– Пусть.

– Так и будешь ходить со следами зубов на плече? Чтобы мне стыдно было, да? – но поняла, почему он не хочет, и обняла так крепко, как могла. – Ну что, встаем?

– Как встаем, зачем?

– Лёш, да пусти!

– Куда ты спешишь-то! Давай еще полежим.

– Давай, – вдруг кротко согласилась Марина, укладываясь обратно. – Только кто-то, по-моему, собирался сегодня…

– А, черт! Я совсем забыл! Сколько времени?

Лариса Львовна, глядя, как они мечутся по квартире, собирая Лёшку на выход, только посмеивалась. Потом увидела: стоят, обнявшись, перед входной дверью, целуются. Марина с кухонным полотенцем, а Лёшка в одном ботинке, второй так и держит в руке.

– Молодые! Вам что, ночи мало?

А сама вздохнула с облегчением: «Слава тебе господи, помирились!» И залюбовалась сыном: «Эх, какого молодца мы с Мишкой сделали! Весь в отца!» С годами она все больше замечала, как сквозь внешние черты, так похожие на ее собственные, ярче проступает Михаил: его манера, жесты, интонации.

– Ну что? – спросила она у Марины, когда Лёшка наконец ушел. – Все хорошо?

– Да! Все хорошо.

– Спасибо тебе, дочка, что простила его, дурака такого!

– Я же люблю его!

– А он-то тебя как любит!

– Любит, да. Только как же это все может быть, а? Нет-нет, я простила и забыла, но я все равно не понимаю, как это можно: одну любить, а с другой…

– Что с них взять – мужчины народ слабый.

– Да, мужчины…

Мужчины, да. А женщины? И так вдруг задумалась, что мысли эти не отставали несколько дней, плавая за ней стайкой разноцветных рыбок: серебряная рыбка – Марина, черно-вишневый с золотом рыб – Лёшка, потом Муся и Ванька, мелочь пузатая…

Вадим Дымарик и его жена Светлана…

Кира…

Валерия, Мила, Аркаша с Юлечкой и Козявкиным, медленный кит Анатолий и юркая черная тропическая рыбка – Степочка…

И совсем было позабытая первая Лёшкина жена Стелла с дочкой Риточкой, и еще пуще позабытая Тамара, с которой Лёшка жил до Марины – а где же те рисунки, интересно? С обнаженной Тамарой? Из-за которых случилась их первая с Лёшкой ссора? Выбросил, что ли? И вспомнив про рисунки, Марина вспомнила про портрет Киры и направилась в мастерскую. Лёшка работал. И пел! Задумчиво так, совсем поперек мелодии:

– Все отдал бы за ласки-взоры… И ты б владела мной одна…

Вздохнул и голову набок повернул, как птица-грач – задумался.

– Пустились мы в страну чужую… А через год он[5]… А-а, чтоб тебе!

Марина засмеялась про себя – да, удачную песню выбрал, ничего не скажешь! Вошла, огляделась.

– Лёш, а где портрет?

– Какой портрет…

А сам и не слушает почти.

– Твоей красотки, Киры?

– Даже не знаю, о чем ты говоришь…

– Лёш!

– А?

– Я спрашиваю, где портрет Киры?

– Ах ты, боже ж ты мой, ты видишь, я занят!

– Лёша!

– Ну, вот он, твой портрет!

– Мой! Мне это нравится…

Она узнала холст – узкий и длинный, только теперь он стоял горизонтально, и никакой Киры на нем не было.

– Подожди… Ты что… Ты… записал его?

– Я его, как ты правильно говоришь… записал…

– Такой красивый!

Лёшка начал сердиться:

– Понравился? Портрет ей понравился, ты подумай! Хочешь, повторю? Сейчас сделаю!

– Нет-нет-нет, не хочу, не надо!

– А то сделаю! И в спальне повесим, для вдохновения!

– Для какого еще такого вдохновения? Я тебе покажу – вдохновение.

– Ну ладно, ладно…

Поймал ее за подол и усадил на колени:

– Мне никого, кроме тебя, не надо. Но раз тебе портрет так понравился…

– Да что ты пристал ко мне со своим портретом!

– Я пристал? Нет, вы слышали? Я пристал! Сижу себе, никого не трогаю…

Но Марина уже смеялась:

– Господи, вот за что я тебя люблю, просто не знаю!

– Не знает она…

И выразительно кивнул в сторону дивана, приподняв бровь:

– А?

– Да ладно тебе, пойду я. Ну, пусти, пусти! Ты же вроде как работал?

– Поработаешь тут с тобой! – потом, помрачнев, сказал со вздохом:

– Марин, я должен поговорить с ней.

– Конечно, поговори.

– Они в Костроме все, я звонил. Надо поехать. Нельзя дальше тянуть.

– Я поеду с тобой?

– Для подстраховки, что ли? – усмехнулся невесело.

– Да. Там ведь и Валерия будет?

– Валерия! Господи, я забыл! Она же от меня мокрого места не оставит…

– Ничего, выживешь. Анатолия не боишься?

– Даже думать страшно…

– Ладно, что теперь – раньше бояться надо было.

– Марина…

– Ну, что ты?

Руку поцеловал:

– Прости!

– Лёш, давай ты не будешь каждый день прощенья просить, я не вынесу этого, правда! Я же простила тебя, так давай забудем! Попытаемся.

Но она видела – Алексей тащил за собой по жизни чувство вины, как каторжник пудовую гирю на ноге. Марина знала, в чем дело: он мучился оттого, что ей изменил, но больше – оттого, что изменил самому себе. У него были какие-то собственные установки: как правильно, как неправильно, как можно, как нельзя. Первой жене – нелюбимой! – с Мариной, по которой с ума сходил, изменить не смог, удержался, а тут…

Марина понимала его очень хорошо – в юности считала себя просто ангелом добродетели: ни поцелуя без любви, боже упаси! Сначала штамп в паспорте – потом постель, а уж с женатым встречаться – да никогда. Да чтобы я, такая правильная… А потом появился Дымарик, и ей стало все равно: женатый – не женатый, есть штамп – нет штампа. Летела, как бабочка в огонь. И так же Дымарик держал ее, как Кира – Лёшку: на коротком поводке да в жестком ошейнике. Но внутри себя она тогда как-то… упала. Уважение к себе потеряла. Поломалась. Потому так долго и держалась за Вадима, чтобы «падение» свое оправдать – что же это за Великая Любовь, ради которой через себя переступила, если она через пару месяцев закончилась! Марина знала, каково Лешему, но как помочь, не понимала. Ей это было не по силам – слишком тесно переплелись они с Лёшкой, крепко проросли друг в друга корешками и веточками.

– Лёш, хочешь, я сделаю так, чтобы ты все забыл? Словно и не было? А то я не могу на тебя смотреть. Я хочу тебя прежнего.

– Марин, да не будем мы прежними, ты же понимаешь. Забыть? Словно ничего не было, говоришь. – Он задумался. – Я ничего не вспомню, да?

– Да!

– А ты, значит, все будешь помнить? Ну и что это за жизнь у нас с тобой будет? Нет, надо перетерпеть. Мы должны справиться.

– Мы справимся! Ты знаешь, тебе надо как-то смириться с самим собой, с тем, что ты… не так хорош, как про себя думал.

Он хмыкнул:

– Да уж…

– А я постараюсь не ревновать к прошлому. Постараюсь, правда!

Леший вздохнул:

– Ладно, попробуем. Помнишь, ты говорила: «Мы ничего про себя не знаем, пока не сделаем?» Так и есть…

К поездке Марина подготовилась. Когда вышла к машине, Лёшка остолбенел.

– Ты это что, нарочно?

– Конечно. А что?

– Слу-ушай, а может, не поедем, а? У нас и здесь дело найдется!

– Не поедем? Так вот прямо и не поедем? Давай, давай, заводись!

– Да я уже и так завелся!

– Все-все, иди! – А сама смеется, довольная.

И ничего особенного она с собой не сделала: постриглась, подкрасилась, платье новое. Но дело было не в платье. Лёшка косился на нее всю дорогу, словно никогда раньше не видел, как мягко дышит нежная грудь в низком вырезе, как улыбаются губы, как вспыхивает в глазах солнечный блик. Забыл, какой русалкой она может быть, забыл! А когда стали к Костроме подъезжать, совсем плохо стало:

– Марин, вот что ты делаешь, а?

– А что такое? – невинным голосом.

– Я сейчас врежусь во что-нибудь! Руку-то убери!

– Убрать?

– Марин, разобьемся! Прекрати!

– Не разобьемся. А ты притормози…

Какой там – притормози! Свернул на первом же повороте на грунтовку, заглушил мотор.

– Это что же такое, а?

– А на что это похоже?

– Марина…

– Давай назад перейдем, тут тесно.

Не помнил, как оказался на заднем сиденье, ничего не помнил, спроси: кто ты, что ты? Все забыл. Хорошо, стекла в машине тонированные, снаружи не видно, что делается! Кира? Какая Кира? Кто это – Кира? Одна Марина, единственная. Только она. В окошко постучали – вот черт, менты подъехали. А как же, стоит черный джип в затишке, подозрительно.

– Ты хоть прикройся!

Опустил стекло с дежурной улыбкой – мент, взяв под козырек, заглянул в салон и вытаращил глаза. Леший обернулся на Марину – вот чертова баба! Полуголая, улыбается, глазами играет – у мента челюсть отвисла. И Лёшка ему:

– Прости, командир, видишь – не вовремя ты.

Тот челюсть подобрал, козырнул и пошел. А эта нахалка ему вслед:

– Осторожнее на дороге! Лёш, не закрывай окно, душно…

Душно ей! Потом, когда слегка отдышались, стали хохотать, вспоминая, какое лицо у мента было. Так и доехали до Валерии, посмеиваясь. Когда парковались, Леший сказал:

– Я понял, что это было.

– И что же?

– Это ты в целях профилактики!

Опять посмеялись. И так Лешему стало легко – словно наконец сам в себя вернулся. И что я с ума сходил, дурью маялся? А тут она и показалась, дурь его – живая, длинноногая. Вышли с Милой из сада, увидели Марину с Алексеем, Кира побежала было к ним – Мила ее за руку схватила, удержала, но Кира все-таки вырвалась и полетела навстречу. Мила повернулась и ушла. Марина почувствовала, как Алексей напрягся, взяла его за руку:

– Посмотри на меня.

Посмотрел и вдруг как очнулся:

– Я сейчас только понял – она же на тебя похожа!

И правда, похожа чем-то. Так вот что его притянуло! Да еще волосы длинные…

Кира совсем близко подошла – юная, прелестная, свежая. И такая женская ненависть поднялась вдруг в душе у Марины, что в глазах потемнело. До этого она как-то пыталась настроить себя на прощение, и ей это почти удалось: на самом деле ей было жалко Киру, которая всеми способами пыталась получить хоть какую-то видимость любви – от кого угодно. Марина знала, что Валерия в девочках разочаровалась: Мила казалась ей слишком инфантильной, а Кира – чересчур дерзкой и строптивой. И в обеих, как полагала Валерия, не было и капли ее силы – но теперь Марина в этом сомневалась, послушав Лёшкины рассказы. Анатолий детьми не занимался совсем, а им так нужно было отцовское внимание. А когда в жизни семьи появилась Марина, все стало еще сложнее, потому что девочки стали ревновать ее к матери.

И Марина догадывалась, что эта любовная эскапада между Кирой и Лёшкой была замешана не только на физическом влечении, нет – это был крик души девочки: обратите же на меня внимание, я живая, мне одиноко, я хочу любви! Все это она понимала, но стоило ей только увидеть Киру во всей прелести ее юной красоты, как Марина уже не могла владеть собой: нет, не получишь ты его, не получишь! А Кира уже руки подняла – обнять, прямо при жене. Ну уж нет! И Марина «ударила» ее со всей силы, в последнюю секунду успев слегка отклонить удар в сторону – Кира пошатнулась и замерла на месте, испуганная и удивленная: хотела шагнуть – и не могла.

– Это ты меня держишь? Отпусти. Не выйдет. Все равно он мой.

– Да что ты?

– Да! У нас с ним все было, все!

– Что ж, повезло тебе, девочка, с настоящим мужчиной дело имела.

– Марина, иди, – Лёшка слегка подтолкнул ее в спину.

– Ты его силой держишь.

– Я его не держу. Он меня сам выбрал. Так что извини.

И пошла к дому, не обернулась. Ничего, Лёшка справится. И он справился.

– Знаешь что, девочка, хватит. Поиграли и разбежались.

– Я люблю тебя.

– Да не любишь ты! Развлекаешься. Ты понятия не имеешь, что такое – любовь, не узнаешь, если на блюдечке поднести. Заморочила голову старому дураку. Слава богу, опомнился. Мы с Мариной вместе через такое прошли – тебе и не снилось. Да чтобы я на такую обезьянку, как ты, ее променял? Так что прости меня и прощай.

– Алексей!

– Все, я сказал.

Вспомнил вдруг отца с его любимой фразой и горько усмехнулся: «Отрубил, как отрезал! Герой, еж твою медь…» К Валерии шел с замиранием сердца, так стыдно было. Они с Мариной стояли у окна – подошел, еле передвигая ватными ногами. Взглянул на Валерию – ноги у него словно подломились. Встал на колени. Валерия подошла ближе и с силой ударила его по щеке. Он даже не поморщился. Марина отвернулась, закрыв лицо руками. Долго молчали все трое. Потом Валерия позволила ему встать:

– Простите, Алексей, не сдержалась. Это я за Марину.

– Я заслужил.

– Нет, не совсем. Я виновата, девочку упустила. А видела, какая. Не справляюсь я с ней. Где она?

– Там, в саду.

– Ой, я же ее… остановила! – вспомнила Марина. – Она же так и стоит, наверное, шагу не может сделать.

– Ничего, пусть постоит, подумает, – сказала Валерия.

– Валерия… – начала было Марина.

– Ничего. Переживем и это. Вы не знаете, но такое уже было с ней? А я-то не поверила, думала, Юлечка ревнует.