Александра Соколова - Просто мы научились жить

– Только для друзей, – пробормотала Лиза, – как же, блин, попасть-то к тебе в друзья?

И это правда было проблемой. На первый взгляд, дело не стоило и выеденного яйца – под фотографией светилась ссылка «Добавить в друзья», но в реальности после нажатия этой ссылки Ольга получила бы запрос о дружбе, а вот ответила бы она на него или нет -это еще бабушка на двое сказала. Нет, Лиза не могла так рисковать. Нет.

Ой, как же она забыла! Есть ведь еще «Фотографии с…».

Дрожащими пальцами она нажала на ссылку, и чуть не подпрыгнула от радости – целых два десятка фотографий были открыты, смотри – не хочу. Дыхание сбилось, участился пульс. Какая же она красивая… Вот здесь, в коротком платье, танцующая не вечеринке. И тут – на лошади, наверное какая-то фотосессия была, уж слишком фото хорошее. А тут с каким-то мужиком. Интересно, кто это еще такой, черт бы его побрал?

Подписана фотография не была. Лиза рассмотрела мужчину внимательнее – ничего так, симпатичный. Но вот рука его на Ольгином плече… Неужели они вместе? Нет-нет, не может быть, не может быть. Она не могла ошибиться.

Впрочем, неважно, даже если и так. Всё равно она ничего не собирается делать. Просто смотреть. Но лучше бы, конечно, этот мужик оказался братом. Или другом. Или кем-нибудь еще, но только не…

Ух! У Лизы снова перехватило дыхание – какое же у неё тело красивое. В этом черном купальнике, да еще и мокром. С ума сойти.

Она досмотрела фотографии и скопировала их на компьютер – на всякий случай. А то вдруг ей все же придет в голову закрыть и этот альбом.

А когда уже была готова захлопнуть крышку ноутбука, вдруг заметила маленькую надпись, которой раньше не было – «онлайн».

Она здесь! Здесь! Прямо сейчас сидит за компьютером, и смотрит в монитор. Совсем близко, и эта близость не зависит от расстояний.

Лиза глубоко задышала, и улеглась на пол, не отрывая взгляда от заветных букв.

Побуду с тобой, милая. Пока так.

– Ты без жены? – Удивился отец, открывая дверь и оглядывая Инну с головы до ног. – Что случилось?

И она не выдержала – шагнула вперед, отчаянно, будто падая в папины объятия, ища защиты и помощи в его сильных родных руках. Она не плакала, нет – просто застыла на пороге, уткнувшись лицом в его плечо, и дышала тяжело и часто.

Отец больше ничего не сказал. Только крепче обнимал, гладил по спине и целовал всклокоченную макушку. Первый раз в жизни он видел дочь в таком состоянии – даже когда разводилась с Андреем, было не так. Тогда она была растеряна, ранима, вся словно натянутая струна. А теперь всё её тело содрогалось от невысказанной горечи. И горечь эта обтекала всё – от растрепанных волос до сбитых в кровь пальцев ног.

Бедный ребенок… Сколько же она шла сюда – через весь город, пешком, босая и растерянная от случившейся беды.

Постояв так еще немного, он вытянул руку, захлопнул дверь и потихоньку повел дочь в квартиру. Из кухни выглянула испуганная мать, на ходу снимающая фартук, но он сделал ей знак – «не сейчас», и она снова скрылась за дверью.

Инна вздрагивала, но послушно дала усадить себя на диван. Она поджимала сбитые пальцы, но боли, видимо, не замечала. И когда отец заговорил, дернулась как от удара.

– Это пройдет, Инчонок. Обязательно пройдет. А пока я буду с тобой.

– Она…

Инна захлебнулась в словах. Губы её, сжатые в узкую полоску, никак не хотели размыкаться.

– Ушла?

Кивнула. Задрожала всем телом. Отец прижал её крепче к себе и начал потихоньку гладить по плечам. Вот и случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Жаль, что сейчас. Что не раньше.

И в глубине охватившей его злобы к человеку, посмевшему причинить боль его ребенку, он сжал кулаки и зубы.

– Что она сказала?

Ответом была тишина – Инна только мотала головой, и еще сильнее поджимала сбитые пальцы. Она не могла разомкнуть губ и произнести страшных слов. Да ведь и неважно было, что это за слова – когда тебя бросают, любые слова будут страшными. И любые – последними.

Они сидели молча – отец больше не делал попыток заговорить, а только укачивал потихоньку Инну, гладил успокаивающе, кивал каким-то своим мыслям.

А мыслей было немало – после того как прошло первое рефлекторное желание отыскать Лизу и оттаскать её за косы, он вдруг вспомнил двухлетней давности разговор, после которого уже не мог относиться к жене дочери как раньше, и после которого точно понял, что рано или поздно эта женщина сделает больно его малышке.

Они тогда приехали в гости, на юбилей матери – Инна, Лиза и Даша. Сразу же развелась суета с подарками, посадочными местами за праздничным столом, радостью встречи и обменом новостями. И в этой суете он вдруг почувствовал боль в животе. Лиза заметила первая, и суета тут же сменила направление – его отвели в спальню, уложили на кровать и Лиза, выгнав всех в коридор, начала пальпировать живот.

Незаметной тенью в комнату проскользнула Даша.

– Уууу, деда! – Обрадовалась она и запрыгнула на кровать.

Лиза бросила на неё взгляд, но ничего не сказала.

– А как она называет родителей отца?

Вопрос сорвался сам собой, он не собирался его задавать, но стало вдруг очень любопытно.

– Бабушкой и дедушкой, – ответила Лиза, – знаете, я думаю, это просто изжога. Сейчас я вам принесу пару пластинок «Рении» и всё пройдет.

Она вышла из комнаты, а Даша забралась на его живот и, хохоча, начала подпрыгивать. Но это длилось недолго.

– Дашка, слезь немедленно! Ну что за наказание такое! Вот, держите. Запивать не надо, просто под языком рассосите.

Лиза взяла на руки никак не желающую угомониться дочь, а он вдруг задал еще вопрос:

– Как отнеслись бабушка и дедушка к вашему разрыву?

Она ответила через паузу.

– Никак. Это не их дело.

– А Алексей? Он уже оправился? Успокоился?

– Я… Это ведь не мое дело, верно? Он сам ушел, я его не прогоняла.

Они смотрели друг другу в глаза – молодая красивая женщина, уютная и милая, с ласковыми зелеными глазами, и пожилой мужчина – седой, с многочисленными морщинами и глубиной во взгляде, и в эту секунду он вдруг не увидел. Не увидел в ней ни сожаления, ни заботы, никаких переживаний.

Это не мое дело, верно? Он сам ушел.

– Пап?

Он даже не заметил, как Инна перестала вздрагивать и взяла его за руку.

– Да, Инчонок.

– Ответь мне. Ты же всё знаешь, ты очень умный. Ответь мне – почему?

Есть всего несколько вопросов, которых страшатся отцы. «Как мне рассказать об этом маме?», «Что мне сделать, чтобы он меня любил?» и – «Почему он меня бросил?»

В данном случае речь шла не о нем, а о ней, но это никоим образом не делало ситуацию проще и легче, а – напротив – всё усложняло. Что ей ответить? Что ответить его маленькой девочке, взвалившей на себя невыносимую ношу, и сейчас потихоньку понимающей, что это никому не нужно? Ответить ей правду, сказав, что женщина, которую она любит – недобрая, не умеющая сострадать, нищая духовно? Объяснить, что у них всё равно ничего бы не вышло, потому что Лиза любила не истину, а фантазию? Сказать, что женщина, заставившая одного человека уйти от неё, так же способна поступить и с другим?

– Я не знаю, почему, Инчонок. Когда уходит близкий человек, родной человек, последнее, что нужно спрашивать – это «почему».

– Почему?

– Потому что если ты доверяешь ему, если любишь, то будешь заботиться о том, куда он ушел, кто ждет его там, будет ли ему там хорошо, а почему… Какая разница, почему?

– Но я хочу знать, – выдохнула Инна.

– Зачем?

– Чтобы понять, что я сделала не так.

Господи, ну вот она уже и винит себя… Ищет ошибки, знаки, указания, которые могли бы, могли бы предотвратить беду. И она сейчас полжизни отдаст за такой знак. Лишь бы еще хоть ненадолго ощутить надежду.

– Милая, не ищи ошибок. Ты всё сделала так, как хотела сделать. И всё было правильно.

– Тогда почему она ушла?

Он дернулся, как от удара – впервые в жизни дочь повысила на него голос. Господи, как же ей больно, должно быть, сейчас!

– Инчонок, послушай меня. Ты была собой всё это время. Ты не притворялась, не играла, не носила масок. И было время, пока Лиза тебя любила. Но ничего не стоит на месте, малыш, все мы меняемся, и ты, и она. И новая Лиза однажды не смогла любить новую Инну. Не потому что она плоха, а просто потому что она – другая.

– Нет.

Она замотала головой, затряслись руки, заходила туда-сюда голова, и слова, вылетающие изо рта, стали вдруг хриплыми и натужными.

– Нет, папа. Так не может быть. Невозможно вчера любить, а сегодня вдруг не любить. Просто я стала другая, да… Я сделала что-то не так. И поэтому она не смогла больше жить со мной. Но я верну. Я разберусь, в чем ошибка, и верну.

– Инчонок, подожди…

– Нет, папа, – она вскочила на ноги – худая, всклокоченная словно воробей, с огромными глазами и искаженным дрожью ртом, – молчи, ничего не говори. Я найду, я пойму, я справлюсь, и она вернется, и всё будет как раньше.

Острая боль сжала его сердце. И это говорит его дочь? Его умная, светлая девочка, которая всегда знала, что есть добро, что зло, а что справедливость? Что сделала с ней эта ведьма, как она смогла сделать это с его ребенком?

– Доченька, послушай меня…

– Нет! Не буду слушать. Я верну её. Я пойду домой, сяду и буду думать. И я пойму, что я сделала не так. И я… я…

И он не выдержал.

– И что ты сделаешь? Станешь такой, какая её устроит?

Инна открыла рот, чтобы ответить, и… осеклась. Но отец не остановился. Он встал рядом, нависая над ней всем телом, и лицо его скривилось от отвращения.

– Вот что ты решила сделать со своей жизнью, доченька? Если она не любит тебя настоящую – стать той, которую она любить сможет? Это – твой выбор?

Слова, летящие в неё, были жесткими, болючими, они впивались в душу и отец видел, как инстинктивно Инна пытается уклониться от них, слегка поворачивая корпус при каждой новой фразе.

– Но если она сможет полюбить то, что ты ей покажешь, что тебе толку с того? Ведь любить она будет не тебя, а то, что ты создашь для неё.

Любитьбудетнетебя, любитьбудетнетебя, любитьбудетнетебя.

Рухнула надежда, погребенная под могильной плитой реальности. Разорвались на куски стены, пол, потолок, всё закачалось-закачалось-закачалось, и крик, застывший в горле вырвался наружу слезами.

– Нет! Нет! – слезы хлынули единым потоком, не останавливаясь, заливая подбородок и щеки, капая на футболку. – Нет!

– Да. Она не любит тебя, Инна. Прими это. Это правда и ты не сможешь этого изменить. Можно заставить влюбиться, можно заставить дружить, можно даже заставить ненавидеть, но заставить любить – нельзя.

– Я ненавижу тебя, – она подняла глаза, и в этих залитых болью зрачках он наконец увидел свою дочь: растоптанную, убитую, уничтоженную, но – не опустившую рук. В этих голубых, ясных от слез глазах, было всё – и боль, и ненависть, и любовь, и стыд, и весь спектр разнообразных чувств, которым наконец нашелся выход наружу.

– Я ненавижу тебя. Это ты научил меня, ты сделал меня такой. Если бы я жила как все, не зная, не умея, я бы могла притвориться и еще немножко побыть счастливой. А теперь… А теперь я не могу. Она не любит меня, папа. И из-за тебя мне придется с этим жить.

Он не стал ничего отвечать – молча смотрел, как она уходит из комнаты, слушал, как умывается в ванной, как захлопывает за собой входную дверь. И пошевелился только когда в комнату вошла встревоженная, растерянная, заплаканная мать.

– Зачем ты это сделал? – Тихо спросила она, обнимая его и прижимаясь щекой к плечу.

Он погладил её по спине и вздохнул.

– Ей нужно сейчас где-то разместить свою злость. На Лизу она пока злиться не может, а на себя, к счастью, не умеет. Так что пусть пока злится на меня.

Мать кивнула и прижалась к нему еще крепче.

Что ж, пусть пока так.

…и даже если оно не вернется мне никогда,

и даже если ты мне никогда и письма не напишешь,

я нереально люблю наше прошлое… слышишь, да?

я знаю, что слышишь. точнее – я верю, что слышишь.

М. Яковлева.

Чух-чух поезд, чух-чух. Светлеет за окном, то тут, то там возятся сонные пассажиры плацкартного вагона. И Питер всё ближе и ближе, ближе и ближе. И одуряющая тоска сминает сердце в кулак воспоминаниями о прошлом, и никуда от них не деться, не спрятаться – рассвет их время.

И сопротивляться уже не хочется, а хочется растворяться в картинках из прошлого, которые словно кинохроника пролетают в глазах и улыбаются, а порой и плачут, и грустят, и не дают вздохнуть.

Странная штука – прошлое. Не хочет оставаться там, за горизонтом, одиноко ему там, и потому то и дело пытается пролезть в настоящее, прикоснуться к нему, слиться с ним и заставить идти по-своему, по-прошлому.