По пути в Литтл Копл, занявшем около двадцати минут, сэр Джон погрузился в свои думы и уже у самой деревни сообразил, что новый шофер не знает, куда ехать, и надо показывать ему дорогу.

Найти дом не составило труда. Машина остановилась у зеленой двери, остро нуждавшейся в новой окраске, и шофер выскочил, чтобы помочь пассажиру. Но прежде чем открыть дверцу машины, он дернул за ржавую цепочку старомодного звонка, которая висела у дверей. Цепочка была в одном месте разорвана и скреплена куском проволоки. Но даже к тому времени, когда сэр Джон с помощью шофера выбрался из машины и поднялся на крыльцо, дверь не открыли.

— Позвонить еще раз, сэр Джон? — Шофер протянул руку к цепочке, но сэр Джон покачал головой:

— Не надо. Я войду так. Возможно, никого нет дома.

Он толкнул дверь и вошел в прохладную тишину холла. Закрыв за собой дверь, он, медленно и слегка прихрамывая, двинулся к гостиной. Дверь была распахнута, и, войдя в комнату, сэр Джон увидел, что французские окна, выходящие в сад, тоже открыты. Подойдя к одному из них, заметил, что кто-то сидит под большим кленом на противоположном конце лужайки. Это было любимое место Энн. Закончив домашние дела, она уединялась там с книгой или шитьем, оставаясь в пределах слышимости, если кому-то была нужна.

Сэр Джон вышел в сад и пошел через лужайку. Энн сидела спиной к нему, и он с удивлением отметил, что ее руки праздно лежат на коленях. Она смотрела прямо перед собой на сад со старыми необрезанными фруктовыми деревьями и золотым ковром лютиков под ними. Сэр Джон подошел ближе. Траву давно не стригли, и она приглушала его шаги. Он подошел почти вплотную, когда Энн не столько услыхала, сколько почувствовала его присутствие и обернулась. Она вскрикнула, пораженная его внезапным появлением, и прижала руку к груди:

— О сэр Джон! Вы напугали меня.

— Виноват, — серьезно ответил сэр Джон. — Я звонил, но никто не откликнулся. Я и подумал, что найду вас здесь.

— Я забыла о звонке, — сказала Энн. — А если бы и вспомнила, то решила бы, что это неважно, потому что звонят вовсе не те, кому нужен доктор. — Она старалась сохранить будничный тон и, презирая себя за слезы, появившиеся на глазах, отвернулась, чтобы скрыть их.

— Разрешите сесть?

— О, конечно же. Простите, мои манеры нынче ни на что непохожи. — Она показала на свободное место на некрашенной деревянной скамье рядом с собой.

Сэр Джон обошел ее и осторожно уселся, вытянув больную ногу.

— Как нога? — спросила Энн.

— Лучше, — бодро ответил он, как будто этот предмет мало интересовал его.

Энн тяжело вздохнула:

— Вы очень добры. Спасибо, что навестили нас, сэр Джон. И я хотела поблагодарить вас за то, что вы уехали тогда. Я знаю, почему вы так поступили. Этот день я помню не очень отчетливо, особенно после того, как увидела папу и привезла его домой. Но Майра позже сказала, что вы уехали, и она поняла, так же как и я, что вы сделали это незаметно, потому что знали, как нам захочется побыть одним с нашим… с нашим горем. Я рада, что вы это поняли, сэр Джон. И благодарю вас за венок, он был очень красивый. Спасибо.

— Ваш отец был очень добр ко мне. Я всегда буду вспоминать его с теплым чувством.

— Я рада этому, — сказала Энн. — Вы ему тоже нравились, он считал вас талантливым человеком. В тот день утром он сказал мне, что вы далеко пойдете и станете одним из великих людей, которые помогут нашей стране преодолеть многие трудности и решить проблемы.

— Спасибо, что сказали мне это. А теперь вы позволите мне объяснить, почему я приехал?

— Конечно.

— Я приехал, — медленно начал сэр Джон, — потому что знаю: в этот тяжкий и горестный момент ваш отец хотел бы, чтобы я помог вам. Живя в этом доме как гость и беседуя вечерами с вашим отцом, я не кривил душой, когда говорил, что нашел в нем не только человека, с которым у меня много общего, но и человека, которого с гордостью могу назвать в числе моих друзей. И сегодня я приехал как друг вашего отца. Я знаю, что обстоятельства складываются для вас очень тяжело. Но верю, что, если вы позволите мне проявить дружбу, они не будут столь непреодолимы.

Энн улыбнулась ему слабой, безжизненной улыбкой, но и она смягчила выражение боли и страдания на ее лице.

— Спасибо вам, сэр Джон. Откровенно говоря, тут нечем помочь. Секретарь доктора Эштона привела в порядок бумаги отца, и выяснилось: первое, что мы должны сделать, это покинуть наш дом. Возможно, это звучит глупо, но я даже вообразить не могла такого. Я полагала, что, если мы с Майрой устроимся на работу, мы будем в состоянии содержать дом. Но это невозможно, и нам придется расстаться. Энтони и Энтониету возьмет к себе папина кузина — мы ее зовем тетя Элла, — Майра будет жить со своей подругой, пока не закончит коммерческие курсы, после этого мы с ней постараемся соединиться. Мы снимем комнату, может быть в Мелчестере.

— А вы? Что вы решили для себя?

— Я надеюсь найти работу. — Энн говорила спокойно, и ни в глазах, ни в голосе не было даже намека на слезы. Но сэр Джон знал, какая невыразимая мука стояла за каждой фразой о том, что семья распадается, о том, что она теряет близнецов, о том, что рвутся последние нити, связывавшие их с отцом, друг с другом и с домом. За всем этим стояло глубокое страдание.

— И вы полагаете, что найти место будет нетрудно?

Энн неопределенно развела руками:

— Должно же быть что-нибудь такое, с чем я могу справиться. Я хорошо готовлю, а на кухарок всегда спрос.

— Но вы не можете стать прислугой!

— Почему? Я хорошо мою полы, вы сами это видели. Вы всегда хвалили нашу еду, но не всегда знали, что готовила я.

Сэр Джон помолчал.

— У меня есть другое предложение, — сказал он. — Но захотите ли вы выслушать его?

— Разумеется захочу, — ответила Энн и, повинуясь порыву, добавила: — Я ужасно виновата перед вами. Пожалуйста, простите меня.

— За что?

— За сцену в тот день… в тот день, когда умер папа. Я вела себя безобразно. Теперь я знаю это. А вы были так добры и великодушны. В сущности, вы привели меня в смятение. Я была настроена враждебно и позволила себе лишнее. Потом я часто вспоминала о нашем разговоре, и мне было совестно. Папа любил вас, а вам тоже нравилось его общество. Этого было достаточно, чтобы я держала язык за зубами, я должна была понять, что не имею права вмешиваться, но тогда я думала, что поступаю правильно. А после, когда вы с таким тактом уехали и прислали те прекрасные цветы, я чувствовала себя ужасно. Я была не по-христиански непримиримой по отношению к вам. Так вот, сейчас я прошу вас простить меня.

— Тут нечего прощать, — сказал сэр Джон. — Я ведь объяснил вам в тот раз, что мне посчастливилось провести в вашем доме настоящие каникулы, доставившие мне большое удовольствие. Я благословлял этот случай тогда и благословляю теперь. Пожалуйста, не надо больше об этом говорить. Но если сожаление поможет вам набраться терпения, чтобы выслушать меня, я буду рад.

— Слушаю вас, — тихо отозвалась Энн.

— С тех пор, как я покинул ваш дом, — начал сэр Джон, — я тоже много размышлял. И особенно много думал о вас. Я наблюдал, как вы заботились о Майре и близнецах, какой любовью окружили детей, оставшихся без матери.

— Это правда, — прошептала Энн чуть слышно и воскликнула: — О сэр Джон! Я боюсь за них! Боюсь. Вы не знаете тетю Эллу.

Сэр Джон увидел отчаяние на милом лице девушки и догадался, что тревога уже давно гложет Энн изнутри.

— Расскажите, какая она, — попросил он, зная, что простая просьба прорвет плотину сдержанности Энн.

— В сущности, никакой пользы от того, что я расскажу вам, нет, — ответила Энн, — и все же мысль о том, что близнецы вынуждены будут жить с ней, не дает мне покоя. Тетя Элла — женщина строгая, порой даже суровая. Она хорошо обеспечена и, конечно же, желает близнецам добра, но она не станет посылать Энтони в такую школу, которую выбрала бы для него я. И я не могу не думать, что она будет их обуздывать и давить на них и что после той свободы, в которой они жили всю свою жизнь, им будет тяжело, по-настоящему тяжело примириться с ее требованиями и стандартами. Она считает, что я их избаловала. Возможно, она права. Но ведь она считает, что папа был слабым и бестолковым человеком, не добившимся коммерческого успеха только потому, что ему недоставало ума заняться чем-то другим. Она не поняла, как поняли вы, что в нем было нечто более значительное и прекрасное, чем желание преуспеть. Но если она не поняла отца, как могу я поверить, что она поймет детей или увидит в них то милое и доброе, чем они обладают? Они временами бывают озорными, конечно это так, но ведь они скованы здешней жизнью, потому что у нас мало денег. И что с ними будет потом, когда она их изломает и втиснет в форму, для которой, я твердо убеждена, они не подходят? — Энн дала волю чувствам, боль дрожала в ее голосе. — Я боюсь, сэр Джон, да, боюсь, — повторила она и закрыла лицо руками.

Сэр Джон подождал немного, чтобы дать утихнуть буре, сотрясавшей плечи девушки.

— Послушайте, Энн, — он впервые назвал ее по имени, но ни он, ни она этого не заметили. — Послушайте меня. У меня есть решение всех ваших проблем, но я не могу заставить вас слушать.

— Решение? Какое тут может быть решение? — Она отняла руки от лица, не пытаясь скрыть слезы. Она принялась вытирать их маленьким носовым платком, который не сразу отыскала.

Сэр Джон достал из кармана пиджака большой белый платок и положил ей на колени.

— Спасибо. — Она вытерла глаза, стараясь успокоится. — Я очень бестолкова. Обычно я совсем не такая, но сегодня вы застали меня врасплох.

— Не надо извиняться, — сказал сэр Джон. — Вы пережили сильное потрясение, и, думаю, ваш отец — если вы помните, большой специалист по лечению шока — сказал бы вам, что это совершенно естественная реакция.

Энн попыталась улыбнуться:

— Я почти слышу, как папа говорит мне: не напрягайся и не принимай близко к сердцу. — Она еще раз тщательно вытерла глаза и вернула платок владельцу. — Спасибо. Не могу понять, почему женщины не заведут себе более подходящие носовые платки?

— А теперь, — сказал сэр Джон, — будет ли мне позволено сказать то, что я хочу сказать, не опасаясь, что меня перебьют?

— Я буду молчать, — пообещала Энн.

Сэр Джон с сомнением посмотрел на нее и сказал:

— Полагаю, если бы сейчас появилась фея и предложила выполнить ваше желание, вам не пришлось бы долго думать. Вы хотели бы, чтобы Майра, Энтони и Энтониета остались с вами.

— Да, конечно. Это мое самое большое желание.

— Так вот, мое предложение позволяет исполнить его.

— Позволяет нам не разлучаться? — переспросила Энн. Потом она взглянула на него и быстро добавила: — Если вы хотите предложить нам деньги, мы не сможем их принять.

— Я имел в виду не это, — сказал сэр Джон. — Но мне интересно почему.

— Потому… О, потому что мы не лишены определенной гордости, — ответила Энн. — У меня появилось такое ощущение, когда вы начали говорить, что вы предложите что-нибудь подобное. Это очень любезно с вашей стороны, и вы страшно, страшно добры, но вы должны понять, сэр Джон, что, если мы не хотим потерять уважение к себе — хотя бы в том, что касается Майры и меня, — мы не можем принять деньги от совершенно незнакомого человека или, если это задевает вас, от человека, с которым не были знакомы еще несколько недель назад, не предложив ничего взамен. — Глаза Энн внезапно загорелись. — Но если вы можете помочь мне устроиться на хорошую работу, найти место, где я могла бы иметь приличные деньги, это было бы совсем другое дело. Или, может быть, когда Майра сдаст экзамен, вы подыщете ей место секретаря у кого-нибудь по-настоящему симпатичного, я приняла бы это, сэр Джон, с огромной благодарностью за помощь.

— Но это совсем не то, что я собирался предложить, — сказал сэр Джон.

— О! — Воодушевление Энн пропало.

— Но я и не собирался предлагать вам большую сумму денег. Я догадывался, хотя это и кажется странным, что вы не примете денег от меня.

— Тогда в чем же заключается ваше предложение? — спросила Энн.

— Я подхожу к нему, — продолжал сэр Джон. — Может показаться, что я подхожу уж очень издалека, но это для того, чтобы полностью прояснить мою точку зрения. Ваше положение понятно: вы хотите сохранить семью, но не желаете принять помощь за исключением той, которая не заденет вашей чести. Другими словами, вы не хотите принять подаяния. Правильно?

— Совершенно верно.

— Так вот. Мое предложение заключается в следующем, — сказал сэр Джон. — Я человек, ведущий очень насыщенную деловую жизнь. К тридцати двум годам я достиг определенного положения в политике, не без участия значительного состояния, которое мне оставил отец. У меня есть различные обязанности в финансовых кругах. У меня дом в Лондоне, я владелец Галивера. И, несмотря на все это, а возможно, благодаря этому, я одинок. В отличие от Энтони и Энтониеты, у меня нет никого, кто заботился бы обо мне или тревожился бы за меня. Не думаю, что я понимал, насколько я одинок, до тех пор пока не попал в ваш дом. Я никогда не встречал семьи, где люди были бы так близки, и не знал ни об одной, столь единой. Вы казались полностью поглощенными собой, удовлетворенными вашими отношениями и любовью друг к другу — в противоположность остальному миру со всеми его тревогами и трудностями. Я понял тогда, возможно впервые, чего был лишен. Вот почему я приехал сюда сегодня. Я хочу предложить вам положение, которое будет выгодно мне так же, как и вам, если не больше.