Он приехал на следующий день, с подарками и тортом имениннику, и еще раз приехал, и еще, и как-то так само собой получилось, что однажды и остался на ночь. Мама Веры Ольга Львовна жила не отдельно, но очень удобно — в том же доме, в соседнем подъезде, поэтому вроде постоянно находилась у дочери, но ночевала дома.

Степан очень хорошо помнил, как остался у Веры первый раз.

Он привез Ежику небольшую игрушечную железную дорогу. Восторгам ребенка не было конца, перевозбужденный, увлекшийся Ванька никак не хотел укладываться спать и все требовал Степана поиграть с ним еще, показать еще раз, как гудит паровоз и так далее. Вере с трудом удалось его уговорить улечься в постель, отчего Степан задержался дольше обычного. Уложив Ежика, Вера вышла к Степану в гостиную, где он смотрел что-то по телевизору и допивал чай из большой кружки, которую принес с собой из кухни.

— Поздно уже, — странным тоном сказала Вера. — Оставайся, чего ты ночью поедешь?

Степан с сомнением посмотрел на диван, на котором сидел…

— Нет, — тихо сказала Вера, проследив за его взглядом, — не здесь. Со мной.

И он остался.

Вера привела его в свою комнату, потушила верхний свет, оставив включенным тусклый ночник у кровати, повернулась к нему спиной, разделась и, быстро юркнув под одеяло, посмотрела на него удивленно и ожидающе. Без предварительных объятий, поцелуя, подразумевающегося в такой ситуации, призванного сгладить неловкость, сделав переход непосредственно к постели более плавным и естественным.

И он подумал тогда: «Так все продуманно и обыденно, как будто мы женаты десять лет!»

Но что бы ни подумал Степан, он остался тогда с ней и оставался до сих пор.

«Вера — это именно то, что мне надо! Меня более чем устраивают наши отношения, а вот других мне точно не надо!» — упорно убеждал себя Больших, лежа с закрытыми глазами, под ровный гул самолетных турбин.

Нетребовательная, принимающая его и обстоятельства такими, как есть. Ненавязчивая, добрая, уютная, встречающая улыбкой и горячим ужином, сидела рядом с ним за столом, смотрела, как он ест, и слушала о его делах и событиях.

И секс с ней спокойный, размеренный, не самый плохой и не страстный, до искр в глазах — устоявшийся, привычный, без взрывов и потрясений — все как надо!

Как и должно быть!

Степану очень нравился Ежик. Такой замечательный мальчуган — веселый, умненький, интересный, с вечно стоящими торчком волосенками, любопытный, торопящийся все узнать, расспросить. Больших частенько думал, глядя на Ваньку, что хотел бы такого пацаненка. Это из-за него он привозил Веру с сыном в дом, сделав только для нее исключение из своих правил, и даже повесил для Ваньки качельки на участке. А как не привозить — мальчишке воздух нужен, раздолье!

Но ни Ванька, ни стабильная размеренность их отношений не были поводом для Степана предложить Вере замужество или совместное проживание. Ему и в голову такое не приходило — зачем? Его все устраивало, а она ни прямо, ни намеками не давала понять, что ждет чего-то более серьезного.

«С ней спокойно. Устойчиво!» — убеждал себя Степан, продолжая размышления.

Только почему-то, приехав к ним на следующий день после Стаськи, он не смог Веру даже поцеловать, а от мысли, что придется заняться сексом, побежал дальше, чем видел! Чмокнул Веру в щечку, сунул Ежику сладости и подарки, которые привез, сослался на нечто очень срочное и умотал в туман!

«Ничего, ничего! — уговаривал себя Степан Сергеевич Больших. — Это от слишком ярких, еще горячих, неостывших эмоций! Пройдет! И все вернется на круги своя. Надо поскорее забыть, выкинуть из головы, кровь очистить от Стаськи, и все пройдет!»

Он вдруг вспомнил давний разговор с сестрой, месяца через три после того, как начался его роман с Верой.

Они встретились в кафе на Ордынке, оказавшись волею удачного случая в центре в обеденный перерыв сестры и, главное, недалеко друг от друга. Он позвонил наудачу, Анька обрадовалась, аж заверещала в трубку — давно не виделись, соскучились и поспешили встретиться.

Расцеловались, пообнимались, сели за столик, сделали заказ, быстро обменялись горячими новостями, расслабились, приступили к еде, и беседа потекла поспокойнее.

— Ну что? — спросила сестрица. — Роман с Верой набирает обороты?

— Набрал, устаканился и перешел в устойчивое состояние, — оповестил Больших.

— Как-то быстро устаканился. Раньше за тобой не замечалось интереса к разведенным матерям-одиночкам.

— Много ты знаешь, — отозвался старший братец снисходительно. — У меня интерес к женщинам разнообразным!

— Горжусь! — оценила сестрица. — И что, Степан Сергеевич, ты, выходит, остепенился? Можно ожидать совместного жития?

— Зачем? — искренне удивился Степан. — Ни мне, ни ей этого не надо!

— Ох, братишка, плохо ты знаешь женщин! — поясняла многомудрая сестрица. — Что тебе не надо, это понятно, а вот ей точно надо!

— Не думаю.

— Ну и какая тебе нужна женщина в таком случае, если Вера тебя не устраивает, чтобы жениться? — возроптала Анна.

— Комфортная, — ответил Степан, приступив ко второму блюду.

Анна выглядела пораженной до глубин души.

— Ты что, серьезно? — не поверила она.

Степан кивнул, не понимая, чем это так сестрицу проняло и что такого он сказал потрясающего до культурного шока.

— Слушай, Больших, а ты ничего не перепутал в жизни?!

Когда она злилась на него или хотела что-то растолковать, частенько обращалась к брату по фамилии.

— Может, тебе коврик в ванной поменять или матрац на кровати? Але, гараж! — И она помахала перед его лицом рукой. — Мы говорим о живой женщине, а не о предмете мебели! Живой! Со своими привычками, характером, комплексами, болячками, переживаниями, требованиями, трудностями! Ты не забыл, что это такое?

— Я не собираюсь жениться, что ты разошлась? — остудил ее возмущение Степан.

— А почему? — искренне и серьезно спросила Анька.

— Я уже был женат, если помнишь, мне хватило! — недовольно огрызнулся Степан.

— Да не был ты женат! — громко воскликнула Аня.

Некоторые посетители с любопытством посмотрели на их столик, но ничего интересного не последовало, и любопытствующие вернулись к своим тарелкам. А Степан посмотрел на сестру, удивленно подняв брови, огорошенный странным заявлением.

— Вы женились во сколько? В двадцать три? — почему-то зло говорила она. — А на фига? Ладно бы по залету, вынужденно семью создавали. Даже я, малолетка, понимала, что не такая у вас безумная любовь, что вы друг без друга жить не можете! А так вы решили узаконить занятия сексом, переквалифицировав их в поощряемое государством размножение! И женились-то потому, что была бабушкина квартира! Вот если б перед вами маячила перспектива жить либо с ее родителями, либо с нашими и со мной в придачу, вы бы поженились?

Она кипела негодованием, его младшая сестренка, понимавшая и чувствовавшая больше его, старшего брата, что-то такое про жизнь и про самого Степана.

«Женились бы? — задумался он и сделал открытие: — Вряд ли! Да, вряд ли! Действительно, не такая уж безумная любовь у нас была, что мы дня друг без друга прожить не могли и все равно где жить, лишь бы вместе! Права Анька, вряд ли женились бы!»

А сестрица его размышления и выводы прочла с его лица, как с листа текст.

— Вот именно! — тем же недовольным тоном, с напором сказала она. — Вот ты сейчас, с высоты своего возраста, понимаешь, что двадцать три — это детский сад, подростковая группа? Время было совсем другое, и, может, что у вас и получилось бы, если бы все оставалось как раньше — карьеры, зарплаты, уважение к врачам. А как бабахнуло, два перепуганных ребенка кинулись друг к другу с требованием: «Ты меня должен успокоить, поддержать, помочь!» — «Нет, ты меня! Чего тебя успокаивать!» Ты знаешь, почему вы ребенка не родили?

— Видимо, ты знаешь лучше, — давно перестав есть, внимательно слушал ее Степан, тихо заводясь.

— Потому что не хотели цементировать свой брак! Делать его ответственным, а не по причине всяких там трудностей и безденежья! Зачем вам еще и ребенок?! Вы каждый к себе требовали повышенного внимания, как к ребенку! Не был ты женат, не брал на себя ответственность за семью, жену, детей! И жены у тебя не было — она тоже ответственности за тебя и семью брать не хотела! И потом, что такого страшного ты пережил, что тебе хватило?! Вы не дрались в суде за каждую шмотку, не втянули в грязные разборки родных и близких, не делили ребенка пополам! Что такого непереносимого до стойкого отвращения к браку?

Она посмотрела на него в ожидании ответа. Он молчал, не ответил. А что отвечать?

— Знаешь, — сбавив напор, задумчиво продолжила поучения сестрица, — я ведь Надюху понимаю, почему она тебе устроила такой развод. Не оправдываю, но понимаю. Ей хотелось, чтобы ты оценил все, что она делала. Оценил, похвалил, признал, что она молодец и спасла вашу семью. А ты высокомерно отвергал все ее начинания. Ей казалось, что только она во всем права, и убеждена была, что не для себя делает, а для вас. Это потом уже так втянулась в бизнес, оказавшись талантливой и удачливой бизнес-леди, что он для нее стал главным в жизни, а начинала-то она с идеи о благополучной материально семье.

— А я, значит, не оценил, гад такой, и поделом мне по мордасам? — возмутился Степан.

Анька снова повысила голос, отчитывая его с вдохновением:

— Ну, наваляла тебе Надюха, так что с того? Ей тяжелее, она женщина и уверена, что ты ее обидел! Можно подумать! Натерпелся он! Теперь по Верам отсиживается!

— Анька, что ты орешь на меня? — спокойно спросил Степан.

— Да потому и ору, что люблю тебя, непутевого! И возмущаюсь глупостью твоей! Ты боишься и избегаешь того, что никогда не пробовал: настоящей любви, настоящей семьи, детей, настоящей женщины рядом! Твоей!

— Поверь мне, Вера вполне настоящая, — не согласился ни с чем из ее пламенной речи Больших.

Анька махнула на него безнадежно и расстроенно рукой и даже поморщилась, осознав тщетность попыток вразумить брата.

— Настоящая-то она настоящая, да только это не твой коржик!

Все еще кипя, но спокойнее, без надрыва, спустив пары, высказала свое отношение к Вере Анна:

— Этот ее характер евангелистского свойства: терпение, смирение, прощение! Хорошо, конечно, но до тошноты чувствуешь себя грешным и постоянно виноватым не пойми в чем! А ты у нас другой, настоящий, живой и грешный!

Она еще долго что-то втолковывала ему, рассказывала о том, что такое истинные отношения между мужчиной и женщиной. Степан почти не слушал — смотрел на сестру и тихо радовался, что она такая замечательная у него, что она-то точно со своим Юрой нашла то самое, настоящее, что так хотела для него, своего непутевого старшего братца.

— Эй! — затряс его за плечо Лев Гурьевич. — Думай не думай, Сергеич, от дум ничего не изменится! Подъем! Прибыли, снижаемся!


За месяц, прошедший с исторического дня ухода из ее жизни Степана Больших, Стаська довела себя переживаниями до предела.

Она засыпала, думала о нем, просыпалась с первой мыслью о нем, жила, работала, встречалась с друзьями, с княгинюшкой, ходила в кино, театры с постоянными думами все о том же предмете ее горькой любви.

Она и во сне о нем думала!

Позвонили из университета, предложили посетить очередные новые курсы повышения. Она было встрепенулась — может, это ее отвлечет — учеба, экзамены, новые люди, знакомства, но тут же передумала: «Нет, не хочу!»

У Стаськи и так уже различными дипломами, сертификатами, лицензиями был забит ящик письменного стола. Это ее личный вид спорта. Княгинюшка именовала данное Стаськино увлечение не иначе как «дурь от чрезмерности ума!».

Станислава окончила иняз, хотя совершенно откровенно не понимала, на кой ляд ей это надо.

— Для диплому! — смеялся дядя Женя над ее возмущениями о необходимости учебы.

Академик!

На английском Стаська начала разговаривать одновременно с родным русским. Бабушка преподавала английский в институте, дед владел языком в совершенстве, хотя где и по какой причине он его изучил, Стаська не знала и как-то не спрашивала никогда, родители и Сима не выпадали из коллектива знаниями, поэтому в доме говорили всегда на двух языках. Порой доходило до смешного, когда все собирались за семейным столом, рассказывали о своих делах, говоря на двух языках одновременно, и хохотали, когда смешивали слова. Так что английский был вторым родным языком для ребенка.

К семнадцати годам Станислава в совершенстве владела и французским и приступила к немецкому. Но дядя Женя был прав: в то время в стране еще оставались анахронизмы, и, как бы ты хорошо ни владел языком, без диплома никто не брал на работу по специальности переводчика, это сейчас проще — знаешь, вперед, работай! Пришлось смириться с необходимостью.