Тасмина Перри - Прощальный поцелуй

В данный момент это было единственное, что ее волновало. От острого желания увидеть Ника или хотя бы узнать, что с ним все в порядке, ее начало мутить.

– Полагаю, вам известно, чем он занимался сегодня во второй половине дня? – сказал Сомс; в интонации его улавливались насмешливые нотки.

– Он ни в чем не виноват, – с жаром сказала она. – Я попросила его сделать это. Винить во всем этом надо только меня, и ответственность за происшедшее лежит на мне.

– Очень благородно с вашей стороны, – сказал Джонатон, выгибая бровь. – Однако несколько минут назад мне позвонили и сообщили, что Ник Гордон настаивает на том, что вы абсолютно не причастны к прослушиванию моего телефона и взлому электронной почты.

Она подумала, что его, наверное, как раз в этот момент допрашивают. Он спокоен и невозмутим. «Он ведь умный, такой умный! – с болью подумала она. – Но сообразит ли он, что надо делать, как себя вести?»

– Прошу вас, – сказала она, начиная плакать. – Он делал все это только потому, что об этом его попросила я. Он делал это, потому что… потому что он мой муж и…

– И – что, Эбби?

«И потому что он любит меня», – мысленно закончила фразу Эбби.

Джонатон сунул руку в карман пиджака. Она решила, что он вытащит пистолет, но Сомс всего лишь протянул ей бумажный носовой платок.

– Я пришел к вам, потому что ради одного человека обязан рассказать всю правду.

– Правду? – переспросила она, вытирая заплаканные глаза.

– Вы хоть понимаете, что создали массу проблем?

– Я думала, что вы здесь как раз поэтому, – робко произнесла она.

– За Ника не переживайте, – сказал Джонатон. – С ним все будет в порядке.

– Вы обещаете? – с надеждой и отчаянием в голосе воскликнула она.

– Серьезных неприятностей у него не будет. Думаю, они просто хотят его немного попугать.

Она не стала спрашивать, кто такие они, – вряд ли Джонатон Сомс ответил бы ей на этот вопрос, – но поверила ему.

– Как утверждает моя экономка, вчера ко мне наведалась Роз.

– Неужели? – удивилась Эбби, хотя могла бы догадаться, что Роз не станет прислушиваться к ее совету не вступать с Сомсом в конфронтацию.

– К счастью, в то время я находился в Оксфордшире. В противном случае, думаю, она бы меня задушила.

Он поднял голову и посмотрел Эбби в глаза.

– Так вы полагаете, что это я убил Доминика? – тихо спросил он; его дребезжащий старческий голос был полон печали.

– Не своими руками, конечно, – ответила Эбби. Она старалась сохранить спокойствие, но это ей плохо удавалось, и от этого и ее голос дрожал. – Но я думаю, что вы продали его. Что намекнули о его роли своим друзьям, русским. И рассказали им, что Доминик отправляется в экспедицию на Амазонку, и куда именно. Вам были известны все детали: где его искать, как долго он там будет…

– Я этого не делал, – категорично заявил Сомс.

Он тяжело, как старая птица на телеграфный провод, опустился на край дивана. Когда он поднял голову, она увидела, что в его глазах блеснули слезы.

– С чего же начать? – пробормотал он.

– С самого начала, – уже более мягко сказала Эбби.

– Все это было ужасно давно. Словно в другой жизни.

Джонатон задумчиво потер подбородок, как будто размышлял над тем, что сказать дальше.

– Доминик был моим другом. Моим лучшим другом. Конечно, теперь вам известно, что он работал на секретные службы, но вы не задумывались над тем, каким образом его завербовали?

– Возможно, просто кто-то похлопал его по плечу в университете, – сказала Эбби, чьи познания в области международного шпионажа были весьма скромны.

– Это я завербовал его, – заявил Джонатон, пожалуй, даже с гордостью. – Доминик был звездой своего выпуска в Тринити-колледже. Умный, обаятельный, повидавший мир. Когда мы познакомились с ним, я был аспирантом и уже сотрудничал со спецслужбами.

Эбби заметила, что его лицо оживилось, когда он вспоминал дни своей молодости.

– Я оценил его потенциал сразу же, как только встретился с ним в баре колледжа. И понял, что мы должны завербовать его, прежде чем это сделают русские. Доминик присоединился к нам с готовностью – мир разведки идеально подходил ему, и он не стал ломать планы, которые у нас были на него.

– И что это были за планы?

– Мы сами хотели, чтобы его завербовали русские. Доминик Блейк – двойной агент. Вы же знаете, как он любил опасности и приключения, так что со своей ролью он справлялся блестяще. То подружка, проникшаяся коммунистическими идеями, то полемика левого толка в студенческой газете. И КГБ вскоре клюнул на это.

– Но я думала, что «Капитал» был скорее правым журналом.

– Это произошло позже. Идеальное прикрытие, подтверждение его лояльности по отношению к русским и в то же время двойной блеф.

– Я знаю, что его куратором была Виктория Харборд.

– Очень умная женщина, – кивнув, сказал Джонатон.

– Она думала, что вы переметнулись к русским и что это вы предали Доминика.

Сомс улыбнулся и покачал головой.

– В те времена никто никому не верил, – усмехнулся он. – Тем более после скандала с «кембриджскими шпионами»[63] на то были серьезные причины. Тогда у меня уже были прочные позиции в Уайтхолле, и русские действительно несколько раз пытались склонить меня к сотрудничеству с ними. Две попытки через гетеросексуальную связь, одна – через гомосексуальную.

Он заметил, что Эбби смутилась, и снова улыбнулся.

– Это стандартная уловка. Подсунуть тебе кого-то, кто должен тебя соблазнить, а затем использовать этот факт для шантажа. Но дело в том, что в сексуальном плане я никогда не отличался особой пылкостью. Это может подтвердить моя жена Михаэла.

– Значит, вы не сообщали русским, что Доминик – двойной агент?

– Я бы никогда этого не сделал. Я любил его, как брата, – с чувством произнес Сомс.

Но потом его тон стал деловым, соответствующим статусу государственного мужа.

– У русских возникали сомнения в отношении Доминика. Мы никогда точно не знали, что им о нем известно, допускали ли они, что он двойной агент. К тому же существовала угроза гораздо серьезнее.

Эбби нахмурилась. Джонатон вдруг закашлялся, и Эбби сходила в кухню, чтобы принести ему стакан воды.

– Вы что-нибудь слышали об «отставании по ракетам»? – спросил он, глотнув воды из стакана, который она ему подала.

Она отрицательно помотала головой.

– Стратегия холодной войны строилась на предположении, что обе стороны в состоянии стереть противника с лица земли. К концу пятидесятых американцы считали, что отстают в этом плане от Советов, которые демонстрировали свою мощь в области космических технологий, и Кеннеди, придя в Белый дом, пообещал изменить эту ситуацию. Однако американцы переоценивали возможности русских.

Он перевел дыхание и продолжил:

– Доминик поддерживал дружеские отношения с офицером русской разведки Евгением Зарковым, который знал, что Доминик работает на КГБ, и поэтому поделился с ним сверхсекретной информацией, рассказав об истинном положении дел в советских Вооруженных силах, а также сообщил, что, по его оценкам, Советы существенно отстают в военной сфере от американцев. Эти сведения поставили жизнь Заркова и Доминика под угрозу.

– Но почему? – спросила Эбби. – От кого эта угроза исходила?

Джонатон ответил не сразу.

– В Америке были люди, заинтересованные в разжигании гонки вооружений, – наконец сказал он; казалось, что при этом с плеч его свалилось тяжкое бремя. – Промышленники, производители оружия, финансисты… За несколько недель до исчезновения Доминика я получил информацию, что тело Заркова обнаружили в Москве. Я очень хорошо помню тот день. Доминик и Роз как раз устраивали вечеринку по поводу своей помолвки. По официальной версии Зарков умер от сердечного приступа, но ему ведь было всего тридцать пять. И тогда я понял, что Доминик тоже в опасности.

– Вы говорили об этом Виктории?

Он покачал головой:

– Все понимали, что разведка – это всегда риск. Берджесс, Маклин, остальные из «кембриджской пятерки»… Никто не знал, кому можно доверять. Как бы я ни восхищался Викторией, но довериться ей я не мог.

– Вы думали, что Виктория тоже работает на русских?

Она вдруг вспомнила слова старухи, доживающей жизнь в Эпплдоре: «Вероятно, у нас действовал крот…»

Виктория переложила вину на Джонатона, но, возможно, это именно она предала Доминика. Может быть, она и не работала на русских продолжительное время, однако из-за любви к Доминику она пошла на это – когда Доминик объявил, что женится на Роз. Может быть, она предала его в момент охватившего ее безумия, не думая о том, какие ужасные последствия это будет иметь.

– Я не доверял Виктории, потому что не доверял Тони, – медленно произнес Джонатон.

– Тони? Мужу Виктории?

– Тони Харборд был связан с картелем промышленников, заинтересованных в смерти Доминика.

– Но, по словам Виктории, Тони не догадывался о ее шпионской деятельности.

– Тони был одним из самых богатых американцев, причем поднялся самостоятельно, без чьей-либо поддержки. Он был расчетливым бизнесменом, полностью сосредоточенным на делании денег, и действовал очень жестко. Он, безусловно, знал о сотрудничестве Виктории со спецслужбами, хотя она так не считала, и использовал это в своих интересах.

Помолчав, Джонатон продолжил:

– Как только я заметил, что за Домиником установлена слежка, я понял, что единственный способ спасти его от смерти – это взять все в свои руки.

Слова эти повисли в воздухе, и в комнате воцарилось напряженное молчание.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Эбби, страшась услышать ответ. – Что это вы убили Доминика? Что вы убили своего лучшего друга, потому что он стал помехой? Потому что он слишком много знал?

На губах старика промелькнула улыбка.

– Я не убивал его, Эбби. Я спас ему жизнь. И он не погиб в далеком 1961 году в джунглях Амазонки. Доминик Блейк до сих пор жив.

Он опаздывал, конечно, он опаздывал. Очень давно, много лет тому назад он постоянно опаздывал, и когда можно было и когда нельзя. Тогда жизнь была настолько стремительной и захватывающей, что в сутках не хватало часов, чтобы вместить ее всю. «Но теперь все иначе», – думал Доминик Блейк, сидя за рулем своего «Лэнд Ровера Дефендер». Ему было непросто ездить ночью по проселочным дорогам Ирландии. Он подслеповато щурился, вглядываясь в дорогу. Сегодня у него ушла целая вечность на то, чтобы побриться, разыскать свою единственную голубую сорочку, которая еще сохранила цвет после многочисленных стирок, и выбраться из дома, – и не потому, что дел было слишком много. Просто все теперь требовало от него гораздо больших усилий, чем десять или даже пять лет тому назад.

Он напомнил себе, что ему следует не гневить Бога, а благодарить Его за очень многие вещи. Недавно он где-то прочел, что каждый шестой в возрасте восьмидесяти лет страдает слабоумием. У него были друзья-ровесники, которые уже не узнавали его, и знакомые, которых приходилось одевать и кормить с ложечки их родственникам. К тому же он жил в волшебном уголке земли, что долгие годы доставляло ему массу удовольствия. На западном побережье Ирландии не было лондонской суеты и ярких огней, от которых голова шла кругом, не было такой экзотики, как в тех краях, где он побывал, когда был моложе. Однако этому месту, которое он называл своим домом уже в течение двадцати пяти лет, было присуще очарование совсем другого рода. Прогулки по дикому и труднопроходимому берегу в Коннемаре[64] всегда поднимали ему настроение. Ему очень нравился насыщенный вкус «Гиннесса» холодными зимними вечерами, а вид поверхности океана, переливающейся серебром под лучами солнца, смягчал чувство сожаления и утраты.

– Проклятье! – пробормотал он, когда, не вписавшись в поворот, выскочил на травянистую обочину.

Он с трудом вывел старенький «Дефендер» на дорогу и вскоре въехал в ворота усадьбы Данлеви-Фарм. Остановившись наконец, он надул щеки и с облегчением шумно выдохнул, продолжая сжимать пальцами руль, а потом разволновался, вспомнив, что скоро нужно будет обновлять водительские права. При мысли, что он не сможет водить автомобиль, а значит, застрянет в своем коттедже, от которого до ближайшего жилья было довольно далеко, его передернуло.

Перед ним горели в темноте окна фермерского дома, принадлежащего его друзьям. Он заглушил двигатель, взял лежавшую на пассажирском сиденье бутылку красного вина и открыл дверцу. Он крепко держался за нее, пока его ботинок не коснулся земли. Из дома доносились звуки музыки. Не привыкший к большим сборищам и из-за этого немного нервничающий, он помедлил и, чтобы успокоиться, стал вслушиваться в отдаленный шум моря, грохот бьющихся о скалы волн и крики чаек.

Улыбнувшись, он вспомнил старые добрые времена, когда носился с одной вечеринки на другую, высматривал самых красивых женщин из присутствующих и людей, которые могли быть ему полезны для налаживания контактов или как источники информации. Теперь ему иногда приходилось убеждать себя в том, что он на самом деле жил той жизнью, что она не приснилась ему, что он не прочитал о ней в каком-нибудь низкопробном бульварном романе; память по-прежнему хранила осколки тех воспоминаний, и на короткий миг ему показалось, что он вернулся в шестидесятые и, неожиданно явившись на один из приемов Виктории Харборд, не знает, что ждет его этой ночью.