Через пару минут из-за дверей снова вышла женщина с голубой лентой через плечо и вернула им паспорта.

— Кольца, пожалуйста! — сказала она.

— Колец не будет, — спокойно ответил Андрей.

— И фотографий тоже? — уточнила женщина, взглянув на него крайне неодобрительно.

— И фотографий тоже, — сказал он и спрятал свой паспорт в карман. Наташа снова ощутила себя несчастной, униженной дурой, которая влезла в какую-то глупую историю. Сейчас она почти не ощущала любви к Потемкину. Одну только злость. Ей хотелось выкрикнуть ему в лицо что-нибудь обидное и яростное. Что-нибудь такое, что позволило бы ему понять: она не послушная тряпка, с которой можно обращаться как угодно! Пусть она заключила с ним деловое соглашение, но ей оно нужно гораздо меньше, чем ему. Кармана на платье не было, и Наташа сунула свой паспорт Любке, посмотревшей на нее растерянным взглядом. Встав рядом с Андреем, Наташа прижалась к нему плечом. Мышцы его мгновенно напряглись, она почувствовала это сквозь шелк своего платья, сквозь серую с тонкими полосками шерсть его костюма. Конечно же, он не хотел ее обидеть, совсем не хотел, но слезы уже задрожали на кончиках ресниц…

— Не плачьте, невеста, — произнесла женщина с голубой лентой официально и равнодушно. — Лучше запоминайте. После того как скажут, что для регистрации брака приглашаются Наталия Солодкина и Андрей Потемкин, вы вместе со свидетелями проходите в зал и останавливаетесь ровно на середине ковра под третьей люстрой. Под третьей, запомните! Свидетели тут же делают два шага назад, а жених с невестой остаются стоять на месте. Что делать дальше, вам объяснят.

Любка негромко прыснула и что-то живо зашептала на ухо Валере. Наташа недоуменно обернулась.

— Под третьей люстрой! — уже для нее со значением повторила свидетельница Любка, давясь от смеха. — И чтобы свидетели отошли! Уж не упадет ли эта люстра вам на головы?

— Смешно, — согласилась Наташа и подняла глаза на Андрея. Он стоял совсем рядом и был слишком высоким для того, чтобы она могла видеть его глаза. А разглядела только гладко выбритый подбородок, чуть синеватый, острый кадык на шее и коричневую родинку у правого уха. Она слышала, как он дышал — тихо, сдержанно.

Потом заиграла музыка, кажется, из «Ласкового и нежного зверя», двери открылись, и где-то там, в глубине тяжеловесно и помпезно оформленной комнаты, из-за стола поднялась еще одна женщина, грузная, с химической завивкой и тоже с голубой лентой через плечо. Они остановились под третьей люстрой, как и было приказано, выслушали официальное напутствие и с одинаковым бесцветным равнодушием ответили «да, добровольно».

— Молодожены, поздравьте друг друга! — с фальшивым оживлением предложила грузная женщина. Наташа в зеркале увидела, как он поворачивает к ней голову. Она тоже обернулась к нему, ожидая что, в лучшем случае, их поцелуй будет выглядеть неловким и некрасивым, а в худшем — Андрей скажет, что поздравления ни к чему, как и кольца, и фотографии. Но он осторожно, словно боясь сделать больно, обнял ее за плечи, наклонился… И вдруг стало ясно, что лично к ней, к девочке со «стодолларовой» косичкой и татарскими скулами, у него нет никаких претензий и неприязни. Да и, вообще, ровным счетом ничего. Одна лишь учтивая благодарность. Глаза его смотрели куда-то сквозь нее, будто она на миг стала прозрачной. И Наташа почувствовала, что за ее спиной появилась никому, кроме Андрея, не видимая, сказочно прекрасная Оксана. Его твердые, обветренные губы на секунду прикоснулись к ее рту, и он снова отстранился, ни на секунду дольше не задержав ладонь на ее плече…

Продолжения церемонии не планировалось. Свидетели, видимо, успевшие понравиться друг другу, обменивались адресами. Андрей, сидя на скамейке, скатывал в трубочку «Свидетельство о браке». Наташа зашнуровывала ботинки.

— Поедем ко мне? — неожиданно предложил он.

Она подняла голову, посмотрела на него долгим и пристальным взглядом, а потом резко сдернула с косички маленькую черную резиночку и тряхнула головой. Волосы, успевшие завиться мелкими спиральками, рассыпались по плечам.

— Это ни к чему. — Она вызывающе усмехнулась. — Мы договорились, что я буду выполнять функции няни, а ребенок еще в роддоме. Значит, делать мне у вас, Андрей Станиславович, пока нечего. Я поеду к себе в общежитие.

— Что подумают твои подружки?

— А ничего не подумают. Я объясню, что у вас дома ремонт, покрасили полы, а у меня аллергия на краску. Надеюсь, вы не будете возражать?

— Не буду, — Андрей сунул «Свидетельство» во внутренний карман пиджака. — Ты по-прежнему можешь абсолютно свободно собой располагать и поступать, как считаешь нужным.

Фраза прозвучала нейтрально, но Наташа с горечью заметила, что вздохнул он все-таки с облегчением. Они распрощались на ступенях загса. Потемкин с Валерой пошли в одну сторону, а она со свидетельницей Любкой — в другую.

— Вы что поссорились, что ли? — недоуменно поинтересовалась Любка, когда мужчины скрылись за углом. — А как же первая брачная ночь?

— А у него сегодня нестояние, — объяснила Наташка, переполняясь отвращением к самой себе и втайне надеясь, что это отвращение вместе со злостью и обидой развеет хотя бы на сегодня глупую, сиротливую, никому не нужную любовь…

* * *

Выбор блюд в кафе «Лунная радуга» не был обширным, то ли потому, что оно недавно открылось, то ли из-за того, что шеф-повар предпочитал держаться строго в рамках выбранного стиля и не расширять ассортимент за счет расплодившейся по всей ресторанной Москве телятины с грибами и салатов из авокадо. Но Алла вот уже, наверное, десять минут внимательно изучала меню. Честно говоря, на белый лист с золотым тиснением и столбцами названий она почти не смотрела, ей просто нравилось вот так, глядя поверх темновишневой кожаной папки, наблюдать за Андреем. Он сидел напротив и задумчиво следил за ярким бликом, то появляющимся, то исчезающим на стенке бокала. Над столом вращался сверкающий, видимо, призванный символизировать маленькую Луну, светильник, и блик пробегал синхронно с ним семицветным веером. Может быть, это и была та самая «Лунная радуга»? Глаза у Андрея сегодня были чуть более спокойные, чем раньше. Алла тихонько улыбнулась. Он отойдет, обязательно отойдет. Хотя такие люди, переживающие все внутри себя и старающиеся не выплескивать эмоции на окружающих, возвращаются к нормальной жизни гораздо дольше и тяжелее, чем какие-нибудь Толики Шанторские. Вспоминать о Толике не хотелось, но перед глазами уже невольно, сам собой, всплыл их вчерашний разговор, его перекошенное, красное от возбуждения лицо и мелкие кудряшки на голове.

— То есть как это ты решила? — кричал Шанторский, буравя ее разъяренными глазками. — Значит, все время, что мы были вместе, — псу под хвост? Значит, тебе что-то, не будем уточнять, что именно, в голову ударило, шлея под хвост попала, — и все, до свидания?

— Все. До свидания, — Алла постепенно начала звереть. — Я вообще не понимаю, к чему этот разговор? Я оскорбила тебя, обидела, поступила подло и мерзко. Ты уже полчаса кричишь, что ненавидишь меня и не вернешься, как бы я ни просила. Так уходи же, будь в конце концов мужиком! Ничего уже не изменишь!

— Да я и не хочу ничего менять, — Толик, вцепившись толстыми пальцами в подлокотник дивана, подался вперед и завис над ней, как гигантская кобра, готовящаяся к прыжку. — Я только хочу, чтобы ты поняла: этот мужик тебя бросит и будет тысячу раз прав! Потому что таких стерв, как ты, и надо бросать. Ты что думаешь, ты — красавица? Молоденькая сексуальная девочка? Дорогая моя, ты уже старая, выходящая в тираж баба! Еще полгодика, и на тебя уже никто не посмотрит. А я посмотрел и уже, дурак, готов был на тебе жениться!

Алла быстро и покорно, как заводная кукла, кивала головой. Она хотела только одного — чтобы Толик поскорее ушел. Но он продолжал кричать, брызгать слюной и дышать, как кузнечные мехи. А она, слушая это его тяжелое дыхание, с омерзением вспоминала, как ложилась с ним в постель, как ласкала его жирные ягодицы, как обнимала красную лоснящуюся шею. И дышал он в эти минуты точно так же, тяжело, но ритмично.

— Ты меня слышишь? Слышишь? — Он наклонился совсем близко, и на нее жарко пахнуло туалетной водой «Доллар», смешанной с потом.

— Послушай, Толя, — Алла, вздохнув, погладила его по плечу, — давай расстанемся, как взрослые умные люди. То, что я старая, вышедшая в тираж баба, и то, что мой новый мужик меня бросит, это ведь мои проблемы, правда? Да и дело, в общем, не в мужике… Если хочешь, я ухожу не к нему. Никто меня еще никуда не звал и, вполне возможно, не позовет. Я ухожу просто потому, что поняла: мы с тобой счастливой парой никогда не будем. Кроме взаимного уважения, которого, как сейчас выяснилось, тоже нет, необходимо еще что-то, понимаешь?

— Не надо разговаривать со мной, как с олигофреном! — Толик демонстративно вытащил из кармана валидол и положил таблетку под язык. — Не надо сейчас собирать в одну кучу все старые и новые обиды. Если бы ты вела себя достойно, я бы тебя уважал, а так… Принеси мне, пожалуйста, водички!

— Валидол лучше не запивать, — ответила она машинально. — И вообще, давай поскорее закончим. Мы разговариваем уже час, а толку никакого… Я тебя прошу: уйди! Я — стерва, сволочь, шлюха. Да кто угодно! Только уйди!

Он просидел еще минут сорок, а потом все-таки удалился. А она открыла форточку и, подставив лицо мелкому, колкому снегу, прошептала: «Андрей!» Она жила им всегда, всю жизнь, но после его утреннего звонка и предложения встретиться и поговорить, поняла, что ни с кем, кроме него, жить просто не сможет. Пусть придется уехать из Москвы туда, где никто не знает ни его, ни ее, ни историю появления ребенка, пусть хоть в тундру, пусть хоть на полюс, где круглый год такой же колючий, злой снег. Пусть, лишь бы с ним. Только с ним!..

И вот теперь он сидел напротив и изучал радужный блик, мечущийся по стенке бокала. Невнимательный, как все мужики! Не заметил ни ее новой прически, ни необыкновенно удачного, золотисто-русого цвета волос. На сегодняшнюю встречу Алла собиралась особенно тщательно. Истратила из отложенных на новую квартиру денег четыреста долларов, но купила и новый шикарный брючный костюм песочного цвета, очень идущий к ее глазам, и босоножки с расширенными книзу каблуками, и дорогую французскую косметику. Зато чувствовала себя теперь молодой, красивой, элегантной и почти счастливой.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить? — мягко спросила она, когда официант, принявший заказ, отошел от столика.

— О чем? — Андрей улыбнулся, опустив книзу уголки губ. — Да обо всем сразу: о моей девочке, о всяких формальностях, но главное, о тебе… Ты знаешь, Алка, я никогда не думал, что у меня есть такой друг, даже не предполагал… В общем, спасибо тебе огромное. Я понимаю, что словами тут не отделаешься, но поверь, я сделаю для тебя все, что захочешь!

«Не о том говоришь, красивый мой, чудесный мальчик! — подумала она, представляя, какие теплые у него сейчас губы. Ей вдруг захотелось прижаться к этим губам щекой и почувствовать, как висок щекочут его пушистые темные ресницы. — Не с того начинаешь. Но кто знает, с чего нужно начинать такие разговоры? Главное, ты — здесь, и я — здесь. И, может быть, даже не впустую прожиты все эти годы? Только говори! Какая разница, что? Главное, говори!»

— Ну, что ты молчишь и улыбаешься как сфинкс? — Андрей поправил узел галстука. — Ты и в институте была такая же загадочная. Наверное, потому я и не узнал, что ты такая…

— Какая? — Алла снова улыбнулась одними уголками губ, стараясь не щуриться, чтобы не проступали слишком явно у висков «куриные лапки».

— Замечательная! — Он повел головой как-то смешно, совсем по-пионерски.

«И опять не то говоришь, — она мысленно щелкнула его по носу. — Может быть, просто не умеешь найти нужные слова? Сначала ты привык, что девчонки тобой восхищаются. Потом твоя Оксана и вовсе отучила тебя разговаривать по-человечески».

Вынырнувший из полумрака официант принес вырезку, фаршированную черносливом, овощной салат и бутылку «Кальве Бордо». Вино, разлитое по бокалам, отливало густым темно-красным цветом.

— Давай выпьем за маленькую чудесную девочку, которую ты спасла, — Андрей поднял бокал и серьезно посмотрел в ее глаза.

— Давай. — Алла потянулась со своим бокалом ему навстречу. При этом так руку развернула, чтобы тыльной стороной кисти коснуться его пальцев. Прикосновение было мгновенным, как вспышка. Она почувствовала, как ее колени под столом сами собой раздвигаются, как теплеет в груди, как жарко и томительно перехватывает горло.

— Спасибо тебе, — сказал он еще раз и выпил вино залпом, словно водку. Ей нравилось смотреть, как он пьет, еще с института, с их совместных студенческих гулянок. Не было в нем при этом показной бравады и лихости. Пить он умел и делал это красиво. Только сейчас что-то вот сплоховал. Две мягко светящиеся капли вина словно обиженно сползли по краю бокала. Алла незаметно усмехнулась и, вооружившись ножичком, отрезала кусочек мяса. Времени у них предостаточно. Ей на работу только завтра утром, Андрею скорее всего тоже. Можно не торопить события. Даже, наверное, лучше не торопить. Только вот слишком уж трудно, слишком мучительно ждать.