И она, сделав над собой усилие, выбросила из головы Марка, его голос, и ту смутную угрозу, которую в нем ощутила. Все это не имело совершенно никакого значения, пока они с Жаком любили друг друга.

Все это ложь! Я даже не могу правдиво описать нашу прогулку. Жак был моим - это единственная правда, а все остальное - выдумки, фантазии, клубок лжи. Я любила его! Но я суеверно считала, что правдивый рассказ о моей любви может убить её. Нет, не так! Начав говорить правду, я должна была бы рассказать её и о Марке, а это было выше моих сил. И все-таки попробую начать.

Я вышла за Марка потому, что думала обрести с ним спокойствие. Он был музыкантом, играл на гитаре и пел песни собственного сочинения. Он был невероятно талантлив, а рядом с талантом спокойствие исключается по определению. Зато и деньги у него были, что отнюдь не всегда сопутствует таланту. Но на них мне было наплевать.

Мы познакомились с ним после концерта, в котором он принимал участие, и на который мне совсем не хотелось идти. В толпе я бы его не заметила, но на сцене он привлек мое внимание какой-то хрупкостью и незащищенностью (не слишком удачные качества для мужчины, кстати). А вот голос, казалось, принадлежал совсем другому человеку: зрелому мужчине, твердо стоящему на ногах... Любовь с первого взгляда? Нет. Я бы это назвала "любовью с первых звуков". Господи, я была так молода, мне едва исполнилось двадцать лет!

Я перепутала человека с певцом, я влюбилась в певца, я выходила замуж не за Марка, а за его голос и его песни. А в песнях люди умирают, чтобы снова воскреснуть - и так из вечера в вечер. Наяву все оказалось куда более прозаичным. Все - в том числе, и убийство.

После концерта был маленький прием за кулисами: вот тут-то нас с Марком и познакомили, точнее, свели. Скорее всего, это было неизбежно: мы оба выглядели на этом сборище совершенно чужими и потерянными. К тому же мне действительно понравилось его пение, а он был мне за это благодарен. Так благодарен, что пригласил сначала на прогулку, потом - на ужин, а потом и к алтарю. Какая ерунда порой определяет человеческие судьбы!

Марк был на три года старше меня, но давно уже самостоятельно зарабатывал себе на жизнь. Сейчас мне трудно сказать, чем он так расположил меня к себе: наверное, тем, что умел хорошо слушать, а я никогда не считала себя блестящей собеседницей и смущалась от малейшего признака невнимания. В общем, все просто. Проще не бывает.

Наш роман завязался как-то сам собой: Марк присылал мне билеты на свои выступления, я ходила на них, а после концерта мы где-нибудь ужинали. Я уже жила в Париже, работала, но лишних денег меня не было, поэтому дорогие рестораны и не менее дорогие подарки были мне приятны. Но не более того. Житейская проза нас мало волновала. Для нас главным было духовное общение, и мы оба получали его с избытком.

Да, я ввела Марка в заблуждение. Мне было с ним так легко и удобно, что темные стороны моего характера ни разу не проявились. Марк считал, что проводит время с милой, доброй, уравновешенной девушкой. Так что через год мы обручились: он подарил мне кольцо с рубинов в окружении маленьких бриллиантов, но ни разу не сделал попытки лечь со мной в постель. Тогда это меня радовало, хотя должно было насторожить: в некоторых случаях мужчина обязан проявлять решительность и инициативу. Впрочем, я была девственницей, - это многое объясняет.

Мой отец подарил нам на свадьбу деньги - их как раз хватило на первый взнос за квартиру. Правда, я и выбирала из самых дешевых: несуразное, двухэтажное пристанище, с сырой гостиной и запущенной кухней на первом этаже, и огромной, не слишком уютной спальней - на втором. Я говорила, что мой муж - музыкант, и два этажа нам просто необходимо из-за звукоизоляции. Знали бы мои родственники и знакомые, насколько мало я смыслю в совместном проживании и в совместной жизни вообще! Но, ко всему прочему, я не хотела тратить деньги Марка на свой дом.

Странная все-таки вещь - брак. Я просто подчинилась общепринятым нормам, заглушая в себе паническое предчувствие непоправимого несчастья. С таким же успехом я могла положить голову на плаху или прыгнуть с Эйфелевой башни. Но никто не подсказал мне, что я совершаю сумасшедший поступок, о котором буду жалеть. Никто не предупредил меня об ужасе интимной жизни и деторождения. Только пройдя через все, я поняла, во что угодила по своему легкомыслию и неопытности.

Тем не менее, моя семейная жизнь началась. Марк запирался в гостиной и часами репетировал там, или уходил из дома - на выступления или куда-то еще, я точно не знала. Я же сразу после свадьбы оставила работу младшего редактора в издательстве и не пыталась найти другую, хотя это было вполне возможно. До замужества я писала стихи, причем неплохие - некоторые из них были даже опубликованы. Но я находила какое-то странное удовлетворение в абсолютном безделье.

Но плохо было даже не это. Самым скверным оказалось то, что Марку я была в общем-то не нужна. Я хочу сказать, что ему вообще не была нужна женщина, он вполне довольствовался своей музыкой. Если он кого-то и мог пожелать, то, похоже, это был представитель одного с ним пола. А я была настолько наивна, что не замечала очевидного.

Разумеется, в крахе нашего брака была немалая доля моей вины. Я была плохой женой, потому что умела только радоваться профессиональным успехам мужа. А он в это не верил, он считал, что я ненавижу его творчество и завидую его славе. Бывало, что он врывался в комнату, где я мирно пила кофе и листала журналы, и кричал, что я - завистливая, неблагодарная тварь, которая ничего не понимает в настоящем искусстве. А потом я же оказывалась виновата в том, что он сорвал голос, пока орал на меня. Замкнутый круг...

А ведь мне действительно нравилась его музыка, его пение. Я даже не обижалась, когда он устраивал скандалы из-за Лори: ребенок мешал ему работать. Да, Лори был капризным мальчиком, часто плакал, но я старалась его успокоить, старалась, чтобы в доме было тихо. Иногда мне это удавалось, чаще - нет. Но и это стало одной из причин краха моего супружества...

В общем-то, Марк был доволен тем, что у него родился сын, и неплохо ладил с мальчуганом. Но он слишком часто отсутствовал, чувствовал себя виноватым, и перекладывал свои ощущения на меня: утверждал, что я втайне злюсь за то, что вынуждена сидеть дома, одна с ребенком, не работать, не общаться с другими людьми. Иногда он даже кричал, что понимает, почему я его ненавижу. Что ж, это звучало достаточно убедительно, чтобы в конце концов и я в это поверила.

Правда, я продолжала писать стихи: плохие и хорошие, страстные и равнодушные, и только это занятие как-то связывало меня не столько с внешним миром, сколько с моим прошлым. В конце концов рифмы - это неплохой способ сделать отчаяние и разочарование чем-то более или менее терпимым. Но порой я неделями ожидала прихода вдохновения - всегда внезапного - и это ожидание, пожалуй, было самым мучительным испытанием в моей жизни.

Когда я сказала Жаку, что больше не пишу стихи, я солгала. Зачем? Возможно, для того, чтобы вызвать к себе сочувствие. А возможно, потому, что не могла признаться: до того, как Марк исчез из моей жизни, я непрерывно писала стихи. Почти до самого рождения Бьянки. Признаться в этом значило бы нарушить тот образ одинокой, брошенной жертвы, который привлек ко мне Жака. А после того, как ко мне пришел Жак, я не написала ни строчки. Я не умею писать о счастье и тем более - о радостях интимной любви. Я могу рифмовать только боль, страдание и одиночество: возможно, поэтому я так и дорожила всегда этими чувствами.

Марк не бросил меня. Конечно, ему смертельно надоело то, что я не занималась домом и хозяйством, могла часами сидеть и бессмысленно смотреть в стену или в окно, была совершенно бесчувственной в постели. Я начала убивать его тем, что постоянно ходила в старых, бесформенных свитерах и рваных чулках, нечесаная и неумытая. Тем, что вздрагивала и сжималась от одного его прикосновения. Тем, что не хотела его.

И все-таки он долго терпел. До того вечера, когда моя вторая беременность уже подходила к концу. Марк вернулся домой довольно поздно, и я притворилась, что сплю: чтобы не разговаривать с ним. Я это делала достаточно часто, но на сей раз он не пожелал потакать моим прихотям.

- Ты ведь не спишь? - спросил он, заходя в спальню.

- Который час? - спросила я вместо ответа.

Тогда он схватил меня за руку, рывком вытащил из кровати и ударил по лицу. Я отшатнулась к стене, но он удержал меня и принялся бить головой об эту самую стену, выкрикивая:

- Ты отобрала у меня все! Ты разрушила мою душу! Ты сломала мне жизнь! Я изменил тебе!

Я поняла, что это - правда. Он выпустил меня и я... Я всегда знала, что сильнее его - и морально, и физически. И в отличие от него я не боялась насилия.

Утром я увидела, что все мое тело в синяках. Но это уже были пустяки, которые никто не заметил. Особенно после родов. А все так привыкли, что Марк постоянно уезжает на гастроли или концерты, что скрыть его отсутствие мне было ещё легче, чем спрятать синяки.

Я не испытывала вины за то, что сделала. Но мне было неприятно, что я заставила Марка прибегнуть к насилию, что я ожесточила его, спровоцировала на вспышку. Все могло бы продолжаться бесконечно долго: я привыкла к нашим странным отношениям и находила в них даже определенную прелесть. Но Марка они явно стали тяготить. Но поскольку мы оба всегда притворялись перед окружающими счастливой семейной парой, наш брак навсегда остался таким же прочным и незыблемым... для других.

Пожалуй, я чувствовала вину только перед Люси. Она всегда была мне ближе, чем была бы даже родная сестра. Странно, но она, кажется, не унаследовала никаких "милых" семейных черт, типа буйного помешательства или склонности к суициду. А у нас в роду и того, и другого хватало с избытком.

С Люси все всегда было спокойно, хотя бы потому, что я находилась под её сильным влиянием. Люси, в отличие от меня, была очень женственной и элегантной, следила за собой. Но я знала, что и её волнует мнение окружающих. Разница заключалась лишь в том, что Люси старалась быть такой, как все, но не считала себя вправе рассчитывать на чье-то расположение, а я упрямо пыталась остаться сама собой и в то же время расстраивалась, что могу кому-то не понравиться.

Самое интересное заключалось в том, что мы с Люси почти не разговаривали, хотя дружили всю жизнь. Мы слишком уважали мнение друг друга, чтобы затевать какие-то споры, а высказывать вслух одинаковое мнение казалось нам глупым и бессмысленным занятием.

Несмотря на это, я многое знала о жизни Люси, почти все. Например, знала, что она стала интересоваться мальчиками чуть ли не с одиннадцати лет, а в шестнадцать лет она переспала с добрым десятком молодых людей. При этом ухитрялась выглядеть чуть ли не более скромной и невинной, чем я убежденная девственница. Но после первого же года, проведенного нами в Сорбонне, о Люси заговорили, как о роковой женщине, походя разбивающей мужские сердца. Претенденты на руку и сердце так и вились вокруг нее, но она вовсе не торопилась под венец. Во всяком случае, очень умело создавала такое впечатление.

Я втайне завидовала ей: мне казалось непорядочным удерживать возле себя людей, к которым ничего не испытываешь, подавать напрасные надежды... Теперь я понимаю, что просто никогда не умела флиртовать и кокетничать. Впрочем, я и сейчас этому не научилась. Не дано. А может быть, я просто ждала, когда Люси выберет кого-нибудь окончательно, и тогда я отберу у неё её выигрыш, потому, что это будет само Совершенство.

Так и получилось в конечном итоге. Когда она познакомила меня с Жаком, тогда уже - её женихом, я испытала укол в сердце. Укол самолюбия. "Вот что бывает, - сказала я себе, - когда долго ищешь, выбираешь, отвергаешь и снова ищешь. Тогда ты получаешь самое лучшее". Но ребенок Люси и Жака родился через семь месяцев после свадьбы и я засомневалась в безукоризненной рассчитанности этого союза. Всего лишь брак по необходимости, вынужденный брак, ничего из ряда вон выходящего в этом не было, и завидовать было нечему.

Нет, мне было чему завидовать! Люси с Жаком поселились в крошечной вилле в Сен-Клу, где все было безупречно, аккуратно и не очень уютно. Думаю, потому я и остановила свой выбор на теперешнем моем жилище, что оно было полной противоположностью той вилле. Они никогда никуда не выходили, вечера напролет смотрели вместе телевизор - и были счастливы. Во всем этом для меня было что-то завораживающе-мистическое.

Люси изумительно готовила, а у меня на это занятие никогда не хватало терпения, я предпочитала сварить рис или макароны, чтобы не возиться с картофельными очистками. А вид окровавленного мяса вообще вызывал у меня отвращение. Самое же интересное заключалось в том, что Жак был совершенно равнодушен к еде и всему на свете предпочитал хлеб с сыром. И все равно они были идеальной парой. Как и мы с Марком... в глазах окружающих.