– Милый, прости! Ну что ты, в самом деле! Он был за километр от меня!

– За километр! – Леший поднял на нее страдальческий взгляд и жалобно сказал: – Я умоляю! Побереги ты себя, ради бога! Я же не переживу.

Вот и теперь: ему пришла в голову мысль, что она боится тяжелых родов, и он испугался. Марина знала, Лёшка не умеет из этого выходить, и помогала изо всех сил: утешала, отвлекала, бормотала какие-то глупости, показывала мысленно смешные картинки, вытаскивала из души острые иглы страха, разгоняла морок паники.

– Лёшечка, перестань. Ну, возьми себя в руки, милый. Я совсем не это имела в виду. Я забоялась всяких житейских трудностей, а не этого. С этим я справлюсь. Ну? Все будет хорошо, я сильная, здоровая, в крайнем случае, сделают кесарево…

– Это что, живот разрежут?

– Они осторожненько, деликатненько…

– И шрам останется?

– Лёш, да не обязательно кесарево, я и сама прекрасно рожу. Только я тебя не пущу, хватит мне Ваньки!

– Да уж, опозорился по полной…

Она гладила его по голове, разминала напряженные мышцы шеи – судорога постепенно уходила, он дышал глубже – а сама она думала: «Как бы так устроить, чтобы родить без него?» С Мусей хорошо получилось – она родилась на неделю раньше срока, Леший опоздал и получил уже готовую девочку. Он ужасно обиделся, что Марина ему не позвонила – в роддом ее отвозила Валерия.

– Лёш, да ты бы все равно не успел доехать, и зачем было тебя волновать?

Но он обижался и настоял, чтобы Ваньку рожали вместе, хотя Марина знала, чем все кончится. Так и вышло: он завалился в обморок, и Марине пришлось еще и на него тратить силы. И что бы такое сейчас придумать?

– Ну, что ты? Перестань. Все будет хорошо. Вот любитель пострадать! Я давно подозревала, что ты мазохист. Давай попробуем с наручниками, а? Чувствую, тебе понравится…

– Какие еще наручники, выдумала тоже…

Марина жалела Лёшку – она помнила, каково было ей самой в таких случаях, но в то же самое время она испытывала чувство какого-то… упоения? Гордости? Только в эти минуты Алексей раскрывался до самого дна души, и она могла ощутить всю силу его огромной любви, которую он обычно стеснялся показывать, пряча глубокие чувства за шутками и актерством. Сейчас, когда страх ушел, осталась одна любовь, и Марина не могла наглядеться на него.

– Господи, какое у тебя сейчас лицо! Ну почему, почему ты так стесняешься показать свои чувства? Как это прекрасно…

Леший улыбнулся смущенной улыбкой, а Марина – хотя и так видела, слышала, знала все, что с ним происходит, попросила:

– Скажи это, пожалуйста! Словами – скажи!

И он сказал:

– Я люблю тебя.

Марина видела, что он уже уходит – канал закрывался, и пока Леший еще мог видеть ее, сказала – и словами повторила:

– Я счастлива с тобой!

– Даже несмотря на то, что было?

– Несмотря ни на что.

– Спасибо.

Они сидели, обнявшись – после такой душевной встряски навалилась страшная усталость.

– Странно, правда? – спросил Леший. – Сколько лет прошло, а у нас с тобой сейчас все, как в начале.

– Правда. Наверно, второе дыхание открылось.

– Ну да, трудно только первые десять лет. Марин, я тебя попросить хотел – ты не посидишь со мной в мастерской?

– Позировать? Опять?

– Нет, просто посидеть. Понимаешь, у меня там не получается. Я понял: мне нужно, чтобы ты была рядом – просто посидела. Говорила со мной, смотрела…

– Ты что, прямо сейчас хочешь?!

– Ну да…

– Лёша, да ты что! Поздно уже, ты весь замученный, еле жив, да и я устала. Ты завтра дома?

– Дома.

– Вот! И давай хоть с самого утра! А то ты всю ночь спать не будешь, знаю я тебя.

– Наверное, ты права…

Квартира становилась тесновата – дети подрастали, и Марина все чаще думала, что каждому нужна отдельная комната: сколько может Муся жить вместе с бабушкой? И Степику лучше бы одному. А появятся двойняшки? Марина все обдумала и в один прекрасный вечер начала потихоньку обрабатывать Лёшку. Он сначала взвился:

– Опять ремонт? Марин, я не могу, у меня работы полно, ты меня угробить хочешь!

– Лёшечка, никакого ремонта. Я все продумала. Вот смотри: мы ставим перегородку в большой детской, и все. Даже не перегородку! Мы разгородим шкафами. Я уже присмотрела – высокие шкафы с антресолями, как раз до потолка, два шкафа будут лицом в одну сторону, два – в другую, очень удобно, и места меньше займут. И ломать ничего не надо – там будет одна дверь на две комнаты.

– Как это? А, понял! И что мы этим выгадаем?

– У всех будет по комнате! Бабушка останется в своей, Степик – в маленькой детской, а Ваньку с Мусей – в эти смежные.

– А почему не Ваньку со Степкой? Все-таки – оба мальчики?

– Я думала. Понимаешь, Ванька Степика очень достает, а Мусю побаивается. А Степику мы бы туда пианино поставили, все равно Муся не играет.

– А новых куда?

– Новых! К нам в спальню, куда. Не знаю только, как ты выживешь. Но ты всегда можешь в мастерскую сбежать. Ой, я как подумаю: вдруг оба будут, как Ванька – мне прямо дурно делается!

– Да, нам тогда не жить. Слушай, а может… может, мне мастерскую снять? Или даже купить что-нибудь – на окраине недорого можно найти. Комната освободится.

– Ага, а в области – еще дешевле! Нет уж! Дома работай! А то мы тебя неделями видеть не будем, помню, как это было.

– Тоже верно.

– Еще красавиц каких-нибудь водить туда начнешь.

– Каких красавиц? Да я! Да никогда! Да я всегда! Без лести предан!

– Каких-каких! Натурщиц! Нет, мы рисковать не будем.

– Ну ладно тебе! Ты – моя главная натурщица, ты…

– Так, все! Ты согласен? Тогда я действую, да?

– Значит, мы лишимся большой детской? А где они играть будут? А гостей где принимать?

– Найдут где играть. И каких это гостей ты у нас видел в последнее время?! На кухне примем, там прибраться – места полно! И у тебя если бардак разобрать – то же самое. Вполне можно фуршет устроить – помнишь же, собирались там сначала?

– Какой бардак? – всполошился Леший. – Где ты видела бардак? Это рабочий порядок.

– Будет повод – в ресторан пойдем. Ну, что?

– Ладно, давай. Только – Марин, как-нибудь без меня, ладно? Я денег дам, а вы уж нанимайте, кого надо. А вообще надо думать, конечно, как дальше жить.

– Ладно, я еще с детьми поговорю, что они скажут.

Ваньке было, в общем, все равно – он любил всякие перемены, а когда Марина сказала, что он получит двухэтажную кровать, на которой они спали со Степиком, в свое полное распоряжение, радостных визгов и воплей было столько, что из мастерской пришел Лёшка – посмотреть, что творится. А Муся Марину просто поразила: ей казалось, что девочка у них избалованная, эгоистичная, а первое, что сказала Муся – и ее огромные карие глаза налились слезами:

– А как же бабушка? Я же за ней присматриваю! Она же старенькая!

Но потом призналась шепотом, что ей хочется в отдельную комнату:

– Мама, бабушка так храпит. Но она не обидится?

Бабушка не обиделась, а вздохнула с облегчением.

Степика Марина оставила напоследок – это был трудный разговор. Она позвала его в спальню, чтобы поговорить спокойно: спальня и мастерская – в эти комнаты детям вход был решительно запрещен. Мастерскую Лёшка вообще стал запирать, после того, как маленький Ванька устроил там полный разгром – Марина до сих пор ежилась, вспоминая, как орал Леший. Под раздачу попали все – и было за что. Ванька ревел в голос, бабушка кричала на Лёшку, Марина металась, пытаясь успокоить всех сразу, и только Муся стояла молча, хотя губы у нее дрожали. Стояла-стояла, а потом подошла к отцу, которому доставала только чуть повыше колена, и с размаху саданула ему кулачком по этому самому колену! Лёшка взвыл – она попала по нервному центру – и, шипя от боли, запрыгал на одной ноге, а Муся, глядя на него снизу, сказала сердито:

– Папа, немедленно прекрати кричать на Ванечку. Он же маленький. Он не понимает!

Они все так и разинули рты – больше всех удивился сам Ванька, которого Муся, как и положено старшей сестре, немилосердно дразнила и донимала. Потом дружно захохотали, не сдержавшись – уж больно смешно это выглядело, а Муся заплакала, решив, что смеются над ней, и Лёшка долго утешал ее, нянчил и целовал. Ванька, тут же обо всем забывший, умчался крушить что-то в детской, а Марина с бабушкой долго еще смеялись на кухне, вспоминая эту замечательную сцену.

Запирать спальню они тоже сообразили не сразу, и только когда все тот же Ванька ворвался к ним в самый неподходящий момент, осознали: прощай, вольная жизнь! Ванька, слава богу, ничего не понял, но задавал вопросы, и бабушка долго ворчала на них, а Марина с Лёшкой только переглядывались да втихомолку посмеивались:

– Не думают о детях, нет, не думают, один секс у них в голове, ни стыда ни совести, уж не молоденькие, а туда же, мало вам, уже двоих настрогали, еще третьего чужого взяли, нет, все стараются, стараются…

Марина рассказала Степику про отдельную комнату – он молчал, опустив голову.

– Тебе не нравится эта идея? А как бы ты хотел?

Не поднимая головы, он спросил:

– А разве я все время буду у вас жить?

У Марины защемило сердце.

– Я как раз хотела с тобой об этом поговорить! Как ты посмотришь, если мы тебя усыновим?

– И я буду вашим сыном? Совсем вашим? Родным?

Увидев его глаза, Марина затосковала:

– Да, ты будешь нашим родным сыном. Только это не сразу устроится, очень много всяких бумажек надо оформить.

– И Алексей Михайлович тоже хочет меня усыновить?

– Да, очень! Он тебя любит. Степик? Тебе не нравится Алексей Михайлович?

– Он мне вообще-то нравится. Только я знаю, что он сделал.

– Что он сделал?

– Он тебе изменил. С Кирой.

Вот оно что…

– Откуда ты знаешь?

– Я слышал, как Кира Миле рассказывала. Я случайно слышал, я не подслушивал. И я никому не рассказывал, честное слово.

«Господи! – подумала Марина. – Как долго еще будет нам аукаться этот Лёшкин роман?»

– Я думаю, он тебя предал. И я не понимаю, как ты могла простить его.

– Я люблю его. Очень люблю. Я без него жить не могу. И он раскаялся. Да, он сделал мне очень больно. Но себе – тоже. Мы с ним – одно. Он меня тоже очень любит. Понимаешь?

– Если любишь, не предашь.

Марина вздохнула: «Черт тебя побери, Леший! И я еще тебя защищаю! Вот попробуй, поговори с ребенком о любви и предательстве! Это еще хуже, чем о сексе».

– Ты знаешь, мужчиной быть очень трудно. Женщиной тоже, но по-другому. Мужчины устроены иначе…

– Я знаю.

– И есть такие вещи, против которых мужчины не могут устоять, даже если честно пытаются. Это трудно, понимаешь? Повзрослеешь, поймешь. Так что ты думаешь про усыновление?

Степик молчал, потом взглянул Марине в глаза:

– Я очень этого хотел бы. Очень! Но как же папа Толя? Он будет переживать. Мне его жалко. Пусть я у вас живу, а он останется опекуном, так можно? Все равно недолго осталось, четыре года – и я совершеннолетний. Ты не обидишься?

– Не обижусь! Я поговорю с Анатолием, хочешь?

– Ладно…

В конце августа позвонила Мила – мы приезжаем, мы соскучились, и у нас сюрприз! А потом трубку взял Анатолий:

– Как ты там, сестренка?

– Все хорошо. Я двойню жду, ты знаешь? Скоро уже.

– Значит, все у вас нормально? Ну, и слава богу. В гости придете?

– Придем, конечно! А что за сюрприз у вас?

– Увидите.

Марина не знала, что и думать, а Лёшка разворчался:

– Куда мы пойдем, зачем! Ты вон вся, как дирижабль! Сидела бы дома…

– Ну, Лёшечка! Я сто лет никого не видала, соскучилась.

– Соскучилась она…

– Леший! Прекрати! Мы все сто раз обсуждали, и вообще, пора тебе с ним помириться.

Анатолий прислал за ними машину – огромный лимузин, и Леший смягчился: наконец выпью как человек! Съехались все почти одновременно, толпились при входе, обнимаясь и разглядывая друг друга: Марина с Лёшкой и детьми, Юлечка с Илюшей и Митей, Мила, а Аркаша пришел позже всех. Киры видно не было, и Анатолий не показывался, а Мила держалась с видом заговорщицы. Наконец, когда все прошли в гостиную с портретом Валерии – каждый, входя, косился на картину, появился и Анатолий:

– Боже, какая ты огромная!

– И я рада тебя видеть!

Они поцеловались, Анатолий протянул Лешему руку, тот, помедлив, пожал. Марина подошла к портрету и вздохнула: Валерия… Вдруг Лёшка за ее спиной ахнул, но, когда Марина хотела обернуться, не дал ей это сделать.

– Да что ты держишь меня, пусти!

– Подожди минутку, сейчас… Ну, Анатолий! Хоть бы предупредил…

– Да что там?

– Марин, ты только не волнуйся, но она – просто копия Валерии!

– Кто – она-то?

Марина повернулась и остолбенела: рядом со счастливо улыбающимся Анатолием стояла… Валерия! Молодая, в элегантном платье, волосы уложены в греческий узел… Марина даже оглянулась на портрет, и ей показалось, что та Валерия удивленно приподняла бровь.