Рэйчел Гибсон - Просто неотразим

Маккинни, Техас 1976 год

Математика вызывала у Джорджины Ховард головную боль, а от чтения у нее болели глаза. Правда, когда она водила пальцем по строчкам с мудреными словами, ей все же удавалось сложить из них что-то осмысленное. А вот с математикой такого не получалось.

Сидевшая за столом девочка уткнулась лбом в лежащий перед ней листок с задачами и прислушалась к голосам ребят. Была перемена, и ее одноклассники высыпали в школьный двор, под палящие лучи техасского солнца. Джорджина ненавидела математику, особенно ей не нравилось пересчитывать эти дурацкие палочки. Иногда она так пристально вглядывалась в нарисованные палочки, что голова и глаза начинали болеть одновременно. Она честно пыталась сосчитать их, но каждый раз у нее получался один и тот же ответ – неверный.

Чтобы немного отвлечься от математики, Джорджина стала мечтать, как они с бабушкой устроят «розовое чаепитие». Бабушка приготовит свои забавные крохотные розовые пирожные, они обе нарядятся в розовый шифон, постелют на стол розовую скатерть и поставят подходящие чашки. Джорджине ужасно нравилась эта традиция, к тому же она умела красиво сервировать стол.

– Джорджина!

Она встрепенулась.

– Да, мэм?

– Бабушка передала тебе наш разговор? Она сказала, что тебе надо пойти к врачу? – осведомилась миссис Ноубл.

– Да, мэм.

– Бабушка водила тебя на тестирование?

Джорджина кивнула. На прошлой неделе три дня подряд она читала вслух доктору с огромными ушами. Отвечала на его вопросы и писала сочинения. Решала задачки и рисовала картинки. Картинки рисовать ей нравилось, а вот остальное нагоняло на нее сон.

– Ты закончила?

Джорджина опустила взгляд на лежащий перед ней перепачканный листок. Она так часто терла его ластиком, что та половина, где должны были быть ответы, из белой стала серой. Кое-где бумага даже оказалась протертой до дырок.

– Нет, – ответила девочка и прикрыла лист рукой.

– Покажи, что ты успела.

Преодолевая охвативший ее ужас, Джорджина поднялась со стула и стала долго и тщательно задвигать его под стол. Подошвы ее лакированных туфель не издали практически ни звука, пока она медленно шла к учительскому столу. От страха ее немного подташнивало.

Миссис Ноубл взяла у нее истрепанный листок и принялась изучать его.

– Опять то же самое! – возмущенно воскликнула она, прищурившись и сморщив тонкий нос. – Ну сколько можно давать неправильные ответы?

– Не знаю, – обреченно прошептала Джорджина.

– Я же не менее четырех раз говорила тебе, что ответ на первую задачу – не семнадцать! Так почему же ты продолжаешь писать его?

– Не знаю.

Джорджина многократно пересчитывала палочки. По семь в двух группах и три отдельно. Получалось семнадцать.

– Я же сто раз тебе объясняла. Смотри.

Джорджина покорно перевела взгляд на лист, и миссис Ноубл указала на первую группу.

– В этой группе десять палочек, – раздраженно сказала она и передвинула палец. – В этой – еще десять. И еще три отдельно. Сколько будет десять плюс десять?

Джорджина мысленно представила числа.

– Двадцать.

– И плюс еще три.

Девочка подумала.

– Двадцать три.

– Верно! Ответ будет двадцать три. – Учительница подвинула к ней листок. – Иди и закончи остальное.

Сев на свое место, Джорджина взялась за вторую задачу. Она внимательно изучила следующие группы, сосчитала в них все палочки и записала ответ: двадцать один.

Как только миссис Ноубл отпустила ее, Джорджина сорвала со спинки стула новое пурпурное пончо, связанное ей бабушкой, и бегом помчалась домой. Ворвавшись в дом через заднюю дверь, она увидела на сине-белой столешнице блюдо с крохотными розовыми пирожными. Из всех помещений дома Джорджина больше всего любила эту маленькую кухоньку, где всегда витали уютные и вкусные запахи.

Серебряный чайный сервиз стоял на сервировочном столике, и Джорджина уже собиралась окликнуть бабушку, когда из гостиной послышался мужской голос. Вход в эту комнату был всем строго запрещен, и туда допускались только действительно важные люди, поэтому она на цыпочках прошла по коридору и осторожно приблизилась к двери в гостиную.

– Создается впечатление, что ваша внучка вообще не способна воспринимать абстрактные понятия. Она переставляет слова или вообще не в состоянии подобрать нужное слово. К примеру, когда ей была показана картинка с дверной ручкой, она сказала, что это «то, что я поворачиваю, чтобы войти в дом». И в то же время она правильно идентифицировала эскалатор, киркомотыгу и назвала большинство из пятидесяти штатов, – продолжал мужчина, в котором Джорджина по голосу узнала доктора с огромными ушами. Замерев, она стояла у самой двери и внимательно прислушивалась. – Хорошая новость заключается в том, что девочка показала очень высокие результаты по пониманию, – продолжал доктор. – Это означает, что она понимает, что читает.

– Как такое может быть? – спросила бабушка. – Она же ежедневно пользуется дверной ручкой, но, насколько мне известно, никогда не брала в руки киркомотыгу. Как она может переставлять слова и при этом понимать, что написано?

– Миссис Ховард, мы не знаем, почему у некоторых детей возникает мозговая дисфункция, не знаем, что вызывает такие отклонения. И у нас нет методов лечения.

Джорджина вжалась в стену. У нее пылали щеки, в желудке образовался холодный ком. Мозговая дисфункция? Она не настолько тупа, чтобы не понять, что это значит. Доктор считает, что у нее задержка в развитии.

– Что я могу сделать для моей девочки?

– Возможно, если мы проведем дополнительные тесты, то определим, что вызывает у нее наибольшие сложности. Некоторым детям помогает медикаментозное лечение.

– Я не желаю сажать Джорджину на таблетки.

– Тогда отдайте ее в школу обаяния,[1] – посоветовал доктор. – Она очаровательная девочка, и скорее всего из нее вырастет красивая девушка. Ей не составит труда найти себе хорошего мужа, который будет заботиться о ней.

– Мужа? Доктор Алан, моей Джорджи всего девять!

– Я не хочу вас обидеть, миссис Ховард, но вы же бабушка. Сколько еще лет вы сможете заботиться о ней? По моему мнению, Джорджине никогда не стать такой, как все.

Джорджина быстро прошла по коридору и вышла на заднее крыльцо. Холодный ком в желудке превратился в раскаленный шар. Она в сердцах пнула ногой кофейник, стоявший на ступеньке, и разбросала во все стороны бабушкины прищепки для белья.

На грязной обочине был припаркован «шевроле». Машина стояла на четырех спущенных колесах – на ней не ездили уже два года, с тех пор как умер дедушка. Бабушка ездила на «линкольне», и Джорджина считала «шевроле» своим. В мечтах она часто путешествовала на нем в такие экзотические места, как Лондон, Париж и Тексаркана.

Но сегодня у нее не было желания куда-то ехать. Устроившись на виниловом сиденье-диване, она положила руки на прохладный руль и уставилась на значок «шевроле», красовавшийся на клавише гудка.

Потом взгляд Джорджины затуманился, а руки крепче сжали руль. Может, ее мама, Билли Джин, все знала? Наверное, она всегда понимала, что Джорджине никогда не стать «такой, как ее сверстники». Возможно, именно поэтому она и исчезла, бросив дочь на свою мать. Бабушка все время говорила, что Билли Джин не была готова к материнству, и Джорджина всегда пыталась понять, что в ней есть такого, что могло заставить маму сбежать. Ей показалось, что сейчас она это поняла.

Джорджина вглядывалась в будущее, и ее детские мечты исчезали вместе со слезами, катившимися по пылающим щекам. Постепенно, она пришла к осознанию нескольких вещей. С надеждой стать медсестрой или астронавтом покончено, а ее мать никогда не вернется за ней. Одноклассники, вероятно, скоро обо всем узнают и станут над ней смеяться.

Или они будут издеваться над ней, как над Джилбертом Витли. Прежде Джилберт, случалось, писался в штаны, и ребята до сих пор не позволяли ему забыть об этом. Его дразнили Джилберт-мокрый. Джорджине не хотелось даже думать о том, как стали бы дразнить ее.

Она была полна решимости сделать все, даже пойти на смерть, чтобы никто не узнал, что она не такая, как все. Она не могла допустить, чтобы кому-то стало известно, что Джорджина Ховард страдает мозговой дисфункцией.

1989 год

Вечером накануне свадьбы Вирджила Даффи на залив Пьюджет—Саунд обрушился летний шторм. Однако к утру мрачные тучи рассеялись, и солнце залило Эллиот-Бей, откуда открывался захватывающий вид на центр Сиэтла. С изумлением вглядываясь в чистое утреннее небо, кое-кто из прибывших на свадьбу гостей спрашивал себя, неужели Вирджил научился управлять матерью-природой так же, как он управляет своей судоходной империей? А еще им было интересно, сможет ли он управлять своей молодой женой и не является ли она для него такой же игрушкой, как его хоккейная команда.

В ожидании начала церемонии гости потягивали шампанское из резных хрустальных бокалов и строили предположения о том, как долго продлится брак между стариком и молоденькой девушкой. Недолго – таково было общее мнение.

Джона Ковальского не интересовали сплетни. Его заботили более важные вопросы. Он поднес к губам высокий стакан и осушил его одним глотком, словно там была вода, а не шотландское виски столетней выдержки. Его мучила непрерывная пульсирующая боль в голове. Глаза выдавливало из глазниц, зубы ныли. Да-а, здорово он вчера повеселился. Жаль, что ничего не может вспомнить.

Стоя на террасе, Джон разглядывал гостей, которые стягивались к рядам белых стульев, расставленных перед украшенной цветами, лентами и розовой тканью беседкой.

Джон перевел взгляд на членов своей команды, которые выглядели чужими среди гостей и чувствовали себя скованно в одинаковых темно-синих блейзерах и потертых мокасинах.

Похоже, они не больше его радовались тому, что вдруг оказались среди представителей высшего света Сиэтла.

Слева от него женщина в ниспадающем свободными складками платье цвета лаванды села за арфу, прислонила инструмент к плечу и стала, едва касаясь, перебирать струны. Зазвучавшая музыка была чуть громче шелеста волн в заливе Пьюджет-Саунд. Женщина взглянула на Джона и тепло улыбнулась ему. Он сразу узнал эту улыбку. Интерес незнакомки ничуть не удивил его, он оценивающе оглядел ее фигуру, а затем поднял глаза к ее лицу. К двадцати восьми годам Джон успел пропустить через свои руки женщин всех комплекций и габаритов, различного материального положения и уровня интеллекта. Его не отталкивала перспектива потусоваться среди девушек-подростков, но вот костлявые женщины ему совсем не нравились. Некоторые из ребят его команды встречались с моделями, Джон же предпочитал пышные формы. Он любил, прикасаясь к женщине, чувствовать под ладонью мягкое тело, а не кости.

Улыбка арфистки стала более призывной, и Джон отвернулся. Дело было не в том, что музыкантша оказалась слишком худой, просто он ненавидел звуки арфы так же, как и свадьбы. У него за плечами были уже две собственные, и ни одна из них не принесла счастья. Последняя состоялась полгода назад в Вегасе. Мучаясь от такого же похмелья, как сейчас, он проснулся в красном люксе для новобрачных и обнаружил, что женат на стриптизерше по имени Ди-Ди Услада. Брак продлился чуть дольше, чем брачная ночь. И самым мерзким во всей этой истории было то, что Джон не мог вспомнить, действительно ли Ди-Ди была такой уж сладкой.

– Спасибо, что пришел, сынок, – послышался голос у Джона за спиной.

Владелец «Сиэтлских чинуков» похлопал его по плечу.

– Думаю, ни у кого из нас не было выбора, – сказал Джон, глядя в изборожденное морщинами лицо Вирджила Даффи.

Вирджил расхохотался и стал спускаться по широким каменным ступеням. В своем серебристо-сером смокинге он мог служить олицетворением благосостояния. Под лучами полуденного солнца Вирджил Даффи выглядел именно тем, чем и являлся на самом деле – владельцем одной из пятисот компаний, которые входили ежегодно в составляемый журналом «Форчун» список крупнейших в мире, владельцем хоккейной команды и человеком, способным купить себе в награду за труды молодую жену.

– Видел вчера рядом с ним ту, на ком он собрался жениться?

Джон оглянулся и увидел Хью Майнера, нового члена команды. Спортивные журналисты утверждали, что своей внешностью и дерзким поведением на льду и за его пределами он очень напоминает Джеймса Дина. Именно это Джону в нем и нравилось.

– Нет, – ответил он, вытаскивая из кармана солнечные очки. – Я ушел довольно рано.

– Уж больно она молода. Ей двадцать два или что-то вроде этого.