бесполезные разговоры…

Последние ее слова вместе со старой известкой осели на пол после того, как она резко, с оглушительным треском захлопнула входную дверь…

До женской консультации на Сосновой она добиралась почти час. Автобусы от Сокола почему-то не ходили. И Оксана минут тридцать наматывала круги вокруг навеса остановки, тихо кляня общественный транспорт и думая о том, что гораздо быстрее можно было бы дойти до больницы пешком, прежде чем изволил подрулить автобус номер сто. Она втиснулась вместе с толпой жаждущих уехать в задние двери, прижалась спиной к поручню и, стоя одной ногой на самом краешке ступеньки, а второй вообще в подвешенном состоянии, доехала до улицы Бирюзова. Дальше можно было пройти через парк, но Оксана пошла вдоль дороги, потому что так было быстрее. Вообще-то прием у ее гинекологини сегодня заканчивался в час дня, значит, время еще оставалось, но откладывать неприятный разговор не хотелось. Тем более что ближе к обеду в консультацию стекалось много беременных, которых, естественно, пропускали вне очереди. Первую такую колышущуюся тетку в красном плаще она заметила еще метрах в двадцати от входа в консультацию. Она выползла из парка, огромная, как теплоход. Оксана вдруг подумала, что, может быть, и к лучшему, что ребенка у нее сейчас не будет. В общем-то она не чувствовала себя готовой стать матерью и, как ни странно, к будущему младенцу не испытывала ни нежности, ни любви. Даже необходимые анализы сдавала без свойственного будущим матерям трепета. Кстати, на прошлой неделе очередную явку в консультацию просто проигнорировала, не до того было! И сегодня гинекологиня наверняка будет ругаться и читать нравоучения. Впрочем, какая теперь разница?

Тетка в плаще свернула по коридору налево. Оксана облегченно вздохнула и направилась к своему врачу. Народу здесь было, к счастью, совсем немного: две женщины среднего возраста и молоденькая девчонка лет семнадцати с толстым учебником по электронике.

— Кто крайний к Милютиной? — вежливо осведомилась она.

Студентка подняла глаза от учебника, оценивающе окинула взглядом ее фигуру и спросила:

— Вы же не по беременности? Тогда будете за мной… А то мы их пропускаем, пропускаем, уже не знаем, когда и наша очередь подойдет…

Улыбалась она располагающе и заговорщически. Женщины на лавочке напротив согласно закивали головами, как два престарелых дрессированных попугая.

— Я по беременности, — ответила Оксана. Ждать ей не хотелось. Все три мгновенно и обиженно насупились. И только девчонка нашла в себе силы довольно хладнокровно процедить:

— Тогда заходите сразу, как врач освободится…

Милютина освободилась минут через пять. Оксана прошла в кабинет, села на стул рядом с акушеркой и принялась внимательно рассматривать ногти на собственной правой руке. Гинекологиня беседовала со своей коллегой из соседнего кабинета.

— Нет, ну ты представляешь, — говорила она, протирая стерильной салфеточкой стекла очков, — прямо на улице к ней подошел фотограф и предложил попробоваться в модельном агентстве «Ред Стар». Мы с отцом, конечно, сначала были против, но Люська сама захотела, и теперь вот нам сказали, что у нее очень хорошие перспективы…

— Ой, не знаю, не знаю, — качала головой ее собеседница. — Сейчас развелось так много сомнительных контор, можете сломать девчонку…

— Ну ты что? Какая же «Ред Стар» сомнительная контора? Да и потом, кто говорит, что она будет заниматься этим всю жизнь? — спорила Милютина.

Речь шла наверняка о дочери гинекологини, блондинистой девчонке с маленькой головкой и удивительно длинными ногами. Она в прошлый раз заходила к матери в кабинет в белом халате, едва прикрывающем острые коленки. Красивой Люську назвать было можно с большой натяжкой. Разве что немного она напоминала ухудшенный вариант Линды Евангелисты, да и только… Впрочем, сейчас такие, худые, безгрудые, бесцветные, почему-то пользовались популярностью у модельеров и фотохудожников. И пробивались, достигали каких-то высот. А тогда, десять лет назад, даже очень привлекательной внешности оказывалось недостаточно. Впрочем, если бы тогда ее не душили светлые пионерские идеалы?.. Оксана невесело усмехнулась и перевела взгляд на зеркала и зажимы, жутковато поблескивающие из-под медицинской салфетки.

— Кстати, какая у тебя красивая пациентка сидит, — собеседница Милютиной неожиданно, широким жестом сеятеля, указала в ее сторону. — Вот бы тебе спросить у нее, хотела бы она для себя избрать профессию манекенщицы?

— Мне у нее хочется спросить, — гинекологиня снова водрузила очки на нос, — почему она на весы не становится и почему на прошлой неделе анализ не сдала?

— А, ну все, не буду вам мешать, — соседка-врач поспешила к дверям, а Оксана, постаравшись придать своему лицу выражение полной невозмутимости, спокойно произнесла:

— Потому что я решила делать аборт…

Акушерка за столом на секунду оторвалась от своих бумажек и осуждающе вздохнула, а Милютина подвинула к себе ее карту и календарик.

— Долго думала? — спросила она наконец.

— Что? — не поняла Оксана.

— Я говорю: долго думала?.. Мы с тобой определили примерный срок двенадцать недель, но, судя по матке, там может быть и больше… И не надо мне говорить, что ты все считала. Знаю я таких счетоводов!.. Ребенок-то там уже с ушками и ножками, уже ручками шевелит и все чувствует. И вообще у нас аборты разрешены до двенадцати недель. До, а не после… Ты что, прямо сейчас бегом полетишь в операционную ложиться на стол?

— А хоть бы и так!

— Что значит «хоть бы и так»? — взвилась Милютина. — Наверное, с мужиком своим поссорилась? Как поссорилась, так и помиришься! Ребенок-то почему страдать должен?

— Я делаю аборт, чтобы никто не страдал, — Оксана провела дрожащей рукой по щеке и губам. — И вообще если вы не хотите дать мне направление, я пойду в любую платную клинику…

Колени ее мелко дрожали, как в школе перед вызовом к завучу, перед глазами почему-то возникали то растерянное лицо Андрея, то розовая грудь Клертона.

— Ладно, — гинекологиня еще раз взглянула на нее как на государственную преступницу и достала из пластмассовой подставки на столе какой-то бланк. — Я пишу тебе направление на УЗИ. Иди, уточняй срок, а дальше будем думать, что делать.

В том, как она швырнула ей через стол уже заполненную бумажку, было что-то даже более унизительное, чем в мгновенном взгляде, которым ее проводила гостиничная дежурная по этажу…

В кабинете ультразвука пожилой дядечка с остатками кудрей на макушке долго и тщательно смазывал Оксанин живот голубым гелем, потом подсел к экрану и начал водить от ребер вниз насадкой, похожей на душ с гибким шлангом. Ей было немного щекотно и тревожно. Врач что-то удовлетворенно мурлыкал себе под нос, то замирая со своим «душем», то продолжая описывать им круги.

— Фотографию, так сказать, будущего ребенка хотите? — поинтересовался он, не отводя взгляд от экрана.

— Нет, — отозвалась она. — Да там все равно еще ничего не видно…

— Ну как хотите, — миролюбиво произнес врач. — Так, Тамара Васильевна, записывайте. Расположение плаценты нормальное… Количество вод нормальное… В полости матки один живой плод… Длина бедра…

Оксана слушала, прикрыв глаза, и молилась, чтобы все это скорее кончилось, чтобы к возвращению Тома позади были уже и больничная палата, и тяжелый запах крови, и туман в голове от наркоза. Все женщины сходятся на том, что это быстро забывается. Просто сначала кажется, что страшно… Этому ребенку вообще не суждено было появиться на свет, потому что по-настоящему его не хотели ни она, ни Андрей. Потемкину поначалу казалось занятным воображать себя отцом, чинно прогуливающимся с колясочкой по парку. А может быть, ему хотелось еще сильнее привязать ее к себе, сделать совсем беспомощной, похожей на ту тетку в плаще? Ведь не мог же он не понимать, не осознавать, что она слишком красива, чтобы всю жизнь просидеть на цепи возле мужа? У нее обязательно будет ребенок от Тома, а к нему — колыбелька с кружевным балдахином и добрейшая няня в белом фартуке. Когда наследник появится на свет, Клертон, наверное, опять расчувствуется до слез… Все правильно. Ребенок должен родиться от законного мужа. А Андрей?.. Пусть то, что произошло, останется самым счастливым и самым горьким воспоминанием о юности…

— Размеры плода примерно соответствуют сроку шестнадцать недель, — закончил доктор. Оксана подскочила на кушетке, да так, что внизу живота что-то остро и неприятно кольнуло.

— Как это шестнадцать недель? Вы уверены?

— Естес-стно! — Доктор так победно просвистел «с», что она похолодела. — Я, девушка, не первый год этим занимаюсь. Еще чуть-чуть, и можно будет определить, кто у вас: мальчик или девочка? Так что, милости просим, заходите.

— Да, — растерянно ответила Оксана, одновременно поднимаясь на ноги и вытирая живот краем собственной блузки. — Обязательно…

Она почти «на автопилоте» дошла до кабинета Милютиной, взобралась на кресло, оставив юбку и колготки с плавочками на стуле возле ширмы. Потом что-то машинально отвечала, с чем-то соглашалась. До ее сознания долетали только отдельные фразы о том, что ультразвук на ранних сроках обычно добавляет недельку или две, что все равно здесь никак не меньше четырнадцати, и что это уже три полных месяца. Что аборт делать нельзя, потому что она потом может никогда уже не родить. Что по идее сейчас надо подлечить шейку матки, а никак не ковыряться. И еще тысяча бесконечных «что»…

— Ольга Тимофеевна, — Оксана, приподняв голову, посмотрела на гинекологиню, все еще стоящую между ее раздвинутых ног, — скажите мне честно: вы все это говорите из врачебного долга, чтобы сохранить зарегистрированную беременность?

— Ох, и глупая ты, Плетнева! — Милютина стащила с руки резиновую перчатку. — Я это говорю ради тебя. Аборт тебе делать противопоказано категорически. Мало того, что это опасно, так ты еще и бесплодной останешься гарантированно… Нужна ты тогда будешь хоть нынешнему твоему мужику, хоть следующему? Ты подумай хорошенько!.. Нет, сейчас, конечно, кооперативов много развелось, и ты можешь найти врача, который сделает все, что ты хочешь, — только заплати, но что потом будет с твоей жизнью? А лично мне твоя беременность нужна, как рыбке зонтик. Вон вас сколько ходит с разными сроками! Я уже ни миомы, ни эрозии лечить не успеваю…

Кровь на гемоглобин Оксана согласилась сдать без споров и пререканий. Хотя наверняка ничего еще не знала. Надо было, конечно, походить по врачам, выяснить, нет ли у мамы хорошего знакомого гинеколога. Но она почему-то чувствовала, что в любом другом месте скажут то же самое. Ей вдруг начало казаться, что она толстеет и тяжелеет прямо на глазах и что походка у нее уже стала уродливой, как у утки. Это было противно и унизительно. Наверное, если бы Том узнал, что провел ночь с беременной женщиной, его бы затошнило, точно так же, как ее в такси. А он обязательно узнает, потому что от этого уже никуда не деться. Не выдашь же этого младенца с какими-то там уже бедрами, ногами и руками за его собственного ребенка? Это было бы уже слишком низко и подло. Значит, все разрушится быстрее и неотвратимее, чем карточный домик. Разрушится вся ее жизнь, уже выстроенная мысленно на много лет вперед и продуманная вплоть до узора кружева на переднике няни. И с этим ничего нельзя поделать…