Таня Винк - Прости за любовь

На какое-то время отец Николай замолчал, а потом продолжил:

– И все началось снова. Она хотела уйти от мужа, но я был против. Я бы ей всю жизнь испортил, и сыну тоже. Вы не знаете, Дмитрий, что это за времена были, особенно для таких, как я.

– Я читал.

– Читать – это совсем другое. Так вот… Мне нельзя было жить в больших городах, и я уехал в село недалеко от Харькова, работал в лесхозе сторожем, сторожил кабинет директора по ночам, а днем работал на лесопилке. Если заводились лишние деньги, я посылал ей и родителям. И вот однажды деньги вернулись. Я почувствовал неладное, но боялся поехать к ней, страшно боялся, а потом получил письмо от родителей, что она умерла, сердце остановилось. М-да… Поехал. Муж ее могилу показал. Вернулся я домой – сразу на работу. Лесхоз наш располагался в бывшем имении помещика. На дежурстве я обычно сидел за столом директора, прямо возле сейфа. Сижу я за этим столом, голову обхватил руками, а тут телефон звонит. Ночью. Такого еще не было – лесхоз не больница скорой помощи. Я даже не думал подходить, решил, ошиблись номером. Сижу, слушаю, а он звонит. Вдруг какая-то сила заставила меня подняться. Встаю, делаю шаг – и вдруг туда, где я только что сидел, падает тяжеленная люстра. У люстры этой внизу такая капелька острая была, как наконечник стрелы, и вот этой капелькой она в стул воткнулась, а потолки в здании были высоченные. Лампочки лопнули, висюльки разлетелись, темнота, а телефон звонит. Я снимаю трубку и слышу ее голос, еле слышу, далеко-далеко… «Сашенька, я люблю тебя». Вот так-то, молодой человек. И случилось это девятнадцатого декабря. Утром я написал заявление и ушел. К Богу ушел. – Отец Николай снова принялся за еду. – В ту ночь Бог подарил мне новую жизнь, новое имя, и нет у меня другого дня рождения, кроме этого.

– А в миру вы Александр?

– Нет, я теперь Николай и для мира тоже. – Священник прервался, но вилку не отложил и посмотрел сквозь Диму. – Я не мог оставаться Александром, да и вообще не мог оставаться тем человеком, мне же нельзя было жить в городах, а я хотел учиться. Мне ничего было нельзя, только умереть можно. Вот я и решил умереть, вернее, изменить имя и фамилию. И я стал Николаем, это имя в моем паспорте. И день рождения у меня другой, девятнадцатое декабря.

– А что, в то время поменять имя было просто?

– Что вы! – священник махнул рукой. – Мне добрые люди помогли. Это было очень сложно. Мне пришлось далеко уехать, в Мурманск, а уже оттуда я вернулся Николаем. Пошел работать на плиточный завод, добрые люди свели меня там с бывшим священником, он Богу служил сердцем, а не в церкви, потому что в то время под рясами священников были энкавэдэшные мундиры. Он и стал моим наставником, проводником к Богу, а работал бухгалтером тут же, на плиточном. В это время Сталин сдох, прости Господи, – отец Николай перекрестился, – но легче жить не стало. Наставник посоветовал идти учиться, и я пошел в политехнический на вечернее, по плиточному делу. А сан принял в девяносто первом. – Он помолчал и снова продолжил: – Я, молодой человек, встречал очень много людей, которые вот так, как я, становились другими. Люди идут на это не от хорошей жизни.

Они проговорили до сумерек, и первым спохватился отец Николай:

– О, скоро стемнеет, да и гололед может быть. Может, все-таки заночуете, а завтра утром с Божьей помощью отправитесь в дорогу?

– Спасибо за гостеприимство, но не могу, дела.

Дел действительно было много. Завтра с утра на работу, а в обед он поедет с Катей за покупками: у нее ни тапочек нет, ни халата, ни шампуня. Она согласилась при одном условии – за все заплатит сама. Ладно, там видно будет.

А потом снова на работу.

Священник проводил до машины.

– Спасибо, молодой человек, за подарок и приятную беседу. Передайте нижайший поклон Юрию… И вот что я вам еще скажу. – На его лице появилась мягкая улыбка. – Вы не поверили моему рассказу о телефонном звонке, решили, что старец совсем выжил из ума…

– Ну что вы! – воскликнул Дима и покраснел: он действительно счел этот рассказ выдумкой и, конечно, чем-то себя выдал. – Я… я просто не знаю, как к этому относиться.

– Как бы вы к этому ни относились, – священник интонацией выделил слово «этому», – законы мироздания продолжают действовать, а вы можете им помочь. – Он сделал упор на последней фразе.

– Помочь? – учтиво спросил Дмитрий и немного напрягся – он не любил беседы на философские темы, считая их бесполезной тратой времени. – Зачем?

Отец Николай посмотрел ему в глаза:

– Это только вы знаете, Дмитрий… Есть два взгляда на жизнь: первый – чудес на свете не бывает; второй – все, что происходит, – сплошное чудо.

– Альберт Эйнштейн, – вежливо продолжил Дима.

– Как давно вы ждете чуда? – Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.

– Я?! – Дима ткнул пальцем себе в грудь и покраснел. – Я не жду чуда, я сам строю свою жизнь.

И тут, как по мановению волшебной палочки, у Димы на глазах лицо священника стало изменяться, розоветь – перед ним стоял не отец Николай, а настоящий святой Николай. Только без мешка с подарками.

– А вы ждите, и оно случится, – вкрадчиво произнес святой Николай, и в его добрых глазах, окруженных морщинками, вспыхнули озорные огоньки, совсем как те, что он видел много лет назад, и уже голосом священника немного встревоженно добавил: – Поезжайте, Дмитрий, а то я вас не отпущу на ночь глядя. Как приедете домой, сразу позвоните.

Покупателей в торговом центре было меньше, чем продавцов. Софи побродила по дорогим бутикам и спустилась на второй этаж, с магазинами попроще. Там она села на скамейку и позвонила подруге.

– Представляешь, ту соболью шубу, что я примеряла, уже купили! Ну везет же какой-то сучке! – завелась она и онемела: из «Домашнего текстиля» под руку с тощей уродиной, одетой до ужаса безобразно, вышел Дмитрий Хованский. Уродина повернулась боком к Софи и… Этого не может быть! Уродина беременна! Ах ты, Хованский! Ах ты, недотрога!

Хованский и уродина вошли в магазин обуви. Софи натянула капюшон почти до бровей и спряталась за елкой.

– Софи, але! Ты че молчишь? – услышала она голос подруги.

– Да подожди ты!

– А че шепчешь?

– Да тут Хованский! Представляешь, с какой-то беременной клячей! Он ей тапки покупает. Нет, ты представляешь?!

– Это его новая жена?

– Да откуда я знаю!

– Молодая?

– Молодая, сука!

– Так сфоткай и жене отправь, может, та вообще ничего не знает!

– Ты думаешь?

– Конечно! И вот что: не со своего номера, купи карточку, вот с нее и отправь.

После магазина обуви Дима с уродиной направились в отдел хозтоваров. Прячась за стендом с помадами, Софи сделала несколько снимков. На одном из них уродина целовала Хованского в щеку.

Обложной дождь заливал Харьков – казалось, он никогда не кончится. Лена спустилась на лифте в паркинг под торговым центром, поставила пакеты в багажник, села в машину и еще раз прочла список. Та-ак: елочные игрушки, постельное белье, полотенца, коврики для ванной комнаты, посуда, молоток для отбивания мяса, овощерезка, средства для уборки… Ходьбы по магазинам хватит еще на пару дней, но она счастлива, она обустраивает новый дом, готовится к встрече Нового года. Ой, надо не забыть про собачий корм! Она взяла ручку и дописала: «Давинчи». Как давно они не приглашали к себе друзей! Даже дни рождения отмечали вдвоем. А ведь родители так не делали, в доме всегда были гости.

Ну ничего, они вернут эту традицию. Главное, что Димка вернется домой – обещал. Конечно, он будет ездить в Киев, он должен зарабатывать. А как иначе?

Она не отказалась от своей мечты. Она уже так много читала о суррогатном материнстве, что может без запинки рассказать об этой «вспомогательной репродуктивной технологии», об этической, юридической стороне. С мужем она пока об этом не говорила, но скажет, обязательно скажет. Лена посмотрела в зеркало – темные круги под глазами. Она устала, но это приятная усталость. Она вынула помаду из сумочки и услышала сигнал – пришло ММС, за ним еще четыре. Одно за другим она открыла сообщения – в них были фотографии Димы и беременной молодой женщины. Женщина целовала Диму!

– Эй! Вы собираетесь ехать? Вы зажали меня! – услышала Лена.

Перед ее машиной стояла девушка в белоснежной шубе с чихуахуа под мышкой и показывала на автомобиль справа.

– Я вам не мешаю, – бросила Лена.

– Как это не мешаете?!

– Там достаточно места.

Места действительно было достаточно, даже если бы водитель был шестидесятого размера.

– Ваша машина грязная, я шубу испачкаю!

– Оставьте меня в покое!

– Слушай, ты, старая сука! Вали отсюда, пока цела, а то я…

Лена не отдавала себе отчета в том, что делает, но все ее действия были записаны камерами наблюдения.

Она вышла из машины, вырвала из рук девушки собаку и, размахнувшись, забросила подальше. Девушка закричала и хотела побежать за собакой – та уже плюхнулась на крышу какого-то автомобиля, – но Лена вцепилась в шубу и оторвала рукав. Девушка толкнула Лену – Лена упала. Пока Лена поднималась, девушка попыталась отнять рукав, но Лена не отдавала. Девушка ударила Лену ногой в бедро и спряталась в машине. Собака уже была тут как тут и путалась под ногами. Лена пнула ее сапогом и попыталась открыть дверь, но девушка двери заблокировала. Лена открыла багажник своей машины и достала из пакета молоток для отбивания мяса. Новенький, в упаковке.

Единственное, что она помнила, – как удары эхом разносились по паркингу, как разлетались стекла, как истошно тявкала собака и как визжала ее хозяйка. Еще она помнила, как набежали люди, приехала полиция. Она не испугалась: ей просто надоело колошматить автомобиль и она изрядно утомилась. Она села в машину и заблокировала двери.

И заплакала. Так горько, что полицейский перестал стучать в окно.

Вскоре слезы иссякли, и она опустила стекло. К ней тут же бросилась какая-то женщина, кричала, что она едва не убила ее дочь. Дочь визжала, собака тявкала, полицейские держали мамашу, не давая подобраться к Лене.

А у Лены было ощущение, что она умерла, – ни одна эмоция не тревожила ее душу. Она думала только о том, что надо купить хлеб во «Французской булочной». Если ее задержат, то она не успеет до закрытия и придется доедать черствый батон.

В одиночестве.

– Батон черствый, – неожиданно произнесла она.

– Что? Что вы сказали? – переспросил полицейский.

– Дома нет свежего хлеба.

– А документы у вас есть?

– Да.

Лена протянула ему права.

– Пожалуйста, выйдите из машины, – попросил полицейский.

– Не могу.

– Почему?

– Мои ноги… я их не чувствую.

– Вам есть к кому обратиться за помощью?

– Да. У меня есть, – она запнулась, – есть муж.

– Вы можете позвонить ему?

– Не знаю…

– Пожалуйста, дайте мне его номер, я сам позвоню и попрошу его приехать за вами.

– Он в Киеве.

– А кому еще вы можете позвонить?

– Никому.

– Вызовите скорую помощь! – крикнул полицейский.

– Не надо, сейчас пройдет.

– У вас так бывает?

– Да…

– Но мы обязаны вызвать скорую.

– Мне нужен адвокат? – спросила Лена.

– Думаю, да.

– Хорошо, я сейчас позвоню адвокату.

Семьи Хованских и Андруховичей объединяла давняя дружба. Отец Димы познакомился с отцом Ильи при довольно забавных обстоятельствах: Семен Хованский стоял на остановке, когда дверь переполненного троллейбуса открылась и из нее выпал мужчина с портфелем. Мало того что он шлепнулся в большую лужу, так еще порвал брюки.

Это был следователь Павел Андрухович. Осмотрев себя, Павел расстроенно сел на скамейку и едва не заплакал. Семену стало жаль ровесника, на правой руке которого не было мизинца и безымянного пальца. К тому же он хромал. Хотя, возможно, это от падения. Как выяснилось позже, он хромал в результате ранения.

– Привет, – сказал Семен, приближаясь. – Помощь нужна?

– Отстаньте, гражданин!

– Я живу рядом, могу дать брюки. Не ахти какие, но целые.

– Не нужны мне ваши брюки!

– Чего ты так? Ты же воевал…

– Ну воевал, а вам что с этого?! – Павел окинул его недоверчивым взглядом.

И было чему не доверять – и года не прошло, как закончилась война, все бедно одеты, а тут красавец в макинтоше и шляпе.

– Да вообще-то ничего. – Хованский сел рядом. – Небось, сидишь и думаешь, мол, этот франт – жулик, заведет меня в подъезд и отберет портфель.

– Да, я хорошо знаю, как такие вот, – он окинул Семена презрительным взглядом, – обдирают доверчивых граждан как липки!

– А ты где работаешь?

– В Караганде!

– Ну и дурак! – бросил Семен, вставая.

И тут к остановке подошла женщина с девочкой.

– Сенечка! Ой, мне уже сказали, что ты вернулся! Живой! – Она крепко обняла Хованского и заплакала. – А мой Степка погиб в сорок четвертом. Говорят, тебя ранило? А теперь как?