Чарльз Шиэн-Майлс - Просто не забывай дышать

Он не может плакать, а я могу. Я не могу ничем помочь себе. Потому что, когда он рассказывает эту историю, похоже на то, что я могу заглянуть в его душу, и, Господи, это ранит.

— Прости, — говорю я. — Прости, что спросила. Мне жаль, что это случилось.

— Нет, — он качает головой. — Не надо. Ты не поняла? Можешь представить… героизм? Это самый светлый момент из всех. Он даже на секунду не задумался о себе. Все, о чем он думал, — это маленькая девочка и спасение ее жизни.

Я шмыгаю носом.

— Хорошо. Если я спрошу тебя о чем-то, что заставит меня плакать, когда я это услышу, эм… можешь запретить этот вопрос?

Он мягко улыбнулся и сказал:

— Если хочешь.

— Тогда твоя очередь.

Официантка принесла наш заказ. И дайте мне рассказать вам. Мне было на самом деле интересно, сколько он съест. Она принесла ему два подноса. Серьезно. Он пытался как-то составить тарелки, и все кончилось тем, что они заняли три четверти стола. Блинчики стояли перед ним, он полил около десятка тысяч калорий сиропа и масла, затем начал есть.

Он сглатывает и говорит:

— Хорошо. Какое твое любимое занятие здесь, в Нью-Йорке?

Я откусывала маленький кусочек от тоста, пока думала. Затем я нахмурилась. Что я любила делать? Конечно, у меня были увлечения. Мы с Келли собирались вместе. Шли в библиотеку Батлера. Устраивали пикник в парке Риверсайд. Что еще? Не то, чтобы я не развлекалась в колледже, на самом деле это не так. Просто это… это все я не могла приписать к любимым занятиям. За исключением одного. И это… сидеть в офисе доктора Форрестера. С Диланом.

Я хмурюсь, затем говорю:

— Я не могу ответить на этот вопрос.

Его глаза расширяются, и он усмехается.

— Ты разыгрываешь меня. Этот вопрос не в правилах.

— Нарушение правил, — говорю я. — Единственный ответ, который я могу дать — это ложь.

— Что?

— Задай другой вопрос, солдатик.

— Я получу ответ, так или иначе. Ты не можешь сказать мне, что ты была год в Нью-Йорке, и все еще не придумала, что любишь делать.

— Я могу сказать тебе то, что хочу.

— Ты установила правила этой игры, Алекс. Не разрушай все ложью.

— Ничто не свидетельствует о том, что я должна отвечать.

Он качает головой и смеется.

— Я буду одержим этим.

— Почему?

— За все время, что я знаю тебя, ты ни разу не изменила правила посреди игры. Это просто умопомрачительно.

Я хотела зарычать на него, но вместо этого откусила кусочек от яичницы.

— Если я отвечу, ты должен пообещать, что просто забудешь то, что я скажу.

Он полностью наслаждался этим. Боже.

— Хорошо, — сказал он. — Моя короткая память сыграет свое.

Я давлюсь смехом, затем говорю.

— Ладно. По правде говоря, время, которое мы проводим вместе, работая на доктора Форрестера. Это ответ.

Он моргает, улыбка появляется на его лице. Я не могу сказать, что означает выражение его лица, потому что если бы я увидела такое, сказала бы, что это страх. Но это длится всего мгновение и затем он говорит:

— Я не помню ни вопроса, ни ответа, так что я задаю еще один, верно?

— Дилан! Это нечестно!

Теперь он действительно улыбается.

— Хорошо, — сказала я, стараясь не рассмеяться. Он выглядит таким счастливым.

— Хорошо, — говорит он. — Наконец, я достигну чего-то.

Я усмехаюсь. Ничего не могу с собой поделать.

— Дай подумать… Келли все еще твоя соседка по комнате. Расскажи мне, как вы двое проводите время. Я хочу знать о твоей жизни здесь. Что вы делаете вдвоем?

Боже всевышний. У него был нюх на трудные вопросы, не так ли? Но я рассказала ему историю. О том, как мы пошли гулять, как Рэнди схватил меня за руку, как она брызнула в него перцем из баллончика. Конечно же, я умолчала обо всех обсуждениях, которые мы вели про Дилана. Я также не стала вдаваться в то, что произошло еще раньше между мной и Рэнди, включая тот факт, что я знала его со средней школы, а, особенно, то, что он пытался изнасиловать меня.

— Хорошо, подожди минуту. Я не понимаю. Я понял, что парень был слишком назойлив, но почему она использовала перцовый баллончик?

Внезапно я смаргиваю слезы.

— Дерьмо, — говорит он. — Прости. В любом случае, если ты не хочешь говорить об этом, то не говори.

Я закусываю нижнюю губу, затем шепотом говорю:

— Он пытался изнасиловать меня прошлой весной.

Все в поведении Дилана изменилось в одно мгновение. Он был расслабленным, довольным собой, но затем на слове «изнасиловал» он выпрямился на стуле в боевой готовности. В его глазах полыхала ярость, которую я никогда не видела прежде. Он весь дрожал.

— Как говоришь его имя? — спросил он очень низким голосом.

— Это неважно, — говорю я.

— Нет. Важно.

— Почему?

— Потому что если я когда-нибудь увижу его, то отправлю в гребанную больницу. Надолго.

Он серьезно. Действительно серьезно. Я не сомневалась, если бы Рэнди Брюер был перед ним прямо сейчас, Рэнди был бы в больнице. А Дилан был бы в тюрьме.

— Ты действительно сильно изменился, — шепчу я.

— Что? — спрашивает он.

— Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.

Он моргает.

— Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…

Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.

— Сделаешь все для чего?

Он почти рычит от разочарования.

— Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.

Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?

— Послушай меня, Дилан. Это важно.

Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.

— Хорошо.

— Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны… нам не нужно… это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.

Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.

— Ладно, — сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. — Твоя очередь.

— Моя очередь для чего?

— Твоя игра.

Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.

— Я не уверена, что хочу играть.

Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.

— Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.

— Вижу, — говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.

— Задай мне вопрос, — говорит он. — Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.

Я качаю головой, затем говорю.

— Хорошо. Твое любимое воспоминание.

Он грустно улыбается.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.

— Ох, нарушь правила. Скажи мне.

Он глубоко и судорожно вздохнул.

— Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.

Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.

— Моё — когда мы впервые поцеловались.

— Недалеко от Мертвого моря, — отвечает он.

— Было темно, дул ветер, — говорю я, — и это было здорово, мы были одни.

— Ты сказала: «это все усложнит».

Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.

— Это была правда.

— Да, — говорит он. — Была.

— Где мы ошиблись?

Он пожимает плечами.

— Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.

Я качаю головой.

— Как и я.

Он смотрит на стол и не отвечает.

Наконец, я почти шепотом говорю:

— Дилан, ты когда-нибудь думал… — я не могу закончить вопрос.

Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.

— Всегда, — говорит он.

Я сглатываю.

— Мы должны идти.

— Да, — отвечает он.

Хорошо. Я первым признался, что мы пересекли границы, и не знал, как к ним вернуться. Мы оба более или менее признали, что по-прежнему любим друг друга. Мы оба так сильно облажались, что я не знаю, что думать или говорить.

Я прихожу в кабинет как в тумане. По вторникам в девять утра я занимаюсь алгеброй. Я уже пытался бороться с ней, если честно. Это сводит меня с ума, потому что я должен знать ее на пять. В средней школе она мне давалась легко, особенно если учесть, что я был новичком, и тогда я был действительно хорош в математике. Теперь иногда я смотрю на задачи и ощущаю боль сзади глаз, формулы и цифры плывут у меня перед глазами, словно в проклятой горячей ванне.

Три недели спустя я завалил курс. Проблема была в том, что я пользовался льготами для военнослужащих. Я провалился, поэтому подошел в конце дня к профессору Уилеру и сказал:

— Профессор Уилер, мы можем поговорить минутку?

Он поднял взгляд от бумаг и сказал:

— Я принимаю по четвергам с десяти.

— Это не займет больше нескольких минут, сэр.

Он хмурится, на его лице между бровями образуется складка, и говорит:

— Что я могу сделать для вас, мистер Пэриш?

Я делаю глубокий вдох и говорю:

— Я провалил ваш курс.

Он кивает.

— Да.

— Послушайте, сэр… я хотел спросить… вы не знаете каких-нибудь свободных репетиторов?

— Возможно, мистер Пэриш, алгебра просто не для вас. Вы пробовали взять «математику для гуманитариев»?

Сначала я хотел ударить его, чтобы стереть самодовольную улыбку с его лица. Он не скрывал неприязнь к солдатам с тех пор, как я начал посещать занятия. Я сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и выдохнул. Математика была моим даром в средней школе. Из-за бомбы и того, что она сотворила с моим мозгом, я теперь не мог помнить некоторые вещи.

— Сэр… я знаю, что не нравлюсь вам. Но я прошу вас о помощи. Я хочу вернуться к своей жизни. Мне это нужно. Понимаете?

Он потирает свою бороду большим и указательным пальцами, глядя на меня. Наконец, он говорит:

— Я могу помочь вам связаться с несколькими репетиторами.

Я с облегчением вздыхаю. Он пишет номер и передает мне.

— Понимаете, я ожидаю от вас успеваемости, — говорит он. — Просто то, что вы были солдатом, не значит, что вы можете рассчитывать на послабление. Если вы собираетесь остаться в моем классе, вы будете зарабатывать оценки, которые заслуживаете. Я понятно выражаюсь?

Я киваю. Это все, о чем я прошу.

Затем я отправляюсь в класс древней западной цивилизации, с которой дела у меня были гораздо проще. Той же ночью я отправил письмо преподавателям, которых он предложил.

У меня были проблемы со сном в ту ночь. И если на чистоту, у меня никогда не было проблем со сном. Армия научила меня спать, пока есть возможность. Пятнадцать минут езды на заднем сиденье грузовика, едущего вниз по пыльной дороге? Вагон времени. За последние два года я мог закрыть глаза и спать без мыслей и тревог. Но не в ночь после совместной пробежки с Алекс, мои мысли возвращались к тому, что я сказал, к тому, что сказала она.

Ей не нужно было говорить это, чтобы я понял. Если бы я не был таким чудаком, удалив Skype и Facebook и не отвечая на ее письма, ей бы не пришлось идти на то свидание прошлой весной. И этот парень не пытался бы ее изнасиловать.

Это была моя вина. Я оставил ее без защиты. Я оставил девушку, которую любил больше жизни, в опасности.

Этого не случится снова. Для нас с Алекс как для пары уже слишком поздно, но я буду ее другом до тех пор, пока она нуждается во мне.