Терпение Талли подверглось очередному испытанию, когда специальная компьютерная программа, созданная для того, чтобы своевременно информировать потерпевших о ходе рассмотрения их дел, присвоила ей «номер жертвы». Талли не имела ничего против того, чтобы ей на электронную почту приходили сообщения о дате и времени назначенных судебных слушаний, а также прочая полезная информация, но ей очень не нравилось, что ее снова причислили к «жертвам», да еще присвоили какой-то «номер». В этом было что-то бездушное и унизительное. Талли предпочитала, чтобы всегда и везде ее знали под ее собственным именем, а не под каким-то там «номером жертвы». От одного этого словосочетания ее бросало в дрожь, стоило ей прочесть предложенный к заполнению бланк.

Всю ночь после этого Талли не могла заснуть — все думала о Бриджит, об украденных деньгах и о том, чем все это может закончиться. Задремала она очень не скоро, но спала беспокойно — ей снились кошмары. Во сне Бриджит сначала оскорбляла ее, а потом попыталась застрелить из огромного ржавого ружья. Талли с криком проснулась — и больше не сомкнула глаз до самого рассвета. Джим говорил ей, что людям, пострадавшим от чьих-то преступных замыслов, часто требуется психологическая помощь, но Талли считала, что это относится не к ней, а к тем, кто стал объектом покушения, насилия или грабежа. Теперь ей казалось, что она ошибалась. Хотя Бриджит не тронула ее и пальцем, она все же нанесла ей глубокую психическую травму, которая давала о себе знать все чаще и чаще. К психологу, впрочем, Талли не собиралась, хотя Джим и порекомендовал ей хорошего специалиста. Почему-то ей казалось, что она сумеет справиться со своими переживаниями самостоятельно.

Без толку провалявшись в постели почти до девяти утра, Талли спустилась в кухню, чтобы заварить чай. Пока закипал чайник, она решила позвонить отцу: ей очень не понравилось, как он выглядел накануне вечером, когда Талли приезжала его навестить. На ее звонок ответила экономка — она сказала, что Сэм проснулся уже некоторое время назад, но вставать отказался. Нет, он не заболел, пояснила Амелия, просто чувствует сильную слабость, и Талли сказала, что приедет, как только позавтракает. То, что старый больной отец живет фактически один, ее давно беспокоило, но она ничего не могла поделать — ей приходилось уважать его стремление к независимости, однако как добиться, чтобы он при этом был в безопасности, Талли не знала. Сэма сильно раздражало, когда она начинала чрезмерно его опекать; до сих пор он наотрез отказывался от ее предложения нанять ночную сиделку, но Талли видела, что его силы тают с каждым днем.

Когда она добралась до отцовского дома, Сэм спал. Будить его Талли не хотелось, поэтому она села на диван в небольшом кабинете рядом с его спальней и коротала время, листая какие-то юридические журналы. Спустя какое-то время она услышала, как он пошевелился, и заглянула к нему.

— Как ты себя чувствуешь, па? — спросила она с улыбкой.

— Нормально, — улыбнулся Сэм в ответ. — Только что-то очень устал. Вчера вечером я долго думал о твоем деле и о том, что случилось с Хантом. Мне очень жаль, дочка, что у вас с ним не сложилось. Мне-то он всегда казался вполне приличным парнем, но, как видно, я ошибся.

— Я тоже ошиблась. — Талли со вздохом опустилась на кресло рядом с его кроватью.

Она все еще расплачивалась за свою ошибку, а Хант за свою уже заплатил — заплатил жизнью за то, что связался с Бриджит. Она пустила их жизни под откос, а сама при этом продолжала делать вид, будто ни в чем не виновата. Талли, однако, была далека от того, чтобы считать самого Ханта невинной жертвой. В то, что Бриджит шантажом и угрозами склонила его к сожительству, она не верила, да и ФБР никогда не рассматривало эту версию всерьез. Все было гораздо проще: не только Бриджит, но и Хант оказались людьми лживыми, абсолютно безнравственными, и наказание, которое они на себя навлекли, казалось Талли только справедливым. Сама она тоже расплачивалась за свою наивность и доверчивость, причем расплачивалась по самой высокой ставке, но она, по крайней мере, была жива. За одно это ей следовало благодарить Бога, судьбу или еще какие-то неведомые силы. Да, в личном плане она потерпела обидную и горькую неудачу, но у нее, по крайней мере, оставались ее работа, дочь и отец, тогда как та же Бриджит безвозвратно потеряла все, что имела и что ей было дорого.

Подняв голову, Талли взглянула на Сэма. Смотреть на его бледное, изможденное лицо ей было больно, но она постаралась взять себя в руки и через силу улыбнулась.

— Не волнуйся, па, со мной все будет в порядке.

Он кивнул.

— Мне бы хотелось, чтобы ты постаралась вернуть как можно больше из украденного. Не уступай ни цента, сражайся за каждый доллар, будь твердой и безжалостной. Эта Бриджит Паркер не заслуживает ни твоей жалости, ни снисхождения. Ты и так потеряла слишком много, хотя этого не заслуживала.

Сэм сказал это таким тоном, будто произносил напутственное слово, будто знал, что, когда дойдет до дела, его уже не будет, и Талли это очень расстроило. Она заметила, что каждый вдох дается отцу с большим трудом, и всерьез подумывала о том, чтобы вызвать врача. На крайний случай в доме имелся баллон с кислородом, но Талли не хотела прибегать к этому средству без врачебной рекомендации.

— Ты правда нормально себя чувствуешь? — снова спросила она. Ее тревога, ее нежность и любовь отразились в ее глазах и в том, как она ласково коснулась его щеки.

— Правда. — Сэм сделал попытку улыбнуться. — Знаешь, я, пожалуй, встану. Надоело валяться в постели.

День выдался погожий и солнечный, но на улице было еще прохладно, и Талли предложила отцу немного посидеть в саду. Сэм согласился, и она достала ему из шкафа красивый шелковый халат цвета морской волны, который он любил больше всего. Сэм оделся сам, потом, опираясь на ходунки, сходил в ванную комнату и вскоре появился оттуда не только аккуратно причесанный, но и чисто выбритый. Талли уловила запах дорогого одеколона и одобрительно улыбнулась. Даже в домашней одежде Сэм выглядел очень представительно. Талли, впрочем, не помнила, чтобы она когда-нибудь видела отца растрепанным и небритым.

Сам он постоянно поддразнивал Талли по поводу ее манеры небрежно одеваться и втыкать в волосы карандаши и фломастеры. Она в ответ либо отшучивалась, либо говорила, что у нее нет ни времени, ни желания думать о прическах, нарядах и тому подобной ерунде, поскольку она предпочитает отдавать все силы работе, но сейчас Талли вдруг подумала, что совершенно напрасно пренебрегала своим внешним видом. Нет, она по-прежнему не собиралась наряжаться по последней моде, как это делала Бриджит, и все же ей, пожалуй, следовало хотя бы выглядеть как женщина, а не как огородное пугало. Раньше Талли всегда боялась, что стоит ей задуматься о макияже и маникюре, как все оригинальные, творческие идеи тотчас покинут ее аккуратно причесанную голову, но сейчас ей стало понятно, что она ошибалась. Дело было в другом. Талли действительно думала о работе бо́льшую часть своего времени, и когда ей в голову неожиданно приходили новые, блестящие идеи, она предпочитала держать наготове карандаш и блокнот, а не расческу или пудреницу. Впрочем, ни одной ценной мысли она еще ни разу не забыла, следовательно, в ее нежелании тратить на себя время было больше от суеверия, чем от рационального мышления. А раз так, значит, она может, по крайней мере, попробовать уделять своей внешности хотя бы минимум внимания.

Размышляя об этом, Талли не спеша вывела отца в сад и усадила в шезлонг. Потом она принесла ему широкополую шляпу от солнца и, опустившись в складное кресло рядом, взяла руку отца в свою. Довольно долго они просто сидели молча, наслаждаясь свежим воздухом и солнечным теплом. От удовольствия Талли даже закрыла глаза: ей не хотелось ни двигаться, ни говорить — только сидеть неподвижно и чувствовать, как понемногу отпускает напряжение, владевшее ею столько долгих месяцев.

Потом она почувствовала, как отец несильно сжал ее руку.

— Я люблю тебя, папа, — негромко проговорила Талли, не открывая глаз.

В эти мгновения она чувствовала себя так, словно снова стала маленькой девочкой. Сколько она себя помнила, отец всегда был рядом и всегда был готов поспешить к ней на помощь. После смерти матери он стал к ней особенно нежен и внимателен и всегда поддерживал ее, если Талли приходилось трудно. Сэм давал ей мудрые советы и даже помогал деньгами, когда она только начинала свою режиссерскую карьеру, хотя его никогда нельзя было назвать богатым человеком. Сейчас, думая об этом, Талли испытывала невыразимую нежность к человеку, который отдал ей всего себя, ничего не требуя взамен. Она даже прослезилась, но поспешила смахнуть скатившуюся по щеке слезинку, боясь, что отец может это увидеть. Сэм никогда не был излишне сентиментальным человеком.

— Я тоже тебя люблю, — отозвался он шелестящим шепотом, потом его пальцы расслабились, и Талли поняла, что отец уснул.

Она слышала, как он негромко похрапывает во сне, но отнимать руку не стала, боясь его потревожить. Ей было бесконечно приятно ощущать его присутствие, как она чувствовала его всю свою жизнь, и знать, что, пока он рядом, с ней не может случиться ничего плохого.

Незаметно для себя Талли тоже задремала, убаюканная мягким утренним солнцем и теплом. Когда она проснулась, отец мирно спал в своем шезлонге, и она рискнула вытащить свою руку. Сэм не пошевелился, и Талли не сразу заметила, что он не дышит. Вскочив, она прижала пальцы к его шее, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было, и Талли в панике крикнула в гостиную Амелии, чтобы та вызвала «Скорую». Она понятия не имела, сколько времени Сэм не дышит — минуту или час. Собравшись с силами, она подхватила его на руки и, уложив на траву, стала делать ему искусственное дыхание, но Сэм по-прежнему не подавал признаков жизни. Непрямой массаж сердца тоже не дал результатов, но Талли продолжала то ритмично нажимать ему на грудь, то вдувать в легкие воздух. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем она услышала вой сирен — сначала вдали, потом все ближе и ближе, и вот уже прибывшие парамедики взяли дело в свои руки, а она по-прежнему стояла на траве на коленях, не замечая катящихся по лицу слез.

Прошло еще сколько-то времени, и парамедики сдались. Старший медицинской бригады помог Талли подняться и отвел в дом, пока остальные укладывали тело Сэма на носилки.

— Примите мои соболезнования, мисс Джонс. Похоже, ваш отец умер во сне, — мягко сказал он, и Талли снова разрыдалась.

Она не могла представить, как она будет жить дальше без отца. Только сейчас ей стало ясно — все, что он говорил ей сегодняшним утром, и его последнее «люблю» было прощанием. Сэм ушел, продолжая держать ее за руку, и Талли оставалось только радоваться, что она тоже успела сказать ему о своей любви прежде, чем он уснул навсегда.

— Да, он спал… — пробормотала она прерывающимся голосом. — Спасибо…

Парамедик ободряюще похлопал ее по плечу и вернулся в сад. Носилки с телом уже укладывали в полицейскую «Скорую». Кроме парамедиков, по вызову прибыли также пожарная машина и машина спасателей, и сейчас они потихоньку отъезжали, выключив сирены и погасив огни. Талли провожала их затуманенным взглядом. Заплаканная Амелия хотела подойти к ней, но как раз в это время в гостиную вернулся старший парамедик, которому нужно было задать Талли несколько вопросов. Полное имя ее отца, его возраст, заболевания… Он все тщательно записывал, но и ему, и Талли было очевидно, что причиной смерти стал возраст. Как говорил сам Сэм, «организм износился».

— Куда его отвезти? — спросил старший парамедик, и Талли некоторое время смотрела на него в полном недоумении, не зная, что ответить. — Мы можем доставить его в морг и подержать там, пока вы не примете решение, — пришел ей на помощь парамедик, но прежде, чем он договорил, Талли решительно покачала головой.

— Нет, нет… Пожалуйста, подождите немного…

Она торопливо достала из сумочки мобильник и позвонила в справочную, чтобы узнать телефон похоронного бюро, где ей уже приходилось бывать по другим печальным поводам. Сэм никогда не был особенно религиозен, но он родился в протестантской семье, и Талли хотелось, чтобы его похоронили по христианскому обычаю. Но в первую очередь ей нужно было связаться с похоронным агентством.

Там трубку взяли практически сразу. Кто-то хорошо поставленным голосом уверил Талли, что они обо всем позаботятся, и продиктовал адрес, который она должна была передать парамедикам. Подробности, сказал ей невидимый собеседник, она сможет обговорить с администрацией в любое удобное для нее время.

— Мы сделаем все, чтобы вам помочь. Можете не беспокоиться насчет огласки, — добавил мужчина, но Талли поняла его не сразу.

Только потом до нее дошло, что сотрудник похоронного бюро догадался, что имеет дело со знаменитостью, как только она назвала свои имя и фамилию. Известные люди или их родственники часто стремились сохранить в секрете информацию о времени и месте проведения траурной церемонии, чтобы не привлекать журналистов и зевак, поэтому он поспешил заверить Талли в полной конфиденциальности переданных сведений.