– Нет, – отрезала я.

– Тебе нравилось, когда я приходил к вам играть в «отними». Ты была тогда совсем маленькая.

– Но я больше не маленькая, – проговорила я. – Кроме того, это не твой вид спорта.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он был такой... Даже дырки на его джинсах выглядели супер.

– Я хочу этим сказать, что легко справлюсь с тобой. Не обижайся. Ничего личного.

Мико запрокинул голову и рассмеялся.

– Тащи свой мяч, девчонка.

– У меня нет настроения играть.

– Понимаешь, теперь уж я не могу отступить. Ты бросила мне вызов как мужчине.

– Я же сказала, что не хотела тебя обидеть...

– Давай же, неси мяч.

Я поставила ружье и направилась в сарай. Я не открывала дверь туда с тех самых пор, как случилась трагедия, и теперь у меня бешено колотилось сердце. Я быстро пересекла пыльное помещение. Мои мячи лежали в большой сумке у противоположной от входа стены. Я приказала себе не сходить с ума, да еще в присутствии Мико. Я начала дышать медленнее и процедила сквозь зубы:

– Начинаешь первым.

С этими словами я резко бросила ему мяч.

– Только после леди. – Он бросил мне мяч обратно.

Я двинулась вперед по воображаемой линии и, когда Мико встал передо мной, размахивая руками, просто повернулась к нему спиной и вбросила мяч в кольцо через плечо. В следующий раз он попытался отнять у меня мяч сразу же, поэтому я сделала обманное движение, а потом двинулась вперед. Он тратил слишком много усилий на то, чтобы отобрать у меня мяч. Ему все же удалось коснуться мяча, но я легко перехватила мяч и вбросила в кольцо через плечо Мико. Во время третьей подачи он уже не шутил и изо всех сил пытался дотянуться до мяча. Все напрасно. Я сделала вид, что атакую в одном направлении, а сама переключилась на другое, и это чуть не свалило Мико с ног. Он потерял равновесие, однако удержался. Потом перехватил мяч и бросил его мне. Вернее – в меня. Поскольку он был намного выше и крепче, то мне наверняка досталось бы, попади мяч в живот. Но я схватила мяч и поднялась на цыпочки, после чего сделала финальный бросок прямо с пальцев. Мико кусал губы. Он находился так далеко, что даже если бы хотел, не смог бы остановить меня. Мы стояли и смотрели друг на друга, а мяч в это время закатился куда-то в кусты. У Мико были глаза цвета крепко заваренного чая. Я даже не моргнула.

– Черт побери! – отряхиваясь, пробормотал Мико.

– Получается пять...

– Я умею считать.

– Жарко, – сказала я. – Можем бросить.

Мико весь взмок, но я привыкла к подобным нагрузкам, да еще и не особенно усердствовала с таким противником, поэтому даже не разогрелась. Мико начал смеяться.

– Считать-то я умею, но вот рассчитывать на то, что ты такой опытный игрок, я никак не мог.

– Просто это не твой вид спорта, вот и все.

– Я мог бы выиграть у тебя.

– Нет, – честно призналась я. – Не мог. Я тренируюсь целыми днями. Раньше тренировалась, если говорить точнее. Я думала, что буду играть в университетской команде, но, полагаю, мне не хватит для этого роста. Наверное, я не дотяну даже до маминого роста. А у них там девочки ростом шесть футов. Я люблю эту игру. Жаль, что я не вырасту повыше.

– Думаю, наступит день, когда ты будешь рада этому.

– Может быть.

Я подняла мяч и, по привычке вытерев его о футболку, прислонила к бедру.

– Я не смог выиграть у маленькой девочки. Ничего себе.

– Нет, – возразила я. – Не у маленькой девочки. Я не хотела, чтобы ты расстраивался.

Мико забрался в свой грузовик, но не заводил его.

Он облизнул палец и вытер что-то на рулевой панели. Я не помнила, был ли он на похоронах, но знала, что и он, и его семья должны были присутствовать. Он сказал:

– Я бы ни за что не обидел тебя, Ронни. Ты знаешь, как всем нам жаль...

– Да, мы знаем.

– Мы очень рады тому, что у вас родился малыш.

– Спасибо, Мико.

– Кого ты хочешь подстрелить, Ронни? – спросил он. – Никого, – ответила я. – Я просто убивала время.

– Хорошо. Ронни, береги себя, – тихо произнес Мико и уехал. Я наблюдала за ним и думала о том, что, будь я другой, то позволила бы ему выиграть хотя бы несколько очков, но я не была настроена изображать из себя другую девочку. Главным для меня было снова ощутить мяч в руках. Когда я подняла ружье, оно показалось мне тяжелым и неуклюжим.

Тем не менее, я собиралась выйти во двор и продолжать упражняться в стрельбе. Однако на следующий день я заметила одну из тех белых машин с опущенным стеклом, которая, как я помнила, принадлежала репортерам. Я не хотела стать объектом их любопытства и оказаться запечатленной на такой «горячей» фотографии, поэтому немедленно повернулась и зашла в дом. Но мне так не терпелось пострелять, что я ощутила зуд в руках. Мне стало понятно, что испытывают наркозависимые люди. Я вся была словно соткана из предвкушения, настолько владело мною это желание. Я даже попросила папу взять меня с собой поохотиться на оленя. Но папа сказал, что у него больше нет настроения ходить на охоту и убивать живых существ. Он не мог заставить себя даже стрелять птиц.

У меня снова начались приступы паники, и я стала готовиться к ним заранее, иначе мое сердце могло не выдержать.

Приступ панического страха начинается в вашей голове как плод больного воображения. Вы и вправду не можете дышать, пока вас не вырвет или пока приступ не пройдет. Ваше сердце работает как будто в автономном режиме, причем на такой скорости, что вас все время преследует страх смерти. Я нашла в Интернете упражнения, помогающие справиться с паникой, но все равно паника накатывалась внезапно: в кухне, в ванной, когда я кормила Руби, когда наступала ночь. Хорошо, что я не очень много общалась с людьми в тот период, иначе выглядела бы, как огородное пугало, со своим коричневым бумажным пакетом, который все время держала в рюкзаке.

Наступило время, когда все идеи иссякли.

Наверное, я просто испытывала потребность снова ощутить себя ребенком.

Я решила, что раз моей маме не хватало ее девочек, то я могла бы попробовать как-то заменить их. Я ложилась на кровать рядом с мамой, чтобы почитать ей, просила завязать мне французскую косичку, поскольку сама так и не научилась этому. Я почувствовала себя увереннее, потому что тепло маминых рук, маминой шали согревало меня. Мне все время было холодно. Когда я прижималась к ее спине, это напоминало мне далекое детство: если мы заболевали, мама прикладывала нам бутылку с горячей водой, завернутую во фланелевую ткань. С тех пор произошло слишком многое, хотя мы всегда относились друг к другу с большой любовью. Мы с мамой во многом были похожи, но постигшее нас горе закрыло мне на время дорогу к маме. Это было для меня источником великой печали. Но я, по крайней мере, старалась что-то исправить.

Будь у меня возможность снова стать ребенком для своей мамы, вероятно, не случилось бы ничего того, что случилось. Но мой сценарий не сработал.

Я оставила свои попытки, после того как почувствовала, что мои импульсивные порывы обнять маму или присесть к ней на край кровати будоражат ее. Она не подавала виду, но не могла сдержать возгласа раздражения, когда на кровати лежал ребенок, а я устраивалась рядом с ней. Она боялась, что я разбужу малыша. Я видела, что это создает напряженность. Может, все дело в том, что я перестала быть «маленькой» с тех самых пор, как родилась Беки.

Я могу сказать, что мама тоже пыталась сгладить неловкость в наших отношениях. Когда ее готовили к проведению семейных вечеров, она выискивала истории о том, к чему приводит употребление наркотиков. Но однажды вечером мама уронила руки на колени и с улыбкой сказала мне: «Лучше поиграем в игру. Я сама ее придумала. Она развивает левое полушарие мозга. Что же касается всех этих страшных историй, то я думаю, что ни один человек в мире не проживает жизнь без искушений. Ты такая благоразумная, Ронни, что я не вижу смысла во всех этих нравоучениях. Тебе от природы дано размышлять здраво».

Как же она ошибалась! Я была напуганным ребенком, и все вокруг казалось мне бессмысленным. Утратив сестер, я утратила и здравый смысл.

Я хотела рассказать ей о приступах паники. Но как бы я могла это сделать?

Всего несколько недель назад она прикасалась к своим драгоценным принцессам, которые лежали в маленьких гробах. Вскоре после этого у нее родился ребенок, но она настолько ослабла, что даже его держала на руках так, как будто это был какой-то сверток. Как я могла взвалить на нее еще и бремя своих проблем?

Но, как я уже сказала, она изо всех сил пыталась уменьшить напряженность.

Однажды утром мама принесла мне какао и тост с корицей и погладила меня по голове. В это мгновение я ощутила, как она напряглась, когда ее взгляд упал туда, где раньше стояли кровати Беки и Рути. До этого она не часто заходила в мою комнату. Мама поставила какао и тост и вышла. Она почти улыбалась. Из моих глаз брызнули слезы, затуманив все вокруг. В тот самый момент я и решила, что должна взять себя в руки, чего бы это ни стоило. Можно было поговорить с наставником, но он был моим дядей. Не стала я говорить и с сестрой Тьерней, которая вела у нас курс «Для девушек и женщин».

Я знала, что есть что-то, что вернет меня к нормальной жизни. Как член Церкви Иисуса Христа святых последних дней, я должна была искать поддержки и утешения в своей вере. Мне надо было обратиться к Святому Отцу. Так почему же я не подумала об этом раньше?

К нам в дом раз в месяц приходил учитель. Не школьный учитель, а скорее психолог, который должен был помогать семьям, попавшим в беду. Это касалось не только таких семейств, как наше, но и тех, где были больные или беспомощные люди. Над ними как бы устанавливали шефство, чтобы люди не испытывали лишних неудобств.

К нам пришли муж и жена, брат и сестра Баркен (она преподавала курс для девушек), которые жили так далеко от нас, что мы встречались лишь в церкви. Но я всегда с восхищением относилась к сестре Баркен, потому что она очень красиво одевалась. Она покупала одежду в Европе, куда ездила каждое лето. Баркены вывозили своих четырех дочерей в Италию или во Францию, где останавливались в фермерских домиках. Сестра Баркен хотела, чтобы ее девочки знали языки, хотя они были еще маленькими, и вовсе не для того, чтобы проводить миссионерскую работу в Испании или Германии. Однажды она сказала на занятиях, что изучение иностранного языка сродни занятиям музыкой.

Пока ее муж разговаривал с моими родителями об откровениях, дарованных Джозефу Смиту, сестра Баркен отвела меня в сторонку. Когда приходит учитель, ребенок мормонов предпочитает скрыться из виду, что я и сделала. Я была в маленькой прачечной, складывала там полотенца. Все наши белые и бледно-голубые полотенца окрасились в розоватый цвет, потому что я положила их в стиральную машину вместе с красными спортивными шортами, на которых красовался сзади белый дракон. Он тоже стал немного розовым. Наверное, я была в тот день слишком рассеянной или расстроенной.

– Ты сама со всем управляешься? – спросила сестра Баркен, не желая, чтобы ее слова прозвучали как-то двусмысленно.

Я соврала.

– Нет, нет. Я только один раз постирала.

Я не хотела, чтобы она решила, будто с моей мамой не все в порядке. Она только что родила, сразу после того как пережила самую страшную трагедию своей жизни, и все это в течение одного месяца.

– Ронни, – произнесла сестра Баркен, – мы можем поискать в Святом Писании отрывки, которые тебе помогут. У Исайи есть именно то, что нам нужно. Но вот что нам нужно совершенно точно...

Она протянула ко мне руки, и я упала в ее объятия. Она сидела на полу прачечной в своей красивой узкой черной юбке и в таком же нарядном жакете, среди разбросанных повсюду розовых полотенец и держала меня, пока я не выплачусь. Затем спросила:

– Что тревожит тебя?

– Все, – сказала я. – Ребенок. То, что полотенца испортились. Моя душа. Моя мама.

– В Писании сказано, что Отец Небесный дает нам ношу по силам, – проговорила сестра Баркен. – Но это не означает, что ты должна нести ее одна. Что ты делаешь на Рождество, Ронни?

Я пожала плечами.

– Ты могла бы прийти к нам, – предложила сестра Баркен. – Ваша семья живет так далеко. Но мои девочки очень уважают тебя. Они считают тебя чуть ли не Майклом Джорданом!

– Лично мне эта идея по душе, но не думаю, что она понравится родителям, сестра Баркен. Я даже не уверена, что мы отправимся в церковь. Мы там еще не были.

Бабушка Бонхем и дедушка Свон прислали нам по почте подарки, как и другие родственники. Все вещи лежали на маленьком столике. Но мы не ставили в этом году елку. Папа отдал все красиво упакованные подарки – те, что готовила мама для Беки и Рути, – дяде Пирсу, чтобы он передал их бедным детям. Мы не могли бы вынести того, о чем нам напоминали эти красочные упаковки.