— Да, — машинально ответила миссис Клертон, перекидывая через плечо длинный тонкий ремешок шелковой сумочки.

* * *

…И небо было серое, и Темза, и даже воздух — сырой, тяжелый, в клочьях седого утреннего тумана. Зябко поежившись в своем легком брючном костюме, тоже, кстати, жемчужно-сером, миссис Клертон стояла на набережной, опершись локтями о парапет. Свою новенькую темно-синюю «Вольво» она оставила неподалеку, и можно было хоть сейчас сесть в салон, согреться и, повернув ключ зажигания, уехать куда угодно, только подальше от этих массивных, угрюмых домов, чопорных и безупречных, от серых холодных камней, от равнодушной глади реки, которую бороздят красные трамвайчики. Но она продолжала стоять и смотреть на щепку, монотонно бьющуюся о берег, и думала о том, что ехать ей, в сущности, некуда. Конечно, дома можно с ногами забраться на уютный цветастый диванчик перед камином, включить телевизор, уткнуться в книгу, но в какой-то момент все равно придется обернуться и увидеть за окном клочья тумана, бесшумно оседающие на мокрую траву, и пустую лужайку, на которой некому играть… В конце концов, решив, что самое лучшее — как-нибудь убить время до возвращения Тома, миссис Клертон поехала в ювелирный магазин на Пиккадилли. Не ощутив и тени радости, купила себе кольцо, очень удачно сочетающееся с серьгами, а потом зашла в Салон красоты…

Молодая мулатка, закрепив гелем падающую на лоб светлую прядь, удовлетворенно улыбнулась и посмотрела в зеркало через плечо красавицы-клиентки.

— Вам нравится? — она говорила с едва заметным акцентом, и пухлые губки ее при этом смешно оттопыривались.

— Да, — как можно доброжелательнее отозвалась миссис Клертон. На самом деле ей было все равно. Несмотря на прощальные увещевания Линды Грейд, собственное лицо продолжало ее раздражать. Она злилась на свои словно нарисованные синие глаза, на не по-английски смуглую, золотистую кожу, на волосы — светлые и блестящие. И в то же время понимала, что отчаянно лжет себе самой. Ей просто было жаль этой чудесной, редкостной красоты, не получившей заслуженной награды, не выигравшей приза судьбы — чудного карапуза, резвящегося на зеленой лужайке… Мило улыбнувшись парикмахерше и оставив более чем щедрые чаевые, миссис Клертон спустилась по мраморной лестнице к выходу, аккуратно прикрыла за собой двери и села в машину.

Спустя полчаса темно-синяя «Вольво» остановилась перед загородным особняком, и миссис Клертон, супруга крупного бизнесмена Томаса Клертона, в прошлом гражданка России Оксана Плетнева, достав из сумочки ключи, направилась к резной входной двери…

* * *

Том приехал позже обычного. Оксана, отпустившая на сегодня прислугу, уже успела приготовить запеченное мясо и салат и теперь курила на кухне. Привычка курить на кухне, среди кастрюль и тарелок, а не в гостиной или, например, в кабинете, сохранилась у нее еще с Москвы. Муж только беззлобно подсмеивался над ее кухонными посиделками, но не протестовал, а ей нравилось, стряхивая пепел с сигареты, смотреть в окно с раздвинутыми, в белую и красную клетку занавесками на асфальтированную дорожку, ведущую к дому. Правда, в последнее время она начала курить слишком много, причем без особого удовольствия, а скорее из необходимости занять хоть чем-то подрагивающие пальцы. Сколько уже времени прошло после этого окончательного вывода врачей? Два месяца и десять дней? Нет, уже одиннадцать… Сегодняшний, слава Богу, уже кончается… И слово то какое безликое — «вывод»! Наверное, если бы в слове «приговор» было чуть меньше пафоса, оно бы подошло как нельзя лучше. И эта врач в небесно-голубом халате… С каким спокойствием, словно опытный обвинитель в суде, она произнесла памятное:

— К сожалению, детей у вас больше не будет. — И с одной ей понятной иронией добавила: — Уважаемая миссис Клертон…

Тогда Оксане страшно захотелось вцепиться в ее седые букли и завопить, закричать: «Я не виновата! Я могла умереть! Мне пришлось принять решение об искусственных родах!» Но она только проглотила подкативший к горлу комок и спросила:

— Это окончательно?

— К сожалению, при сегодняшнем уровне развития медицины — да… И дело вовсе не в том, что вы не сможете зачать. Даже случись такое чудо, вы не смогли бы выносить ребенка. Мне очень жаль…

Оксана видела, что ей вовсе не жаль, а по-настоящему жаль только ей самой, Тому да еще их семейному доктору мистеру Норвику. А еще она понимала, что эта седая толстая дама завидует ей, молодой, богатой, красивой, к тому же русской, сделавшей на редкость удачную партию. Наверняка, будь она плоскогрудой, скромной англичанкой с мышиным взглядом бесцветных, невыразительных глаз и бледной тонкой кожей, обтягивающей скулы, отношение было бы совсем другим… Докторша нетерпеливо постукивала ручкой с золотым колпачком по полированной поверхности стола и явно ждала, когда же такая неприятная и вызывающая раздражение миссис Клертон наконец уйдет. Оксана поднялась, одернув строгий кремовый пиджак, вежливо попрощалась и, выйдя в коридор, без сил упала в объятия растерянного и огорченного мужа…

«Почему же его до сих пор нет?» — размышляла она, глядя сквозь серую завесу дождя на мокрые кусты и блестящую, коротко подстриженную траву. Может быть, если бы он просто подошел и сжал руками мои плечи, стало бы немножко легче? Том, надежный, верный Том… Наверняка он сумел бы успокоить и, неторопливо расставив факты, как шахматы в сложной комбинации, в который раз доказать, что все не так страшно… Господи, ну почему никого нет рядом?

Ставший слишком длинным столбик пепла на сигарете неожиданно обломился, и невесомые серые частички осели на округлое колено и распахнувшуюся полу длинного атласного халата цвета спелого абрикоса. Оксана брезгливо стряхнула пепел на пол и, бросив окурок в пепельницу, подошла к окну. Когда она прислонила к стеклу длинные холодные пальцы, черный «Мерседес» уже вырулил из-за поворота. Том быстро загнал машину в гараж и под дождем с раскрытым зонтом побежал по асфальтированной дорожке к дому. Уже почти у самой двери он вскинул глаза на окна. Близоруко прищурившись, различил за серой пеленой недвижный силуэт жены и, приветственно помахав рукой, заулыбался открыто и радостно, как ребенок. Оксана задернула занавески и направилась к двери. Она уже знала, что возвращение Тома не даст ей успокоения. Нет, будут, конечно, произнесены утешающие слова, но от железной логики в рассуждениях мужа легче не станет… «Господи, какой же он добрый! — тоскливо подумала она, на ходу подхватив шаль со спинки дивана и накинув ее на плечи. — Он ведь и улыбнулся сейчас для того, чтобы обрадовать меня, чтобы поднять мне настроение. Добрый человек, добрый муж… А я, стерва, ничем, совсем ничем не могу заплатить за его любовь и преданность, а он это видит».

Дверь скрипнула, и Том Клертон, улыбающийся, все-таки слегка вымокший и умопомрачительно пахнущий дорогим парфюмом, появился на пороге. Оксана прильнула к его груди теплой щекой и тут же ощутила на своей спине нежное поглаживание твердых, чуть подрагивающих пальцев.

— Подожди, я сниму плащ, радость моя, — Том отстранился и провел ладонью по ее волосам. — У тебя новая прическа?

— Надо же, заметил! — Она попыталась игриво улыбнуться. — А я думала, будет так же, как с моими новыми вечерними туфлями…

— И ты вечно будешь припоминать мне этот случай вкупе с вашим русским анекдотом про жену, вышедшую к мужу в противогазе? Нет уж, не надейся! — воскликнул он с преувеличенным весельем. — А если серьезно, тебе очень идет… Хотя твоих изумительных длинных локонов, конечно, немного жаль.

— Брось, не о чем жалеть. Ты же знаешь, что волосы у меня быстро отрастут. Пойдем лучше ужинать. Я запекла свинину с хрустящей корочкой, а еще сделала салат.

Том повесил плащ в стенной шкаф и выдержал секундную паузу.

— Что случилось? Что-нибудь не так? — спросила Оксана.

— Нет, все нормально. — Том поправил узел галстука. — Просто я пригласил к нам на ужин доктора Норвика… Конечно, я зря не посоветовался с тобой, но теперь уже поздно отменять приглашение. Он недавно из России, и я подумал, что тебе будет интересно с ним поговорить.

Оксана, плотнее закутавшись в шаль, молча прошла в гостиную и села на диванчик. В камине потрескивали дрова, в комнате было тепло, и очень скоро она почувствовала, как по спине между лопаток стекает тоненькая струйка пота. Но размыкать руки, стиснувшие плечи, сбрасывать пуховую шаль, в которую можно спрятаться, как улитка в раковину, не хотелось. Оксана знала, что в уголках ее нежно-розовых губ наверняка залегли короткие скорбные складочки и что Том, вошедший следом, смотрит сейчас на нее растерянно и виновато.

Он заговорил первым:

— Оксана, любимая, я, на самом деле, не понимаю, чем тебе так неприятен доктор Норвик? Он так вникает в наши проблемы, так переживает за нас. И потом он ведь два дня, как вернулся из Москвы…

— Да что ты заладил: «из Москвы», «из Москвы»?! Ты ведь тоже месяц как оттуда! А я больше там не живу, я уехала из России. И мне не нужны ностальгические воспоминания и разговоры на тему: «А Кремль стоит? А Мавзолей? А ГУМ?.. Стоит? Ну и ладненько, ну и хорошо!»

Том, досадливо поморщившись, опустился рядом на диванчик и неуклюже обнял ее — не за талию, не за вздрагивающие плечи, а где-то под лопатками, больно надавив на позвоночник широким металлическим браслетом от часов. Оксана смотрела на языки пламени в камине, а боковым зрением видела округлый, обтянутый белоснежной рубахой животик мужа, чуть переваливающийся через брючный ремень. Томас Клертон в свои сорок лет выглядел даже не толстым, а каким-то оплывшим, с размытыми, невыразительными чертами лица, коротковатыми ногами и неглубокими, с блестящими при свете люстры залысинами. Если бы не твердые сильные пальцы, его маленькие кисти с круглыми мягкими ладошками казались бы совсем женскими. Сейчас пальцы Тома, нырнув под шаль, терпеливо и успокаивающе поглаживали ее руку сквозь тонкую ткань халата.

— Скажи, почему Джеймс так тебя раздражает?

— Раздражает — не то слово! — Оксана уже пришла в себя. — Он, конечно, милый, хороший, добрый. Но слишком заботливый, слишком печется о своем врачебном долге, ну просто до навязчивости. Я, конечно, понимаю, семейный врач… Но он одним своим видом напоминает мне обо всем, что произошло и два месяца назад, и тогда, давно…

Наверное, «два месяца назад» она произнесла слишком беззаботно и равнодушно. Так равнодушно, что это не могло не привлечь внимания. Том взял свободной рукой ее кисть и прижал к своей гладко выбритой, мягкой щеке.

— Ты опять считала дни? — спросил он печально. — Считала, считала, я вижу… А у Линды была?

— Да, была, — отозвалась Оксана, — и решила, что больше к ней не пойду.

— Почему?

— Потому что она мне не поможет. И ты не поможешь… Изначально глупо было надеяться, что кто-то отпустит мне этот грех. Девочка умерла, ее не вернешь, и я, только я, в этом виновата…

— Ну почему ты? — попытался возразить Том, крепче стиснув ее холодные пальцы. — Ты ничего не могла поделать. Этому ребенку не суждено было жить. Может быть, ты все же найдешь в себе силы принять все, как есть?

Она медленно повернулась, уставилась на него немигающими огромными синими глазами, а потом четко и внятно, выдерживая паузу между словами, произнесла:

— Это тебе легко принять все, как есть. Это тебе легко говорить, что ей не суждено было жить. Тебя-то ведь этот вариант максимально устраивал, правда?.. Конечно, зачем тебе чужой ребенок? Наверное, камень свалился с души, когда стало ясно, что не нужно проявлять благородство и жениться на женщине, беременной от другого? Все получилось как нельзя лучше: я вернулась к тебе уже выхолощенная, пустая… На всю жизнь пустая!

Диванчик резко скрипнул, Том вскочил на ноги и направился к стене так стремительно, словно хотел врезаться в нее лбом.

— Ты же знаешь, что я любил бы этого ребенка, — возразил он. — Эта девочка была бы частью тебя… Да что там говорить! Ты ведь и так все понимаешь. Просто тебе очень-очень больно, милая моя, хорошая девочка…

— Сядь сюда, — позвала Оксана едва слышно. И когда муж снова опустился на диван, сказала, глядя уже не в камин, а в его серые, водянистые глаза: — Прости меня, ладно?.. И пусть доктор Норвик приходит. Я буду самой радушной и милой хозяйкой, какая только может быть на свете… А теперь, извини, мне надо переодеться.

Том кивнул уже почти весело. Она мельком подумала, что он отходчив и незлобив просто до смешного. Чмокнула мужа в щеку и, заправив светлые локоны за уши, легко взбежала на второй этаж по деревянной винтовой лестнице.

Джеймс Норвик приехал через полчаса. Оксана, переодевшаяся в длинную, до пола, юбку и легкий белый джемпер в обтяжку, встретила гостя в прихожей и протянула для поцелуя руку, украшенную одним-единственным массивным золотым кольцом. Мистер Норвик ткнулся в ее руку влажными, мягкими губами, пробормотал что-то вежливо и невнятно и окинул всю ее, с ног до головы, изучающим, лишенным какой бы то ни было сексуальной окраски взглядом. Первое время Оксану очень смущало это сугубо профессиональное, внимательное выражение его маленьких карих глазок. Казалось, что через пару секунд доктор неминуемо произнесет: «Э-э, матушка, да у вас тонзиллит, гайморит, энтерит и миома!» Но Джеймс, как правило, начинал прямо с порога рассказывать какую-нибудь забавную историю, сдобренную шутками и прибаутками и не имеющую ничего общего с медицинской тематикой. Однако сегодня он казался необычно молчаливым и каким-то скованным. Оксана даже подумала, что бедный мистер Норвик заподозрил, что ему не рады, и чувствует себя ужасно неловко. Ей вдруг захотелось погладить его по обширной лысине, плавно переходящей в выпуклый морщинистый лоб, но вместо этого она с церемонностью, за которой, по ее расчетам, не могла не почувствоваться теплота, произнесла: