— Чем занимается ваш отец?

— Он умер.

— Ах, простите…

— Э-э-э… А ваш?

— Я его не знал…

— Прекрасно… Вы… Не хотите ли еще салата?

— Спасибо, довольно.

По старинной столовой пролетел тихий ангел.

— Итак, вы… Повар, не так ли?

— Да…

— А вы?

Камилла повернулась к Филиберу.

— Она художница, — ответил он за нее.

— Художница? Как это необычно! И вы… Вы этим зарабатываете?

— Да. В общем… Я… Полагаю, что так…

— Очаровательно… Вы живете в одном доме с Филибером?

— Прямо над ним…

Маркиз судорожно искал на жестком диске памяти светский файл.

— …Значит, вы — малышка Рулье де Мортемар!

Камилла запаниковала.

— Э-э… Моя фамилия Фок…

И добавила, отчаянно пытаясь спасти положение:

— Камилла Мари Элизабет Фок.

— Фок? Какая прелесть… Я знавал одного Фока… Весьма достойный был человек… Кажется, Шарль… Не ваш ли он родственник?

— О… Нет…

Полетта за весь вечер не вымолвила ни слова. Она сорок лет прислуживала за столом людям их круга и слишком неловко себя чувствовала, чтобы «выступать» на «рауте».


За кофе легче не стало…

Теперь отдуваться пришлось Филу.

— Итак, сын мой… Вы по-прежнему занимаетесь открытками?

— Да, отец.

— Увлекательно, не правда ли?

— Я этого никогда не утверждал…

— Не будьте столь ироничны, прошу вас… Ирония — удел лодырей, думаю, я достаточно часто вам это повторял…

— Да, отец… «Крепость», Сент-Эк…

— Что-что?

— Сент-Экзюпери.

Маркиз сглотнул, дернув кадыком.

Когда они покинули наконец мрачную залу, где по стенам над их головами висели набитые соломой головы представителей местной фауны, в том числе драного павлина и даже олененка, Франк на руках отнес Полетту в ее комнату. «Как новобрачную», — прошептал он ей на ухо и уныло покачал головой, сообразив, что будет спать за тысячу миллиардов километров от своих принцесс — двумя этажами выше.


Он отвернулся и рассеянно держал за ногу чучело кабана, пока Камилла раздевала Полетту.

— Поверить не могу… Нет, вы когда-нибудь видели такую мерзкую жратву? Бредятина какая-то! Дрянь, а не ужин! Своим гостям я бы никогда такого не подал! Лучше уж приготовить омлет или гренки.

— Может, они стеснены в средствах?

— Брось, у любого хватит денег на пышный омлет. Я не понимаю… Просто не врубаюсь… Хлебать дерьмо старинным серебром и наливать дешевый пикет[65] в хрустальный графин — может, я придурок и чего-то не понимаю… Да продай они один из своих пятидесяти двух подсвечников — могли бы прилично питаться целый год…

— Думаю, они иначе смотрят на вещи… Мысль о том, чтобы продать фамильную зубочистку, кажется им такой же нелепой, как тебе — угощать гостей покупным салатом…

— Да у них и салат-то был не из лучших! Я видел пустую коробку в помойке… Leader Price! He понимаю… Приказывать слугам именовать себя «господин маркиз» — и поливать готовым майонезом салат для бедных, клянусь, этого я никогда не пойму…

— Ладно, успокойся… Ничего такого уж страшного в этом нет…

— Вот именно что есть, черт возьми! Есть! Зачем передавать наследие детям, если ты не способен сказать им ни одного ласкового слова? Ты слышала, как он говорил с моим Филу? Видела эту его оттопыренную губу, а? «По-прежнему занимаетесь почтовыми открытками, сын мой?» Читай: «придурокты гребаный»! Клянусь, я едва сдержался, чтобы не влепить ему по лбу… Мой Филу — бог, он самое замечательное человеческое существо из всех, кого я встречал в жизни, а этот кретин срет ему на голову…

— Черт возьми, Франк, прекрати выражаться, — расстроилась Полетта.

Простолюдин заткнулся.

— Пфф… В довершение всех бед я еще и ночую на выселках… Кстати, хочу сразу предупредить: на мессу я завтра не пойду! Ах-ах-ах, за что, скажите на милость, мне благодарить Небо? Лучше бы мы с тобой и Филу встретились в сиротском приюте, вот так…

— О да! В доме мадемуазель Пони!

— В каком-каком доме?

— Ладно, проехали.

— Ты-то пойдешь в церковь?

— Да, конечно.

— А ты, бабуля?

— …

— Останешься со мной. Мы покажем этой деревенщине, что такое хорошая еда… Денежек у них нет — ладно, сами их накормим!

— Я теперь мало что могу, ты же знаешь…

— Но рецепт пасхального паштета не забыла?

— Как можно!

— Вот и чудненько! Говорю тебе, мы им покажем! «На фонарь аристократов!» Ладно, я пошел, а то сам окажусь в застенке…


Да уж, госпожа маркиза Мари-Лоране сильно удивилась, спустившись назавтра в восемь утра на кухню. Франк уже вернулся с рынка и командовал армией невидимых слуг.


Она была ошеломлена.

— Боже, но…

— Все прекрасно, госсспожа маррркиза. Все очень хорошо, очччень хор-ро-шо! — напевал он, открывая шкафы. — Ни о чем не беспокойтесь, обед я беру на себя…

— А… А мое жаркое?

— Я убрал его в морозилку. У вас — совершенно случайно — не найдется дуршлага?

— Я не поняла…

— Может, сито есть?

— А… Да, вот в этом шкафу…

— Замечательно! — восхитился он, доставая охромевший на одну ножку «прибор». — Какого оно века? Думаю, это конец XII столетия, я не ошибся?


Они вернулись из церкви голодные и в прекрасном настроении — Иисус воскрес и вернулся к ним — и расселись вокруг стола в ожидании пиршества. Ох ты господи! Франк и Камилла поспешно вскочили — они снова забыли о молитве…


Отец семейства откашлялся.

— Благословите нас, Отец наш Небесный, благословите эту трапезу и тех, кто ее приготовил (Филу подмигнул повару), и пошлите хлебы голодным…

— Аминь, — хихикнул в ответ выводок юных созданий.

— Что же, воздадим должное этим замечательным блюдам… — продолжил господин маркиз. — Луи, принесите нам две бутылки вина дяди Юбера, не сочтите за труд…

— О, друг мой, вы уверены? — всполошилась его тишайшая супруга.

— Ну конечно, конечно… А вы, Бланш, оставьте в покое прическу брата, мы ведь, кажется, не в салоне красоты…


Им подали спаржу под нежнейшим умопомрачительным соусом, потом фирменный пасхальный паштет Полетты Лестафье, жареного ягненка с печеными помидорами, кабачки с цветками тимьяна, клубничный торт и лесную землянику со сливками.

— Взбитыми вручную, прошу вас…

Вряд ли сотрапезники когда-нибудь чувствовали себя счастливее, сидя за этим столом на двенадцать персон, и уж точно никогда еще они так весело не смеялись. Выпив несколько бокалов вина, маркиз оттаял и даже рассказал пару-тройку запутаннейших охотничьих историй, в которых не всегда выглядел героем в сверкающих доспехах… Франк то и дело отлучался на кухню, Филибер отвечал за подачу. Оба были безупречны.

— Им бы следовало работать вместе, — шепнула Полетта Камилле. — Маленький задира — у печей, высокий сеньор — в зале, это было бы потрясающе…


Кофе они пили на крыльце, и Бланш снова устроилась на коленях у Филибера.

Уф… Франк смог наконец приземлиться. После такого обеда он предпочел бы полежать, но, увы… Он предпочел бы свернуться калачиком, но… рядом была Камилла.

— Что это? — спросила она о корзинке, на которую нацелились все остальные.

— Пончики, — хихикнул он, — это было сильнее меня, я не смог удержаться.


Он спустился на ступеньку и сел, прислонившись к коленям своей красавицы.

Она положила ему на макушку блокнот.

— Тебе неудобно?

— Очень удобно.

— Вот я и говорю, тебе стоит об этом подумать, пышечка моя…

— О чем об этом?

— Об этом. О том, как мы вот тут сидим…

— Не понимаю… Хочешь, чтобы я поискала у тебя вшей в голове?

— Валяй. Ты поищешь вшей, а я кое-что другое.

— Франк… — вздохнула она.

— Да нет, чисто символически! Чтобы я на тебе отдыхал, а ты на мне — работала. Что-то в этом роде, понимаешь…

— Серьезный подход.

— Ага… Ладно, поточу-ка я ножи, раз уж предоставился случай… Уверен, на кухне найдется все, что мне нужно…


Они сделали круг по владениям на кресле и распрощались без неуместных любезностей. Камилла подарила хозяевам акварельный набросок замка, а Филу — портрет Бланш в профиль.

— Какая ты щедрая… Никогда не разбогатеешь…

— А, ерунда.

В самом конце обсаженной тополями аллеи Франк хлопнул себя по лбу.

— Карамба! Я забыл их предупредить…

Никто не отреагировал.

— Карамба! Я забыл их предупредить… — повторил он, повысив голос.

— А?

— О чем?

— Да так… Пустяки…

Ладно.

Они снова замолчали.

— Франк и Камилла…

— Знаем, знаем… Ты хочешь поблагодарить нас за то, что твой отец смеялся впервые с тех пор, как была разбита Суассонская ваза…[66]

— Во… вовсе нет.

— Что же тогда?

— Со… согласитесь ли в… вы бы… быть моими св… моими сви… моими сви…

— Твоими сви что? Твоими свинками?

— Нет. Моими сви…

— Твоими свистунами?

— Н… нет, моими сви… сви…

— Черт, да кем твоими?

— Сви… детелями на моей свадьбе?

Машина резко затормозила, и Полетта ударилась о подголовник.

8

Ничего другого он им так и не сказал.

— Я вас предупрежу, когда сам буду знать больше…

— А? Но… Успокой нас… У тебя хоть подружка-то есть?

— Подружка?! — возмутился он. — Да никогда в жизни! Подружка… Какое мерзкое слово… Невеста, дорогой мой…

— Но ведь… Ей об этом известно?

— О чем об этом?

— Что вы помолвлены?

— Пока нет… — признался он, дернув носом.

Франк вздохнул.

— Узнаю Филу… Ладно, проехали… Только не присылай нам приглашение накануне свадьбы, идет? Чтобы я успел купить хороший костюм…

— А я — платье! — добавила Камилла.

— А я — шляпу… — подала голос Полетта.

9

Как-то вечером Кесслеры пришли на ужин. Они молча обошли квартиру. Два старых «бобо»[67] были в отпаде… Сильное зрелище, что и говорить.


Франк отсутствовал, Филибер был безупречен.

Камилла показала им свою мастерскую. Здесь повсюду красовались изображения Полетты — в разных позах, в разных ракурсах, в разных техниках. Настоящий мемориал ее веселости, нежности, угрызениям совести и воспоминаниям, избороздившим морщинами ее лицо…


Матильда была растрогана, Пьер — воодушевлен.

— Очень хорошо! Замечательно! После прошлогодней летней жары старость вошла в моду, ты знала? Это будет иметь успех… Я уверен.

Камилла была подавлена.

По-дав-ле-на.

— Не обращай внимания, — бросила его жена, — это провокация… Мсье растроган…

— Черт, а это! Вы только посмотрите! Высший класс!

— Она не закончена…

— Оставь ее для меня. Обещаешь?

Камилла кивнула.

Нет. Эту она ему никогда не отдаст, потому что она никогда не будет закончена, а закончена она не будет потому, что ее модель никогда не вернется… Она это знала…

Тем хуже.

И тем лучше.

Она не расстанется с этим наброском… Он не окончен… Он зависнет в пустоте… Как и их странная, немыслимая дружба… Как все, что разделяло их на этой земле.


Как-то в субботу утром, несколько недель назад, Камилла работала и не услышала звонка. Филибер постучал ей в дверь.

— Камилла…

— Да?

— Ца… Пришла царица Савская… Она… ззздесь, в моей гостиной…


Мамаду была просто великолепна. Она надела самое красивое бубу и все свои драгоценности. Волосы на голове были выщипаны на две трети, тюрбан гармонировал с платьем.

— Я же обещала, что приду, но тебе лучше поторопиться, в четыре я приглашена на свадьбу к родственникам… Здесь ты живешь? И работаешь тоже здесь?

— Как же я рада снова тебя видеть!

— Эй! Не трать время попусту…

Камилла устроила ее поудобнее.

— Вот так. Сиди прямо.

— А я всегда держусь прямо!

Сделав несколько набросков, она положила карандаш.

— Я не могу рисовать тебя, не зная твоего имени… Ответом ей стал взгляд, полный величественного презрения:

— Меня зовут Мари-Анастасия Бамундела М’Байе.

Мари-Анастасия Бамундела М’Байе никогда не вернется в этот квартал в одеянии королевы Дьюлулу — деревни, где она родилась, Камилла была в этом уверена. Ее портрет никогда не будет закончен, и Пьер Кесслер никогда его не получит, ведь он не способен увидеть малышку Були, притаившуюся в руках этой «прекрасной негритянки»…