— Кстати, если тебе интересно: она уже не шлюшечка, а его законная жена Наташа…

— Наташа? — она брезгливо замахала перед лицом ладонью, пытаясь разогнать ставший слишком густым дым. — Ну да, точно, Наташа! Теперь я вспомнила. Кажется, медсестра из его отделения? Хотя это и неважно, и совсем неинтересно… Так вот, я, кажется, говорила о том, что такие заявления из твоих уст кажутся более чем неубедительными. Ты что, своим томным взглядом хотела намекнуть, что тоже спала с ним? Так, что ли? Можешь считать, что твой актерский дебют провален. Артист, играющий Гамлета, не может быть маленьким горбатым и лысым эфиопом…

— Но я спала с ним! Самое интересное, что в самом деле спала! Могу поклясться, — Алла хотела, чтобы это прозвучало спокойно и чуть высокомерно. Но помешала сигарета, некстати запрыгавшая в губах, и дым внезапно едко защипал горло. В результате она сорвалась на истеричный бабский выкрик, постыдный, унизительный, да еще и прерываемый судорожным кашлем. Оксана устремила на нее странный пристальный взгляд. Точно так же умел смотреть Андрей. Наверное, за время совместной жизни они успели приобрести общие манеры и привычки. Потом, тяжело взмахнув ресницами, сказала:

— Если женщине приходится клясться в том, что она спала с мужчиной, для того чтобы ей поверили, то это все — конец… Ладно, извини, что отняла у тебя время, я прекрасно разберусь во всем сама…

Позолоченная пряжка на ремешке ее сумочки блеснула мгновенной искоркой. Она исчезла за дверью. В прихожей остался сизый табачный дым, Аллу охватило чувство небывалого, немыслимого унижения.

Она прошла в комнату и села на пол, опершись спиной о жесткое сиденье дивана и вытянув перед собой ноги. Колени тут же прогнулись и «провалились» внутрь. Когда-то в молодости ей говорили, что такие ноги хороши для балерины, что, по балетным понятиям, «проваливающиеся» и выпирающие назад колени — это красиво. А сейчас над коленями толстыми складками нависала старая кожа, на икрах бугрились варикозные вены. Она сама была уже старой, не особенно красивой, а главное, никому, даже себе самой, не нужной.

Оксана ушла, плюнув ей в душу, и, как молодая кобылица, растоптала остатки хрупкого душевного равновесия. Она приехала крушить и разбивать. Сейчас наверняка поскачет в своих супермодных туфлях с ремешками на пятках в дом Андрея, чтобы довершить начатое. Ее сила в том, что она красивая и поэтому на самом деле может очень многое. А она ее не остановила, не переубедила… Алла поморщилась и пошевелила пальцами на ногах, отекшими от жары. В общем-то, если быть до конца честной, ей не очень и хотелось ее останавливать. Что спасать? Кого защищать? Эту девочку Наташу, взявшуюся непонятно откуда и каким-то абсолютно немыслимым образом завладевшую Андреем? Девочку, явными достоинствами которой были только молодость и напористость? За ее счастье бороться, что ли? За сохранение их семьи? Естественно, ей не справиться с Оксаной, потому что она меркнет рядом с ней, как цветок картошки рядом с чайной розой. Пусть уж лучше Андрей достанется «чайной розе», чтобы «картошка» наконец-то поняла, что ей просто однажды в жизни повезло. Повезло, только и всего! Что она тоже не заслужила его, что она ничем не лучше остальных женщин, что она просто подвернулась ему под руку в удачный момент…

Алла еще могла смириться с тем, что Потемкин останется с Оксаной, но то, что он выберет какую-то другую, обычную, заурядную, которая ничем не лучше ее самой?.. Сознавать это было невыносимо. И теперь она даже радовалось новому, хотя и небезопасному обороту этой запутанной истории. Пусть эта медсестричка поймет, как непрочно, зыбко и незаслуженно все то, что ей удалось выстроить…

Алла поднялась с пола, добрела до телефона и неторопливо набрала номер. Ответили сразу, не успел еще раздаться и второй гудок.

— Да! — произнес Андрей. — Да, я вас слушаю. Говорите, не молчите!

И по тому, как он это сказал, как добавил нелепое и странное «не молчите», она поняла, что он уже в курсе происходящего. Возможно, они с Оксаной уже встретились:

— Алло, Андрей? Привет. Это я, Денисова. — Алла постаралась придать своему голосу спокойный будничный тон. — Я хотела тебе сказать, что твоя Оксана уже приехала. Она в Москве и сегодня была у меня.

— Я знаю, — сказал он, и голос его мгновенно утратил всю напряженность. — Вообще-то ты обещала предупредить заранее, а то как снег на голову.

— Между прочим, я тебе все рассказала сразу же после приезда ее мужа, и если ты не успел морально подготовиться, — это исключительно твои проблемы. Она появилась у меня только сегодня днем, и я просто при всем желании не могла… Кстати, она видела вашу девочку и теперь твердо уверена, что это — ее дочь. Фокус с детдомом не прошел.

— Я так и понял. — Андрей вздохнул, и она явственно представила, как подергивается сейчас край его правой брови. — Ладно, Алка, извини. Я просто что-то сильно разнервничался. Так неожиданно все! Мы с Наташей и Настенькой собирались съездить в Серебряный Бор, а тут она выходит из-за угла, как привидение… Ну, естественно, поездка сорвалась. Наташка закрылась в комнате, меня не пускает. Плачет, наверное. Жалко ее, а как успокоить, не знаю, вот и дергаюсь…

— Ну ничего, будем надеяться, что все у вас утрясется. Пока, — сказала Алла и повесила трубку. А про себя мстительно подумала: «Ага, из-за слез милой женщины ты такой наэлектризованный! Как же! Так я тебе и поверила!» На душе у Аллы по-прежнему было слякотно и мерзко. Но от сознания того, что этой чернявой медсестричке тоже несладко, становилось как-то легче…

* * *

Наташа никогда не думала, что такое простое занятие, как чистка картошки, может быть настолько обременительным и раздражающим. Нож постоянно проскальзывал, «глазки» не желали выковыриваться. Да еще маленькая Настенька крутилась рядом в своем новом платьице и тапочках с «барбосьими» мордами, воображала, кокетничала, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, и всячески мешала. То дергала ее за подол, то протискивалась между ней и столом, поднимая кверху умильную хитрую мордочку, то по-обезьяньи обвивала своими мягкими ручонками ее голую ногу. Очистки периодически падали не в раковину, а на пол, сама картошка плюхалась в кастрюлю с водой и поднимала фонтаны брызг. Хотелось бросить все, яростно отшвырнуть нож и уйти бродить по улицам. Наверное, Наташа так бы и поступила, если бы Настенька продолжала питаться из баночек и могла обойтись за ужином без картофельного пюре. Можно было бы быстренько накормить ее сейчас каким-нибудь «Гербером» или «Топ-Топом», переодеть в сарафан и увезти, например, в Серебряный Бор. Туда, куда они вчера так и не добрались. А Андрей нашел бы их к вечеру и забрал домой уже часов в десять. Когда вероятность того, что раздастся зловещий телефонный звонок, или из-за угла снова появится знакомый и ненавистный силуэт, сошла бы почти на нет. Со вчерашнего вечера она начала бояться телефона и чуть ли не на цыпочках проходила теперь мимо аппарата, словно мимо спящего зверя, опасаясь разбудить и рассердить его. Ей почему-то казалось, что если переждать, спрятаться, не столкнуться с Оксаной лицом к лицу, то ничего ужасного не произойдет. Ну не навсегда же эта женщина вернулась в Россию? Наверняка погостит и уедет обратно в свой Лондон! Главное, на время затаиться, и тогда все останется по-прежнему, и никто не отнимет у нее Андрея и Настеньку.

Когда в дверь позвонили, Наташа вздрогнула и уронила нож. Теоретически прийти мог кто угодно: Серафима Викторовна, Любка, распространитель ньювейсовской косметики, кто-то из друзей Андрея. Валера, кстати, обещал заскочить на днях! Тем более, что на пол упал нож, значит, появиться должен мужчина. Она очень хотела надеяться, но уже с тоскливым ужасом предчувствовала, что это то самое, чего она так боялась, от чего хотела убежать, скрыться…

— Мама Натаса, звонят! — радостно сообщила Настенька, дергая ее за подол халата. — Посему ты не отклываес? Папа плисел?

— Нет, не папа, — отрешенно произнесла Наташа, опускаясь перед дочкой на корточки. От ее темных кудрявых волос все еще пахло молочком. Она прижала Настю к себе, поддерживая ее под затылком, как поддерживала когда-то, когда она еще не держала головку, и поцеловала в висок. Девчушка пропищала, освобождаясь: «Фу, мама, луки моклые!» И рассмеялась.

В дверь позвонили второй раз. Она подняла с пола нож, закинула его в раковину и пошла открывать. На лестничной площадке стояла Оксана. От нее пахло теперь отнюдь не «Турбуленсом», а какими-то другими, незнакомыми и наверняка безумно дорогими духами. Она стояла в каких-нибудь десяти сантиметрах и улыбалась холодно и вежливо. На ней был белый пыльник с шелковыми кистями, под которым виднелось перламутрово-розовое платье, и белые босоножки со множеством перепоночек, поднимающихся от кончиков пальцев к щиколотке. Светлые волосы, едва достающие до плеч, словно светились изнутри. И Наташа с забытой уже тоской вновь поняла, что она умопомрачительно и недосягаемо красива.

— Здравствуйте, — сказала Оксана, не отводя от ее лица изучающих и чуть насмешливых глаз. — Вас, кажется, зовут Наташа?

— Да. — Она отступила от двери. — Но Андрея Станиславовича сейчас нет дома.

— Это ничего. Можно пройти?

Собственно, вопрос был задан скорее из вежливости. Оксана бы все равно зашла, даже если бы ее останавливали силой. Тем не менее, словно соблюдая правила светского этикета, дождалась, пока ее пригласят войти, и только тогда переступила через порог. Двигалась она непринужденно и чувствовала себя вполне уверенно. Наташа смотрела, как она снимает босоножки, как, не глядя, убирает их в полочку для обуви, как сразу находит зеркало и, не обращая на хозяйку ни малейшего внимания, начинает поправлять перед ним прическу. Короче, она вела себя здесь как хозяйка, уезжавшая, скажем, в длительную командировку. Теперь вернулась с намерением первым делом проверить, не напакостила ли без нее тут временная жиличка.

— А, кстати, где Андрей Станиславович? — Оксана легко и плавно обернулась. — Или, может быть, будем называть его Андреем? Насколько я понимаю, вам он — муж, а мне когда-то был жених. Так что так, наверное, будет проще?

— Андрей Станиславович на работе, — упрямо не желая опускать отчество, произнесла Наташа. — Будет не раньше чем через час…

— Значит, все-таки Андрей Станиславович? Ну, что ж, может быть, у вас в семье так принято… — Оксана улыбнулась, и в голосе ее прозвучала изысканно грустная и тщательно взвешенная ирония.

В квартире было тихо, раздавалось лишь тиканье настенных часов. Наташа порадовалась, что Настенька сидит как мышка и скорее всего увлеченно играет со своим любимым винтом от мясорубки, но тут из кухни донесся грохот, плеск воды и растерянный детский крик «ай!». Наверняка малышка дотянулась до края стола и уронила на пол чашку с соком. Наташа испуганно замерла лишь на секунду, а потом заговорила быстро, нарочито-громко, бестолково, судорожно тиская отвороты халатика, надеясь, что Оксана, может быть, не услышала, может быть, не обратила внимания, может быть, еще не поняла, что произошло. Конечно, это было глупо, потому что та явно знала про ребенка и, в конце концов, должна была заговорить о нем, но она все еще пыталась защититься.

— Вы знаете, Оксана, — Наташа замирала от страха и стыда, — у Андрея Станиславовича теперь новая работа. Он больше не работает в больничном городке. Ну там, где мы работали вместе. Вы ведь приходили туда, вы, наверное, меня помните? Так вот, он теперь заведует хирургическим отделением в частной клинике, у него большие перспективы и хорошая зарплата. К нему даже достаточно большая очередь. Его называют одним из самых талантливых молодых хирургов Москвы…

— Я очень рада, — Оксана прервала истеричный словесный поток мягким и каким-то кошачьим жестом, в котором была и незавершенность, и загадочность, и невообразимое изящество. — Я очень рада, что у вас все так хорошо складывается. Для молодой семьи это крайне важно. Кстати, возможно, вам будет интересно: я как-то очень давно в разговоре со старой подругой практически напророчила Андрею его будущее. Он работал рядовым хирургом, а мне очень хотелось добавить ему значительности, респектабельности, что ли. И я соврала, что он — завотделением частной клиники… Господи, как же это все было давно! — Она невесело усмехнулась. — Жаль, что я тогда не стала пророчествовать дальше. Сейчас бы, может быть, знала не только его, но и свою собственную судьбу.

Вроде бы Настиного вскрика она не услышала. Наверняка не услышала. Иначе выдала бы себя хоть чем-нибудь: тревожным взглядом, поворотом головы. Но Оксана по-прежнему казалась спокойной, чуть меланхоличной. Наташа вдруг подумала, что она разговаривает с ней как с доброй старой приятельницей. Не близкой подругой, а именно приятельницей, менее красивой, менее культурной, менее умной, к которой нужно снисходить и делать это как можно мягче, чтобы ненароком не обидеть. И эта ее очевидная снисходительность была оскорбительнее всего. Оксана не считала ее соперницей, просто никем: пустым местом, статисткой, фарфоровой куклой со стеклянными глазами, глупой, непонятливой и слишком приземленной супругой необыкновенного, одной ей принадлежащего мужчины.