Таммара Уэббер - Просто вдвоем

Увидь меня дед, он бы покачал головой и тяжело вздохнул. А если бы мог дотянуться, то съездил бы мне по уху и выдал десять синонимов к слову «идиот».

Жаклин ответила, что ее родители уезжают кататься на лыжах, но она все равно собирается домой. Побудет там одна. Я каждый раз по-разному представлял себе ее близких, но никогда не думал, что у нее могут быть родители, которые способны о ней забыть.

Мне самому предстояла четырехчасовая поездка на побережье на внедорожнике Хеллеров. Они сняли домик на пляже и собирались устроить там праздничное застолье. А я должен был разместиться у отца и провести несколько дней в тишине, если не считать ужина с Чарльзом, Синди, Карли и Кейлебом.

Коул завел в Дьюке девушку и решил на эти праздники поехать не домой, а к ней во Флориду. Чарльз целую неделю донимал старшего сына эсэмэсками, в которых шутя обзывал его подкаблучником, пугал тещей и спрашивал, когда свадьба. Коул смешил отца до слез, с неподдельным гневом отрицая свои матримониальные намерения.

Мне было жаль, что я не могу рассказать всего этого Жаклин.

* * *

Как и следовало ожидать, после стычки в общаге моя неприязнь к Кеннеди Муру стала еще острее. Во время лекции в понедельник я измучил себя старанием не обращать на него внимания или хотя бы не таращиться на его затылок, мысленно осыпая градом оскорблений. В конце занятия он обернулся к Жаклин и осклабился так, будто рекламировал зубную пасту. Я побыстрее вышел из аудитории через заднюю дверь, чтобы не спуститься к нему и не попортить эту безупречную улыбку.

В коридоре я прислонился к стене и стал ждать Жаклин. Она появилась вместе с парнем, рядом с которым сидела на занятии. В начале семестра он пару раз был на моих семинарах, и я готов был поспорить, что сейчас они обсуждали меня. Пожелав ей хорошего уик-энда, он направился к другому выходу, а я принялся изучать ее лицо, пытаясь определить, сказал ли он, что я ассистент Хеллера. Она посмотрела на меня смущенно, слегка нахмурив брови. Не получив ответа на свой вопрос, я подстроился под ритм ее шагов, открыл ей дверь, и мы вместе вышли на улицу.

Когда она задела меня локтем, я почувствовал запах, с которым уже сроднился, и вспомнил субботний вечер.

– Увидимся сегодня вечером? – спросил я.

– Завтра у меня тест по астрономии. Сегодня мы с девчонками собираемся у меня, чтобы готовиться.

Казалось бы, вполне правдоподобное объяснение, но пауза, которую Жаклин выдержала перед ответом, подсказала мне, что это скорее предлог, нежели причина.

Кожей чувствуя опасность разоблачения, я разглядывал прохожих в поисках источника своего тревожного чувства, и мне казалось, что он шагал рядом со мной, но этого не могло быть.

– А завтра вечером?

– Завтра у меня репетиция, – ответила она.

Напряжение усилилось. Жаклин заговорила о том, что в воскресенье утром пропустила часы, отведенные ей для занятий в концертном зале, – это я уже слышал, но не как Лукас, а как Лэндон. Бедный мой мозг!

Я словно летел на бетонную стену, о которую уже расшибался. Не обязательно было повторять это, чтобы догадаться, какие будут ощущения. Да, пора остановиться. Я нуждался в шуме прибоя и молчаливом присутствии отца. Мне нужно было проверить, могу ли я справиться с наваждением.

Глядя Жаклин в глаза, я попросил прислать эсэмэску, если ее планы изменятся. Призвав всю силу воли, я сказал: «Пока, Жаклин» – и ушел, даже не прикоснувшись к ней и не поцеловав на прощание.

Я надеялся, что стоит мне врезать Кларку Ричардсу, как сразу полегчает. Действительно отпустило. Это было даже слишком хорошо, если такое возможно. С каждым ударом, который я ему наносил, и даже с каждым ударом, который от него получал, я превращался из жалкого неудачника в бесчувственного громилу.

Все началось еще в прошлом году, когда я подрался с Бойсом, но с избиением Ричардса я перешел черту. То, что я испытал, было лучше экстази с марихуаной, лучше алкоголя, лучше секса. Только это помогало мне заглушать звучавшие в голове голоса. А девочки и наркотики если и помогали, то слабо и не мешали мне снова и снова твердить себе одно и то же. О том, чего я никогда не забывал. Никогда.

* * *

– Меня не будет всего три дня, – сказал папа, заключив в ладони мамино лицо. – В выходные встречаемся с Чарльзом и Синди, да? Распланируем Рождество в Рио, про которое вы, дамы, нам уже все уши прожужжали.

Мама притворно надулась:

– Значит, мы прожужжали вам все уши? Раз так, то можете остаться дома, мистер Гринч[22].

Отец погладил мамины плечи, расплел ее скрещенные руки и положил их себе на грудь, а потом привлек маму к себе, тронув за подбородок.

– Но ты же не бросишь меня, Рози, – пробормотал он, – особенно после прошлой ночи.

Папа наклонился и поцеловал ее так, будто я не сидел в двадцати футах от них.

– Эй, ребята, ничего, что я здесь?

Вцепившись в джойстик, я решительно уставился на экран. Парень-скейтбордист, которым я управлял, прыгал по крышам, делал сальто с заездом на стену и скатывался по эскалаторам – приди мне в голову повторить это в жизни, от меня бы давно осталось мокрое место. Я прищурил левый глаз, чтобы не видеть родителей, которые стояли у двери и обменивались долгими прощальными поцелуями.

– Сынок, мы купили тебе в комнату телевизор с приставкой как раз для того, чтобы ты не мешал нам с мамой… – он улыбнулся, глядя на нее, – по собственному усмотрению распоряжаться оставшейся частью дома.

Я нажал на паузу, откинулся на диванные подушки и закрыл глаза руками:

– Ну папа! Я серьезно!

– Не дразни его, – рассмеялась мама.

– Не могу удержаться, – ответил отец, – тем более что это так просто.

Она вздохнула и поправила на нем и без того идеально завязанный галстук:

– Вообще-то, я думала, что на Рождество мы поедем к твоему папе. Он ведь всегда один, Рэй…

Отец и дед являли собой классический пример «сложных отношений».

– Ему так лучше. Это его выбор.

– Но, милый, он радуется, когда мы приезжаем. Он обожает Лэндона. И ведь он уже пожилой человек.

Когда моя мама появилась на свет, ее родителям перевалило за сорок и они успели смириться с мыслью, что у них никогда не будет детей. Конечно, они ужасно обрадовались дочке, которая, родившись в семье известных ученых, оказалась, к всеобщему удивлению, художницей, и они, как она сама говорила, избаловали ее до безобразия. Их обоих не стало, когда мне исполнилось лет пять-шесть. Мама очень по ним скучала, но бабушку я помнил смутно, а дедушку не помнил вообще.

Из того поколения нашей семьи остался только папин отец.

– Ему просто кажется, что он нашел преемника, которому передаст семейное дело Максфилдов, – сказал папа, жестом закавычив последние слова, – потому что Лэндону нравится ходить с ним на лодке. Да и вообще, мы же были у него только пару месяцев назад, в июле! – Несмотря на все эти возражения, я чувствовал по голосу, что отец был готов уступить маме, как он, собственно, всегда и делал. – В свое время я уехал из города, надеясь больше туда не возвращаться. Ты заставляешь меня приезжать каждое лето. А теперь еще и на Рождество?

– Потому что так будет правильно. И потому что тогда ты был восемнадцатилетним угрюмцем, а сейчас ты взрослый мужчина.

Он снова обнял и поцеловал ее, прорычав:

– Черт! Что правда, то правда.

– Хм! В комнате несовершеннолетний. Прямо тут, на диване. В данный момент его развращают собственные родители.

– Иди, солнышко, собирайся в школу, – сказала мама.

Она никогда не называла меня так на людях, поскольку прекрасно понимала, что крутой тринадцатилетний парень не потерпит телячьих нежностей в присутствии посторонних или, тем более, своих друзей.

Я выключил игру. Родители все еще целовались.

– С удовольствием, – проворчал я и прошел мимо них к лестнице, сделав себе шоры руками.

– Сначала обними папу на прощание.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я быстро прижался к отцу, а он похлопал меня по плечу. Он был пока еще намного выше меня, хоть я и начинал его догонять.

На днях я поднял маму на руки – просто чтобы показать, какой я стал сильный. Она взвизгнула и рассмеялась:

– Ну надо же! А ведь, казалось бы, я только вчера меняла тебе пеленочки!

Я скорчил рожу:

– Мам, неужели из моего младенчества больше нечего вспомнить?

Она толкнула меня в грудь и хитро прищурилась:

– Если хочешь, можем вспомнить, как я тебя кормила.

Я опустил ее на пол:

– Нет уж. Спасибо.

– Учись хорошо и как следует подготовься к воскресному матчу, чтобы порвать этих засерь из Аннандейла, – сказал папа. – Вернусь в четверг.

Он взъерошил мне волосы. Я не любил, когда папа так делал, и он это знал. Потому и продолжал.

– «Засери» – это ты хорошо сказал, – ответил я, выворачиваясь из-под его руки. – Твой словарный запас расширяется.

– Ну, давай, старик, – усмехнулся он, беря меня за плечи и заглядывая мне в глаза. – Ты остаешься за хозяина, береги маму.

– Ладно, пап. Будет сделано!

Я козырнул ему и взбежал по лестнице, думая о воскресном матче и о Есении, которую хотел пригласить на свидание, если наберусь храбрости.

Дневная температура на побережье упала до семидесяти[23] с хвостиком – для конца ноября это было нормально. Высадив меня у отцовского дома, Хеллеры направились в свой арендованный коттедж с оттаивающей индейкой, а также большой коробкой сладкого картофеля, зеленой фасоли, панировочных сухарей и клюквы.

– До завтра, – сказала Синди. – Около часа будем обедать. Или пить – если индейка еще не будет готова.

Бойс. Приехал?

Я. Да. Только дай отдохнуть.

Когда я бросил свою спортивную сумку на кровать, кладовка показалась мне как никогда маленькой. Это был кокон, из которого я вылез и улетел больше трех лет назад. Я вырос из своей тесной комнаты, одновременно такой знакомой и такой странной.

Одна стена была истыкана кнопками. Напротив висели почти пустые полки. Люстра по-прежнему болталась под потолком – отец не перенес ее обратно в кухню. Из книг осталось только несколько учебников, дедушкина Библия и справочник для старшеклассников. Еще я нашел конверт, которого не было на полке, когда я приезжал в прошлый раз. В нем лежали фотографии, штук десять-пятнадцать: раньше я их не видел.

На одной из них я узнал себя в первый учебный день восьмого класса. Мы только что подъехали к школе. За каникулы я вырос абсолютно из всего, что носил весной, и теперь стоял в новенькой форме, улыбаясь в объектив фотоаппарата, который держала моя мама. Из-за моей спины выглядывал парень с высунутым языком. Это был Тайрелл – самый забавный малый из всех, кого я знал. Учителя его либо любили, либо ненавидели. У входа в школу разговаривали три девочки. Одна из них, с хвостиком темных волос, стояла лицом к камере. Ее черные глаза смотрели мне в затылок. Есения. Сейчас она, наверное, училась на юридическом, проходила бухгалтерскую практику, а может, собиралась поступать в магистратуру социологического факультета или факультета кинематографии. Мы были недостаточно хорошо знакомы, и я не знал ее увлечений. Понимал только, что она интересуется мной. В тринадцать лет все остальное не важно.

Я пролистал другие фотографии, задержав взгляд на той, где мама работала за мольбертом, и на той, где мы с ней дурачились на нашем заднем дворе. Почувствовав боль в груди, я отложил снимки, чтобы досмотреть их потом. Видимо, папа специально подложил их мне на полку. Наверное, они были на старой карте памяти, которую он наконец-то решил открыть, прежде чем выкинуть.

В холодильнике я обнаружил пакет шпината, а на кухонном столе – миску с фруктами. Это означало, что отец либо начал вести здоровый образ жизни, либо уступил моим гастрономическим предпочтениям на время, пока я был дома.

– Как учеба? – спросил он, доставая бутылку пива.

Волосы у него были мокрые после душа. Перед нашим приездом он, конечно же, работал на лодке. Я побоялся спросить, отменил ли он свои дела на завтра. Если нет, Синди могла обидеться.