Обвинения справедливы, но Роксолана возразила, словно защищаясь:

– Но ты моложе Мехмеда на пять лет!

– И на столько же старше Джихангира. Мехмеду было неинтересно со мной? А мне с вечно больным младшим братом? С кем соревноваться, за кем тянуться? Если бы падишах интересовался моими успехами, то знал бы, что я обогнал не Джихангира, а Селима, что я ближе к Мехмеду, чем к Джихангиру. Но Повелитель никогда меня не любил и не замечал. Никогда не посмотрел на меня с любовью, не похвалил за успехи, он просто не видел не только моих успехов, но и меня самого. У меня пятеро сыновей, но ничего не изменилось, ничего! Падишах не подозревает, что я пишу стихи…

В голосе Баязида было столько горечи, что матери стало не по себе.

Она попыталась что-то сказать:

– Ты зря думаешь, что отец не замечал тебя…

– Валиде… – с укоризной произнес Баязид. – После казни Мустафы Повелитель с легкостью назвал Селима наследником вовсе не потому, что тот старше, падишах забыл, что существую еще и я. Почему я назван третьим наследником, а не вторым, если уж говорить о старшинстве? Я всю жизнь рядом и меня словно нет. Даже гаремы свои пополняю сам.

Он рассмеялся злым, жестким смехом.

– А меня отправили как можно дальше – Конья, Караман… Куда еще? Если бы у нас были земли по ту сторону Каспийского моря, я был бы наместником там.

– Ты будешь наместником Амасьи…

– Валиде… – произнесено с такой иронией, еще чуть-чуть и мать просто почувствовала бы себя оскорбленной. Но тут Роксолана вспомнила, что у Баязида с детства любимое место – Бурса. Зеленая Бурса… не будь там могилы Мустафы и опасности столкнуться с Махидевран, которая устроилась жить где-то неподалеку с вдовой сына, которую при дворе звали Румеисой, Роксолана и сама почаще бывала бы в этом зеленом раю.

– …или Коньи. Тебе ведь нравится Бурса или я что-то путаю? Значит, Кютахья?

Баязид несколько мгновений молча смотрел на мать, взгляд его стал серьезен.

– Я люблю Бурсу, но должен вернуться в Караман, валиде. Там мое место – подальше от Стамбула и дворца.

Хотела все же упрекнуть, что не называет матушкой, но сказала другое:

– Ненадолго, следом полетит фирман Повелителя о новом назначении, потому ты оставишь Амани-хатун и сыновей здесь.

Баязид вскинул глаза, усмехнулся:

– Не-е-ет…

Матери не нужно объяснять ход его мыслей. Он не желал оставлять любимую женщину (однолюб, как и отец, как только взял себе Амани – как отрезало, остальных если и держал в гаремах, то лишь для порядка, хотя детей рожали исправно) и сыновей в заложниках. И имя возлюбленной дал соответствующее – Амани по-арабски «Желанная». Чего же не женится?

– Ты зря боишься, Баязид, я присмотрю за ними, здесь будет безопасно.

– Я люблю Амани и сыновей, они должны жить подле меня, а не во дворце. Если я в Амасье, то и они тоже.

Роксолана невесело рассмеялась:

– Баязид, я сделаю все, чтобы ты тоже переехал в Бурсу. Помню, как ты любишь это место, понимаю, что тебе совсем не хочется расставаться с семьей, особенно с малышом Сулейманом, он такой забавный. Ты был таким же в его возрасте…

Теплая улыбка матери подсказала шехзаде, что она не ради красного словца упомянула его младшего сына, действительно очаровательного малыша, на удивление самостоятельного и деловитого. И что султанша вовсе не старается увести разговор в сторону.

Действительно, Роксолана вздохнула:

– Я понимаю, что ты боишься оставлять детей, но они будут под моим присмотром. Обещаю, что с ними ничего не случится. Неужели ты мне не веришь?

– Валиде, вам я верю вполне. – Баязид подчеркнул это «вам», но фразу продолжать не стал.

Мать завершила сама:

– Но я могу не все? С твоими детьми ничего не случится рядом со мной. – Роксолана вдруг усмехнулась, вспомнив собственное беспокойство за детей.

– Я знаю, – спокойно ответил сын, – но знаю и другое: мои дети станут заложниками, и это всегда можно будет использовать против меня самого. Женщин я могу найти других, их много, а вот сыновей…

Он вернулся к светильнику, что-то поправил, немного постоял молча.

Роксолана с тревогой следила за сыном. Конечно, Баязид прав, его дети нужны как заложники. Не выдержала, ответила:

– Баязид, не делай ничего против отца и брата, и твоим детям ничто не будет угрожать. Я позабочусь о них, неужели ты мне не доверяешь? Зато это успокоило бы всех хотя бы на время. Покажи свое согласие, покажи, что ты ничего не замышляешь против. Пусть успокоятся, а потом я верну тебя в Бурсу, клянусь… Очень быстро верну.

– Валиде, вы всесильны в гареме, даже в государстве, но вы не властны над людскими помыслами. Повелитель уже немолод, он все чаще болеет, неужели не понятно, что совсем скоро мы с Селимом сцепимся за трон? Падишах не желает разделить империю, как это некогда сделал султан Мехмед Фатих, поделив владения между сыновьями шехзаде Баязидом и шехзаде Джемом…

Договорить не успел, Роксолана тоже поднялась, она стояла на помосте у дивана, а потому была выше сына почти на голову, но ему вдруг показалось, что на целых три. Давно султаншу такой не видели, хорошо, что в комнате, кроме них, никого.

– Тебя плохо учили истории, сын мой. Ты забыл, чем закончился такой дележ – шехзаде Баязид, получив власть, преследовал брата всю его жизнь, вынудив бежать в Европу и прятаться у гяуров. А султан Джем был не худшим из наследников.

Баязид уже пришел в себя, глаза насмешливо сверкнули:

– Меня хорошо учили истории, валиде. Я помню деяния нашего прадедушки, вы правы, султан Мехмед Фатих ничего не делил, он просто отправил младшего шехзаде Джема в Караман, а борьбу с братом за престол ваш золотой Джем начал сам. Нет? И он не прятался у французов или папы римского, Джема туда привезли под стражей, почетный пленник – все равно пленник. Валиде, я все чаще думаю, что Фатих был прав, определив, что новый султан должен уничтожать конкурентов.

Роксолана изумленно смотрела на сына:

– Но ведь этот закон грозит гибелью, прежде всего тебе.

Баязид рассмеялся:

– Не-е-ет… Мне грозит гибелью не закон Фатиха, а приход к власти Селима. Закон Фатиха плох только для того, к кому он применяется. Нужно просто стать тем, кто применяет.

Мать ужаснулась:

– Баязид, я столько лет борюсь за его отмену, а ты говоришь такие слова!

– Валиде, вы боритесь потому, что применение означает гибель одного из ваших сыновей. Но разве вы никогда не задумывались, что Фатих был прав, что разделение означает гибель империи?

– Надеешься победить?

Он вскинул голову, глаза снова насмешливо заблестели:

– А у меня нет другого выбора.

– Но разве можно быть уверенным в победе?

Баязид пожал плечами:

– Но проиграю или не ввяжусь в борьбу – для меня в любом случае гибель. Так не лучше ли попытаться?

– О сыновьях подумал?

– О сыновьях?… У них одна надежда остаться в живых – если я стану султаном.

Роксолана поняла, что разговор зашел в тупик. Сын прав, так и есть, смирится ли он или поднимет бунт и проиграет – это гибель, единственная возможность выжить – победить.

– Ты сам только что сказал, что разделение империи равносильно ее гибели: со всех сторон вцепятся враги, каждый оторвет кусок, и то, что так долго создавалось, окажется погребенным под руинами борьбы за власть.

Глаза сына снова смотрели с легкой насмешкой, он прекрасно понимал все ее мысли, знал каждое слово, которое она произнесет, как и то, когда эти слова не соответствовали ее собственным мыслям. Поэтому Роксолане было так легко и одновременно трудно разговаривать с этим сыном. Она должна убедить его в том, во что не верит сама.

– Ну так посоветуйте Селиму принять яд. Тогда борьбы за власть не будет, не будет и развала империи. Или вы, валиде, считаете, что я не смогу стать достойным падишахом?

Роксолана едва не застонала. И снова он прав, и она, и Сулейман прекрасно понимали, что из двоих оставшихся в живых сыновей этот достоин более брата. Но у Селима право первородства, назвать наследником Баязида – значит попрать закон, который столь строго охраняет сам султан.

Не в силах держаться на ногах, она медленно опустилась на диван, тихо прошептала:

– Я не вынесу, если мои сыновья будут воевать друг против друга за власть…

На несколько мгновений установилась полная тишина, в которой было слышно только легкое потрескивание светильников, потом Баязид также тихо произнес:

– Я не подниму оружие против брата при вашей жизни, валиде. Даже если это будет стоить жизни мне самому.

– Спасибо, сынок…

Услышал ли ее ответный шепот? Слишком быстро закрылась за ним дверь…


Баязид умел двигаться почти неслышно, он исчез из покоев матери незаметно. Роксолана не знала, сколько прошло времени, прежде чем в комнату вошла Михримах:

– Что, матушка? О чем вы говорили?

– Самое страшное, Михримах, когда твои дети становятся врагами из-за власти.

Дочь присела рядом, тихонько коснулась материнской руки:

– Все будет хорошо, Баязид умный, он все поймет.

– Он уже понял, но это не значит, что борьбы не будет. И дело не в законе Фатиха, следующий султан может его отменить, едва опоясавшись мечом Османов, просто трон один и вдвоем на нем места мало.

– Знаете, матушка, учитель рассказывал нам о том, как передавалась власть в Византии. Правящий император назначал соправителей еще при жизни – из своих братьев и взрослых сыновей – и определял очередь, по которой они могли занять трон в случае его смерти.

Роксолана вздохнула:

– Это не спасет. Разве Повелитель не определил наследника – Селима? Но Баязид не согласен, он сказал, что против Мустафы или Мехмеда и слова бы не сказал, сам шею под шелковый шнурок подставил, но с Селимом обязательно будет воевать.

– О Аллах! – прижала к груди руки Михримах. – Так и сказал?! Если кто-то слышал, то Баязиду не дойти до своих покоев.

– Никто не слышал, к тому же он обещал не начинать войну при моей жизни. Значит, придется жить долго-долго… – слабо улыбнулась она и тут же поморщилась, потому что боль внутри не отпускала который день.

Михримах поддержала мать:

– Да, матушка, вы должны жить долго.

Шутка вышла грустная, тем более у Роксоланы все сильнее болело внутри.

– Матушка, я попробую поговорить с братом, он не сможет мне отказать.


Но поговорить не удалось – не потому, что Баязид не пожелал, а потому что уехал, оставив Амани и сыновей под присмотром Роксоланы в гареме.

Султанша позвала к себе Амани, хотелось узнать, не сказал ли Баязид что-то ей перед отъездом. Потому, когда в дверь постучали, крикнула:

– Входи!

Служанки у двери – Адаб и Имтисаль, не зря носившие имена «Учтивая» и «Вежливая», – тут как тут, низко склонились, открывая створки. Но в комнату вошла Нурбану – наложница Селима, мать старшего из внуков Сулеймана принца Мурада. Нурбану Роксолана когда-то сама выбрала для сына в надежде, что та встряхнет шехзаде и отвлечет его от вина. За прошедшие годы не раз пожалела, но деваться некуда, их с Селимом сын Мурад стал любимцем Сулеймана, все понимали, что, если ничего не случится, сын Нурбану когда-нибудь будет султаном.

Конечно, загадывать так далеко в будущее, когда мальчику еще нет двенадцати и живы его дед и отец, бессмысленно, но, во-первых, женщины начинают думать о будущем своих детей, когда те еще в утробе, во-вторых, жить в гареме и ничего не просчитывать на десять шагов вперед невозможно, выживают только те, чьи расчеты окажутся верными. Нужно вовремя высмотреть тех, кто когда-нибудь войдет в силу, предугадать, к кому судьба окажется благосклонна, кого не погубит злая болезнь, не предадут сторонники, кто не оплошает, не скажет лишнего, не окажется в опале, сумеет избежать отравления и заговоров… да мало ли каких еще опасностей.

Это только кажется, что все вершит султан и его самые близкие люди, нет, дворец, и гарем особенно, – борьба кланов, потому что от преданности твоих людей зависит, будет ли будущее вообще. За каждым стоят придворные, слуги, евнухи, рабы. Предательство одного может дорого обойтись всем остальным.

В гаремах принцев наложницы могут друг дружке хоть волосы рвать ежедневно, но перед другими они сплочены и готовы выступить все вместе. Поэтому Роксолане очень не понравилось появление Нурбану, как раз когда должна прийти Амани. К противостоянию братьев не должно примешиваться противостояние их гаремов. Постороннему человеку могло показаться, что женщины одного гарема против женщин другого, да еще и в разных краях империи, бессильны, но это не так. Роксолана слишком хорошо помнила внезапную смерть своего старшего сына Мехмеда, когда здоровый двадцатидвухлетний мужчина заболел оспой, эпидемии которой вовсе не было в Манисе, и только через много лет выяснилось, что заразу нарочно привезли и принес ее принцу не кто иной, как один из его ближайших советчиков.