Мэри Бэлоу - Просто незабываемая

Снег никогда не шел на Рождество. Он всегда шел – если шел вообще – или перед Рождеством, когда народ отправлялся на семейные празднества и домашние вечеринки, или сразу после, мешая людям вернуться к своим повседневным делам. Снег никогда не шел на само Рождество, когда мог бы добавить празднику красочности и немного волшебства.

Такова была печальная особенность английской жизни.

И этот год не был исключением. Небеса, серые и угрюмые, казалось, предвещали недоброе, погода была холодной, ветреной и на самом деле не слишком приятной, а земля упорно оставалась голой и такой же темной, как и небо.

По правде говоря, это Рождество было весьма унылым.

Фрэнсис Аллард, преподававшая в Бате в принадлежавшей мисс Мартин школе для девочек, проделала долгое дневное путешествие из Бата, чтобы провести праздники с двумя своими двоюродными бабушками, жившими в Сомерсетшире возле деревни Миклдин, и сейчас рассматривала лежавшую впереди сельскую местность. Она мечтала о долгих прогулках по морозным зимним просторам, о голубых небесах над головой, а еще о том, как пойдет в церковь и бальный зал под падающим мягким зимним снегом.

Но ветер, холод и пасмурная погода заставили ее сократить те несколько прогулок, которые она предприняла, а бальный зал оставался накрепко запертым. Похоже, в этом году все довольствовались тем, что проводили Рождество с семьями и друзьями, а не на общих вечеринках с соседями или на балах.

Фрэнсис вынуждена была признаться, что немного разочарована.

Мисс Гертруду Дрисколл и ее вдовствующую сестру миссис Марту Мелфорд, двоюродных бабушек Фрэнсис, живших в оставшемся им в наследство доме в Уинфорд-Грейндж, пригласили встретить Рождество в особняке вместе с семьей барона Клифтона, который доводился им внучатым племянником и, следовательно, дальним родственником Фрэнсис. Фрэнсис, конечно, тоже была приглашена. Они получили еще несколько приглашений на семейные вечеринки от соседей, но бабушки всем отвечали вежливым отказом. Они заявили, что чувствуют себя уютно в своем доме, что не хотят никуда выходить в такую отвратительную погоду и что им вполне достаточно общества своей внучатой племянницы. Кроме всего прочего, барона Клифтона с его семьей и соседей они могут навестить в любой день года. К тому же Гертруда объявила, что занемогла от какой-то болезни, и, демонстрируя не слишком различимые симптомы, не рисковала отходить слишком далеко от камина собственного дома.

О желаниях Фрэнсис никто не спрашивал.

Когда праздники остались позади, бабушки настояли, чтобы Фрэнсис отправилась в путь в их видавшем виды экипаже, который обычно не отъезжал от деревни далее чем на пять миль. Обнимая и целуя Фрэнсис, старушки проронили несколько слезинок на прощание. И тогда им пришло в голову, что они, возможно, были эгоистичны, оставаясь дома все праздники, и им следовало бы помнить, что их дорогой Фрэнсис всего двадцать три года и она, вероятно, с удовольствием провела бы пару вечеров в компании других молодых людей.

Обняв их в ответ и тоже уронив несколько слезинок, Фрэнсис заверила бабушек – почти искренне, – что они – это все, что ей нужно, чтобы Рождество было удивительно приятным после длинного семестра в школе.

И все же Рождество, к сожалению, оказалось скучным праздником. После постоянной суматохи школьной жизни Фрэнсис по-настоящему радовалась спокойствию. И она очень любила своих двоюродных бабушек, которые открыли ей свои объятия и свои сердца с самого первого момента, когда она крошкой, оставшейся без матери, с отцом, французским эмигрантом, бежавшим от царствования террора, прибыла в Англию. Конечно, Фрэнсис не помнила о том времени, но она знала, что бабушки увезли бы ее к себе в провинцию, чтобы она жила с ними, если бы отец решил отпустить ее, но он ее не отпустил. Фрэнсис осталась с ним в Лондоне, а он не жалел для нее денег, чтобы доставить ей счастье и радость, и окружил няньками, гувернантками, учителями пения – и океаном любви. У Фрэнсис было счастливое, беззаботное, безоблачное детство и такая же юность до восемнадцати лет – до внезапной смерти отца.

И пока Фрэнсис взрослела, двоюродные бабушки все время оставались в ее жизни. На каникулы она ездила к ним в имение, а они иногда приезжали к ней в Лондон, покупали ей подарки, угощали мороженым и другими лакомствами. А с тех пор, как Фрэнсис научилась читать и писать, она каждый месяц обменивалась с ними письмами. Она чрезвычайно любила их и в самом деле была счастлива провести с ними Рождество.

Не хватало только снега, чтобы сделать этот праздник чуть веселее.

Однако – и очень скоро – снега стало слишком много.

Он начался, когда экипаж отъехал не более чем на восемь—десять миль от Миклдина, и Фрэнсис подумала было постучать по крыше и предложить пожилому кучеру вернуться обратно. Но снег был не сильный, а ей, честно говоря, не хотелось откладывать свою поездку. Поначалу снегопад больше походил на редкий белый дождь, но постепенно – как раз тогда, когда уже было поздно поворачивать назад, – снежинки стали делаться все крупнее и тяжелее, и в пугаюше короткое время все вокруг скрылось под белым одеялом, которое становилось все толще.

Через полчаса уже невозможно было разглядеть ничего, кроме белоснежного покрывала во всех направлениях. А снег все шел и вскоре стал таким плотным, что ничего не позволял увидеть за окном, даже если там что-то и было. Когда Фрэнсис прижалась щекой к стеклу, чтобы посмотреть вперед, она даже не смогла различить, где дорога, где канава и где поле. Не было заметно даже какой-нибудь изгороди, которая могла бы послужить ориентиром и указать, где находится проезжая часть.

Фрэнсис охватила паника.

Видна ли Томасу дорога с его высокого кучерского сиденья? Снег, должно быть, застилает ему глаза, и Томас, наверное, замерз вдвое сильнее, чем она сама. Глубже засунув руки в меховую муфту, которую бабушка Марта подарила ей на Рождество, Фрэнсис подумала, что отдала бы целое состояние за чашку горячего чая.

Дорого же ей обошлась мечта о снеге.

Фрэнсис откинулась на спинку сиденья, твердо решив довериться Томасу. В конце концов, он служил кучером у ее бабушек веки вечные или, во всяком случае, столь давно, сколько она могла помнить, и Фрэнсис никогда не слышала, чтобы он попадал в какую-нибудь переделку. Но она с тоской подумала об уютном старинном доме, оставшемся позади, и о беспокойной школе, в которую ей предстояло вернуться. Клодия Мартин ожидает ее сегодня; Энн Джуэлл и Сюзанна Осборн, другие учительницы выглядывают, не прибыла ли она; потом они все вместе проведут вечер в личной гостиной Клодии, уютно усевшись у камина, попивая чай и обмениваясь воспоминаниями о Рождестве. Она ярко обрисует им снежную бурю, сквозь которую ей пришлось ехать, приукрасит ее и преувеличит опасность и свои страхи, чтобы заставить всех рассмеяться.

Однако сейчас Фрэнсис было совсем не до смеха.

А затем смех и вовсе улетучился из ее мыслей. Экипаж замедлил движение, покачнулся, заскользил, и Фрэнсис, выдернув из муфты одну руку, схватилась за потертый кожаный ремень над головой, уверенная, что карета готова в любой момент опрокинуться. Она ждала, что увидит, как у нее перед глазами проносится вся ее жизнь, и забормотала начальные слова молитвы Господу, чтобы не закричать и не напугать Томаса до потери последних остатков самообладания. Стук лошадиных копыт казался оглушительным, несмотря на то что лошади скакали по снегу и их не должно было быть слышно, а Томас кричал за десятерых.

А затем Фрэнсис вместо того, чтобы крепко зажмуриться и не видеть приближающегося конца, глянула в ближайшее окно и действительно увидела лошадей. Но вместо того, чтобы быть впереди и тянуть экипаж, они проскакали мимо.

Еще крепче вцепившись в ремень, Фрэнсис наклонилась к окну – это были не ее лошади. Святые небеса, кто-то обгонял их экипаж – это в такую-то погоду!

Затем в поле ее зрения оказался обгонявший их дилижанс с кучером, больше похожим на горбатого снеговика, склонившимся над вожжами и изрыгающим злобные проклятия – очевидно, в адрес несчастного Томаса.

А затем голубой вспышкой промелькнул сам дилижанс, но Фрэнсис все же успела заметить джентльмена в касторовом цилиндре на голове и со множеством накидок поверх пальто. Подняв одну бровь, он оглянулся на нее с выражением величайшего презрения на лице.

Он смеет с презрением смотреть на нее?!

Через несколько мгновений голубой дилижанс скрылся, ее собственный экипаж покачнулся и еще сильнее заскользил, а затем, очевидно, сам по себе выправился и продолжил свой медленный, неуверенный путь.

Испуг Фрэнсис сменился вскипевшим в ней жгучим возмущением. Как можно делать такие опасные, безрассудные, сумасбродные, самоубийственные, бестолковые, идиотские вещи! Боже милосердный, даже прижавшись носом к окну, Фрэнсис не могла видеть дальше пяти ярдов. Неужели же тот горбатый сквернословящий кучер и тот надменный джентльмен с презрительно выгнутой бровью так торопились, что подвергали опасности жизнь и здоровье и ее, и Томаса, и свои собственные, просто чтобы обогнать другой экипаж?

Но потом, когда возмущение остыло, Фрэнсис вдруг снова осознала, что находится одна в снежном океане. Паника опять подступала к горлу, и тогда, намеренно отпустив ремень, она откинулась на спинку сиденья и неторопливо засунула руки в муфту. Паника никуда ее не приведет. Гораздо вероятнее, что Томас привезет ее куда-нибудь.

Бедный Томас. Он с удовольствием выпьет чего-нибудь горячего – или, вернее, чего-нибудь крепкого и горячего, – когда они доберутся до этого «куда-нибудь».

А потом она почувствовала, как экипаж снова покачнулся и заскользил, и опять схватилась за ремень. Фрэнсис выглянула в окно, не ожидая что-либо увидеть, но вдруг заметила темный силуэт, который преграждал им путь. В просвете между густыми снежными хлопьями ей удалось разглядеть экипаж с лошадьми, и Фрэнсис даже показалось, что это, возможно, тот самый голубой дилижанс.

Хотя лошади, запряженные в ее карету, остановились, сама карета не сделала того же самого. Она слегка накренилась влево, потом выпрямилась, а затем заскользила – и не так уж медленно – вправо и на этот раз продолжала скользить до тех пор, пока не достигла края дороги. Исполнив искусный пируэт, карета мягко качнулась назад и вниз, и ее задние колеса провалились глубоко в сугроб.

Фрэнсис отбросило назад, она видела только противоположное сиденье, неожиданно оказавшееся почти над ней, и больше ничего, кроме плотного снега, залепившего окна.

До нее донесся громкий шум – фыркали и ржали лошади, кричали люди, и прежде чем она успела собраться с силами, чтобы вызволить себя из снежного плена, дверь открыли снаружи – и рука, одетая в теплое дорогое пальто и элегантную кожаную перчатку, протянулась внутрь, чтобы помочь ей. Фрэнсис не сомневалась, кому принадлежит эта рука – как и лицо, тут же представшее ее глазам, – со светло-карими глазами и квадратным подбородком, раздраженное и хмурое.

Это было лицо, которое Фрэнсис мельком увидела менее десяти минут назад.

Это было лицо – и человек, – к которому она испытывала глубокую неприязнь.

Не говоря ни слова, Фрэнсис оперлась на протянутую ей руку, намереваясь воспользоваться ею, чтобы выбраться со всем достоинством, на какое была способна. Но мужчина рывком поднял ее на ноги, словно она была мешком с мукой, и переставил на дорогу, где полуботинки Фрэнсис моментально утонули в сугробе и она ощутила всю свирепость холодного ветра и бешеную атаку снега, падавшего с неба.

Считается, что у людей, когда они в ярости, перед глазами все становится красным, но Фрэнсис видела только белый цвет.

– Вас, сэр, – объявила Фрэнсис, заглушая фырканье лошадей и выкрики Томаса и горбатого снеговика, обменивавшихся крепкими красочными оскорблениями, – следует повесить, выпотрошить и четвертовать. С вас следует живьем содрать кожу и выварить в масле.

Бровь, которая уже однажды оскорбила ее, снова поднялась, и за ней последовала вторая.

– А вас, сударыня, – отозвался джентльмен надменным тоном, соответствующим выражению его лица, – следует запереть в темной камере как нарушителя общественного порядка за появление на проезжей дороге в такой старой посудине. Это подлинное ископаемое. Любой музей отказался бы от него как от слишком древнего экспоната, не представляющего никакого интереса для посетителей.

– Значит, возраст и осторожность моего кучера дают вам право ставить под угрозу несколько жизней, обгоняя других в таких ужасных условиях? – возмущенно спросила Фрэнсис, стоя почти вплотную к мужчине, но из-за снега едва различая выражение его лица. – Возможно, сэр, кто-то должен напомнить вам историю о зайце и черепахе.