Люся убрала ладони от сухого веселого лица и честно рассказала о приворотном зелье, о подпольной знахарке и о том, как мужчины нечаянно выпили заговоренный коньяк.

Возмущенные женщины застыли в немой сцене, только у Евдокии Владимировны начал нервно дергаться один глаз.

— Людмила, вы же интеллигентная женщина! — нарушила молчание Роза Давыдовна.

— А кто знал, что подействует? — защищалась Люся.

— Это тебе не глистов гнать! — повысила голос Евдокия Владимировна.

— Люся! — Зайчик молитвенно сложила руки. — Если есть приворотное зелье, значит, и отворотное должно быть?

— Не знаю, — сказала Люся, — в книге об этом ничего не было. Или я не дочитала? Глупость какая-то, я все равно не могу поверить, что папа и другие… нет, не верю. Но адрес бабки могу дать.


Точно установленная причина недуга разбила женскую дружбу. Против всех мужей они действовали сплоченно, но за своего личного каждая предпочитала сражаться отдельно.

Люся с мамой долго обсуждали, ехать ли к бабке, поить ли отца с Сергеем чем-нибудь тайно, но так и не пришли к выводу. Решили ждать эффекта со стороны его друзей. И эффект последовал — один за другим товарищи стали пропадать. Что с ними проделывали дома, как отваживали от порочной привязанности — неизвестно. Знаем только, что Пал Палыч две недели мучался тяжелым расстройством пищеварения, чуть не попал в больницу с подозрением на дизентерию. Дядя Саша вновь охладел к спорту, увлекся женщиной из горторга и одновременно родил сына на стороне и дочь от Зайчика. Лев Исаакович подготовил подборку стихов в журнале «Сельская новь», с помощью жены изменив, где нужно, мужской род на женский.

Люсин отец долго не мог понять, отчего распалась их теплая компания, поначалу порывался собирать друзей. Но, наткнувшись на их отговорки, махнул рукой и зажил по-старому.

У Сергея если и было порочное влечение, то избавился он от него самым естественным образом — вступив с Люсей в брачные отношения.


Я до сих пор считаю, что никакого заговора-приговора не было. Просто застоявшиеся в рутине семейной жизни мужчины, говоря языком детского сада, задружили. Но Ирина Алексеевна никогда со мной не соглашалась. Более того, она еще долго пугала сексопатологическим будущим молоденьких мамаш, заметив странности в поведении их малышей. Например, ей казалось подозрительным, когда мальчишки-первоклашки ходили в обнимку.

Люся не только вышла замуж за Сергея, но и взяла его чудную фамилию. В течение трех лет я звала ее Подкопытницей. Все годы их короткого брака Люся самоотверженно пыталась вернуть мужа в русло нормальной человеческой жизни. Безуспешно.

Через год после свадьбы Копыто стал терять свои таланты — вместо пяти страниц в памяти оседало только две, а корень третьей степени путался со второй. Это привело его в такую панику, словно он лишился носа. Димка и Женя обожали пугать его ошибками в ответе. Копыто часами множил и делил в столбик, чтобы удостовериться в правильности работы своего арифметического мозга, — калькулятор он принципиально не покупал.

Сергей связался с группой декадентствующих биофизиков, которые в пику официальной науке разрабатывали свои сумасшедшие теории. И постепенно перебрался на постоянное жительство в их лабораторию, где его обкладывали датчиками и ставили над копытинскими мозгами загадочные эксперименты.

Люся несколько раз устраивала облавы на мужа, сдирала с него провода и тащила домой. Но Копыто снова уползал в свою лабораторию, как ужик в щель. В конце концов Люся махнула рукой и развелась с ним.

Институт она закончила свободной женщиной. И целых три года с моей подругой не случалось никаких странных знакомств. Да и, казалось бы, какие могут быть приключения у младшего экономиста одного из строительных управлений? Восемь часов работы в душной, заставленной столами комнате — коллектив почти исключительно женский, потом домоводческая трясина, заботы о хворающих родителях и хулиганствующих детях.

Бабья натура, или Муж номер четыре

Николай Иванович Строев был читателем. То есть тем самым человеком, который отдаленным адресатом маячит в возбужденном уме всех рабов пера. Он начал читать, кажется, еще в возрасте мокрых штанишек и к сорока пяти годам перелопатил горы литературы — художественной и научно-популярной. Читал он без системы, не отдавая предпочтения какому-либо жанру, писателю или эпохе. Поглощение книг было для него так же необходимо, как дыхание или пища. Книжные страсти заменяли ему, милицейскому чиновнику, отсутствующие в жизни буйство эмоций, невероятные приключения и удовольствие интеллектуального общения.

Как бы там ни было, прочитанное им не забывалось, не стиралось одно другим и не просилось наружу. Хотя обычно книгочеи, переполнившись знаниями как бочка водой, выплескивают их на нас, утомляя своей эрудированностью. Строев ни на кого не выплескивался. Прочитанное укладывалось в глубинах его сознания на полочки и могло быть затребовано только по вашей просьбе. Когда я впервые решила отправиться в путешествие по этим полочкам, то через несколько часов заблудилась, так и не увидев конца хранилища. Да и все мои последующие попытки найти стену незнания в этом погребе так и не увенчались успехом.

По характеру он не боец и не трибун, по внешности весьма неприметен — следствие полного отсутствия честолюбия. Однажды я сравнила его с мотором самой совершенной конструкции: чудом техники, с виду неказистым и изобретенным кустарем из провинции. Стоит себе этот мотор на выставке, бесполезный и никем не оцененный. Железка и железка, не то что новенький автомобиль. Строев понимающе кивнул и иронично заметил, что мощность измеряется в лошадиных силах, а коммерческий успех в рублях.

Знакомству Строева с моей подругой Люсей предшествовала череда событий, которые Николай Иванович вспоминает со стыдом и смущением.

Итак.


Жизнь милицейского пенсионера Николая Ивановича Строева на заслуженном отдыхе и после развода с женой протекала замечательно. Крепкий чай и газеты утром, рюмочка любимого марочного портвейна и дремота на диване с книжечкой днем, шахматы на бульваре или телевизор и еще рюмочка вечером. Никто не отдавал Строеву распоряжений и не указывал на недостатки. Никто, кроме собаки Дуси, от него не зависел. Но именно собака и испортила безмятежное строевское бытие. Однажды ночью он проснулся от странной возни в углу комнаты. Дернул за шнурок торшера и ахнул:

— Дуся, ты сошла с ума.! Прекрати!

Прекратить Дуся никак не могла: она рожала щенят.

— Ты когда же это? — возмутился Строев. — Вот бабья натура! Умеете вы шито-крыто свои делишки обделывать.

Строев ругался во множественном лице, имея в виду и свою бывшую жену Ксению, в наследство от которой осталась собака. В свое время, вытряхнув всю его милицейскую зарплату, жена купила породистого щеночка колли. Когда Дульцинея, наконец, приобрела необходимые санитарные навыки, Ксения к ней окончательно охладела, а Строев, напротив, привязался. Сообразительная псина на прогулке сама водила его по маршруту трех пивных ларьков в районе. Если около них не толпилась очередь, она чинно проходила мимо, если народ стоял, садилась и терпеливо ждала, пока хозяин снимет усталость служебную и семейную.

Дуся произвела на свет двенадцать щенков чудовищного пестрого окраса, и через месяц они превратили счастливую строевскую жизнь в борьбу за выживание. Он бегал по магазинам в поисках молока и сыпучего детского питания, газеты отправлялись на подстилки нечитаными. В пяти районных и двух городских библиотеках без него заскучали немолодые, но романтически настроенные библиотекарши. Половина пенсии ушла на гонорар ветеринару, когда вся свора вдруг отчаянно запоносила. Длинный список собачьего доктора Строев осуществил только наполовину, но от портвейна пришлось отказаться. Он не ходил играть в шахматы на бульвар, потому что Дульцинея одна с веселой оравой не справлялась. Телефон, телевизор, радио — все, что имело провода, не работало, потому что щенки обожали грызть шнуры. Двенадцать пар челюстей точили свои молочные зубки о мебель и добывали кальций из-под обоев. От обильного увлажнения паркет во многих местах вздулся, почернел и походил на шкуру давно сдохшего крокодила.

Строев в очередной раз давал себе обещание отправиться на Птичий рынок раздавать щенков, когда в дверь позвонили. Он пошел открывать, полагая, что это сердобольная соседка принесла щенкам объедки. На пороге стояла незнакомая женщина. Строев перепуганно вытаращил на нее глаза, как бы пытаясь приковать к себе взгляд дамы. Он испугался, что она опустит глаза на его ноги. Носки его тапочек и носки его носков были изъедены собачонками, и сквозь лохмотья неприлично торчали голые пальцы.

— Николай Иванович, вы меня не узнаете? — светски спросила дама.

— Э-э, — потянул Строев и принялся маневрировать ногами.

Одну ступню он засунул под коврик у двери, а другую спрятал за пяткой. И оказался в нелепой позе школьника, которого вовремя не отпустили с урока.

— Я — Зоя Марковна Крушницкая. Мы с Ксенией вместе занимались в группе экстрасенса Сидорова. Никак не могла к вам дозвониться, поэтому вот, без приглашения.

— Да, знаете ли… Мы ведь с Ксенией…

— Знаю, знаю. Но я лично к вам. По делу, которое, надеюсь, вас заинтересует. Можно войти?

— Пожалуйста, на кухню. В комнате у меня беспорядок.

Строев развернулся на одной ноге, освобождая даме проход, и, когда она скрылась за поворотом на кухню, принялся лихорадочно искать, во что бы переобуться. Ничего лучшего, чем зимние сапоги, не нашлось, и он погромыхал в них к гостье.

— Чем у вас пахнет? — спросила Зоя Марковна.

На ее лице брезгливое удивление боролось с желанием изобразить, что покрытая лавами сбежавшего молока плита, батарея бутылок, плошек, мисок, строевские ноги в спортивном трико и сапогах — ничто ее не удивляет.

— Вы извините… — замялся Строев, — у меня не прибрано. Это щенки. Действительно, прямо псарня. Пахнет. Собака родила так неожиданно. Вот теперь мучаюсь.

Крушницкая осторожно, как пианистка у рояля, уселась на краешек табурета. И принялась говорить о чем-то для Строева совершенно далеком и непонятном. Она была лучшей ученицей Сидорова, у нее дар ясновидения, предсказания и прочей астральности. Свои удивительные способности она десятки раз подтверждала и оказывала людям полезные услуги. Зоя Марковна, как понял Строев, занималась гаданием, вроде вокзальной цыганки, только с экстрасенсорным антуражем. Он ерзал, не понимая, чего ей надо, и беспокоясь о книге, которую оставил на диване. Не усмотри Дуся, щенки обязательно обмусолят страницы.

— К вам у меня деловое предложение, — наконец произнесла Крушницкая.

— Ко мне? — удивился Строев.

— Да, к вам, — закивала Зоя Марковна. — Вы ведь долгие годы работали в Министерстве внутренних дел, у вас опыт. А теперь я предлагаю вам работать вместе со мной. Это не сложно. Я даю вам телефон клиентки, вы по нему с помощью старых связей устанавливаете адрес и собираете немного информации.

Строев вообще не отличался бойкостью языка, а тут почувствовал, что этот орган стал тихо отмирать.

— Николай Иванович, — убеждала Крушницкая, — тут нет ничего противозаконного. Мы никому не вредим, напротив, помогаем людям обрести душевное равновесие. За каждого клиента вы будете получать определенную сумму. Разве вам не нужны деньги?

Деньги Строеву были нужны, и это печально отразилось на его лице.

— Вот видите! — воодушевилась Зоя Марковна. — Не прожить, не выжить сегодня на одну государственную зарплату, а тем более пенсию. Через несколько лет знаете, какое расслоение наступит? Где мы с вами без первоначального капитала очутимся? А со щенками я вам помогу. Есть один знакомый собачник, он их пристроит.

Строев продолжал молчать. Крушницкая понимающе улыбнулась:

— Николай Иванович, мы с вами договоримся так: вы придете ко мне, вот хотя бы послезавтра, посмотрите, как я работаю, и тогда окончательно решите. Хорошо?

Строев промычал что-то неопределенное, а потом спросил:

— Насчет щенков, вы действительно можете?

— Ну, я же пообещала, — укоризненно сказала Крушницкая, — все будет в порядке. И кстати, возьмите, пожалуйста, задаток! Нет, нет, не отказывайтесь, это вас ни к чему не обязывает. Скажем, на такси ко мне добраться. — Она протянула Строеву изящную визитную карточку. — О том, что наш разговор конфиденциальный, полагаю, и говорить не приходится?

Строев не хотел трогать шулерских денег, но, посмотрев на измученную Дусю, у живота которой клубилась суетливая очередь, отправился в магазин. Два последующих дня он и свора чувствовали себя вполне удовлетворительно.