— Эти бумаги моего отца. Я хочу вернуть их ему.

— Глупая, — Гер все это время сдерживал себя. Хотя нет, в словах он выплескивал свою боль, стараясь сильнее задеть ее. Он видел, как ей тяжело все это слышать при всех. И он пользовался этим, нанося удар за ударом. Но сейчас предел был достигнут. — Твой отец отказался от тебя. Ты для него никто. Он выкинул тебя из своей жизни.

— Ты все врешь.

— Вру… знаешь, за слова нужно отвечать. Я привык отвечать за свои слова, а ты ответишь за свои, обвинив меня во лжи. — Гер перевел дыхание и сухо сказал: — Документы у нее отберите и в машину ее.

После этого Полонский развернулся и пошел к открытым дверям своего джипа. Сев на заднее сиденье, он закрыл дверь. Ковало, все это время молча стоявший рядом с ним, сел в джип с другой стороны.

Дару поволокли к другому джипу и пихнули на заднее сиденье. С двух сторон от нее сели два охранника.

* * *

Гер сухо велел водителю, чтобы тот ехал к коттеджу барона. Водитель знал адрес и поэтому без вопросов включил зажигание и съехал с обочины. За ними последовали остальные машины сопровождения.

Ковало понял, куда они едут. Он передал Геру отобранные у цыганки документы. Тот, быстро перелистав их, закрыл папку.

— Мы едем к цыганам? — Ковало попытался начать разговор с наводящих вопросов, но, увидев взгляд Полонского, спросил: — Ты ее отцу везешь?

— Да.

— Но отец от нее отказался…

— Удочерить хочешь? — попытка найти сигареты так и не увенчалась успехом. Ковало протянул ему пачку сигарет, которые он искал по карманам.

— Жалко ее, — Ковало смотрел, как Гер нервно втянул в себя дым.

— Лживая воровка, что жалеть-то?

Ковало знал, что в таком состоянии с Гером говорить бесполезно. Хотя он тоже не понимал цыганку. Вроде гордая, столько сопротивлялась Геру, а ради этих документов отдалась ему. Для него все это было слишком сложно, только видя глаза девчонки, он чувствовал, что все не так, как говорит Гер. Но он не в силах был что-либо изменить.

* * *

Всю дорогу Дара сидела, сжавшись и чувствуя, что ее потряхивает от разговора с Гером. Она знала, что он прав. Все его обвинения были правдой, да только все было не так. Но разве можно это объяснить? Он считает ее воровкой, но даже не это страшно. Он считает, что этой ночью она отдалась ему ради этих бумаг. Да, он прав, ради них. Но потом… Дара поняла, что нужно сказать ему, что она не продажна. Она делала все ради земель их предков. И, конечно, он может осуждать ее. Но он должен знать, что этой ночью она не лгала ему, обнимая его. Она не продавала свои ласки, она их дарила. Это важно для нее, важно, чтобы он знал, что он первый и единственный, кому она дарила себя, всю, без остатка…

Взгляну в окно, Дара увидела знакомое поле, по которому всегда скакала на коне, и поняла, что они едут к ней домой. Радость от возврата домой сменилась отчаяньем. Гер везет ее к отцу, и он не выслушал ее, даже не дал ей возможность сказать, объяснить…

— Мне нужно поговорить с Гером… с Полонским, — она повернулась к охраннику, сидящему рядом с ней, — пожалуйста, позвоните ему. Скажите, что я хочу поговорить.

— Сиди тихо и не рыпайся.

Злой голос громилы вверг ее в состояние шока. Дара поняла, что все бесполезно, он не позвонит Геру, у нее нет шансов объяснить ему, что она не лгала.

Вскоре машины въехали в коттеджный поселок и, проехав по знакомым улицам, остановились у ворот ее дома. Дара перестала дышать, когда ворота распахнулись, и из них вышел ее отец и его люди. Кортеж из дорогих машин привлек всеобщее внимание, и вскоре вокруг собралась целая толпа народа.

Полонский вышел из машины и направился к джипу, где сидела она. Охранник вылез, а в дверь заглянул Полонский.

— Выходи, приехали. Ты хотела к отцу — я тебя привез к нему. Сейчас ты сама убедишься в моей правоте, хотя мне это, по сути, уже неинтересно.

— Гер, подожди… пожалуйста, нам нужно поговорить, — Дара понимала, что это ее последний шанс сказать ему важное, то, с чем она не может смириться. Он должен знать, что ночью она не лгала ему.

— Поговорить? Очередное вранье придумала. Кстати, ты Лере хорошо мозги запудрила, умело, так, что она тебе и в побеге помогла.

Глаза у Гера были холодные и жестокие. Дара слушала его и понимала, что все против нее, и она не может достучаться до его сердца.

— Нам не о чем говорить. Выходи из машины.

Подождав немного и видя, что цыганка не вылезает, Гер отступил в сторону.

— Вытащи ее, — велел он стоящему рядом охраннику.

Тот незамедлительно исполнил его приказ. Схватив за руку цыганку, он вытащил ее из машины.

— Пойдем.

Дара попыталась вырваться, но Гер схватил ее за волосы и буквально поволок за собой. Она чувствовала боль от его руки в волосах, но самое страшное, что она видела всех людей, которые смотрели, как Полонский тащит ее за волосы к отцу. Подойдя к Мирчи, Гер разжал руку и толкнул цыганку вперед. Дара, потеряв равновесие, упала на тротуар перед ногами отца.

— Я вернул тебе твою дочь, — услышала она голос Полонского.

— Я же сказал тебе, что она уже не моя дочь. Можешь забрать ее себе.

От этих слов мир Дары стал рассыпаться на мелкие осколки. Она слышала их звон, или это у нее в ушах звенело от осознания, что ее отец отрекся от нее.

— Мне она тоже больше не нужна.

Гер развернулся и пошел к своей машине. Дара физически ощущала, как он удаляется. Его шаги болью отзывались в ее сознании, а потом она услышала хлопки дверей и шум отъезжающих машин. Это был конец всему. Хотя нет, Дара понимала, что это только начало ее конца. Все самое страшное еще впереди. Она не в силах была поднять глаза от пыльной плитки тротуара. Вокруг слышались голоса; цыганские дети, привлеченные шумом, пролезали между взрослыми вперед и показывали на Дару пальцем, обзывая ее. Хотя она не обижалась на детей. Дети всегда такие, они же не понимают происходящего, да и взрослые их не сдерживали.

Слушая все это, Дара хотела исчезнуть, раствориться в пространстве или провалиться сквозь землю. Она даже поскребла ноготочками камень плитки в надежде, что он разверзнется под ней и поглотит ее. Или, если не удастся провалиться от стыда сквозь землю, может, произойдет что-то такое, что она перестанет быть всем интересна. Дара мысленно призвала прилет пришельцев в их корабле, о котором она читала в школе в книжке, или падение метеорита. Но ничего не происходило. Только голоса цыган, бурно обсуждающих ее, все усиливались. В этой одежде Дара чувствовала себя голой. Слишком обтягивающая майка и эти спортивные брючки. Отец вообще не выносил женщин в штанах, а тут она во всем этом предстала перед всем табором.

Затянувшееся молчание отца убивало Дару. Она не знала, что ей делать, и, прокручивая в голове его ответ Полонскому, что она не его дочь, Дара хотела верить, что это неправда. А потом она вспомнила главное.

— Дадо, я у Полонского документы взяла о земле, нашей земле, о том, что эта земля тебе принадлежит… так мужчина говорил, я слышала это и сама прочла в документах. Там слово "архив" везде было написано… — она подняла глаза и столкнулась со взглядом отца.

— И где эти документы?

— У Полонского… если бы ты быстрее за мной приехал и забрал меня. Почему ты так долго ехал за мной? — потом Дара перевела взгляд на стоящую справа от отца Розу. — Дае Роза, вы ведь сказал дадо о моем звонке?

— Бесстыжая, — Роза одернула края кофточки на складках жира на талии. — Стыд совсем потеряла, лжет-то как и не краснеет. Никто мне не звонил. Лжет она все, вся в мать пошла, та тоже как с полюбовником спуталась — весь стыд потеряла.

— Замолчи, женщина, — Мирчи пришлось повысить голос на Розу. Ее слова о Лиле Серебренной болью незажившей раны отозвались в его сердце.

— Дадо, поверь мне. Я звонила маме Розе, она сказала, что скажет тебе. У меня документы были, важные…

— Замолчи, — голос барона дрожал от злости. — Ты действительно пошла в свою мать. Таких документов не существует. Нет их. Ты лжешь, чтобы оправдать себя, свое беспутство, и еще и мою жену опорочить хочешь. Иди в дом, хватит народ потешать.

— Ты эту в наш дом пустишь? — поставив руки в бока своей необъятной талии, Роза шагнула вперед.

— Замолчи, женщина, и слушай, что тебе говорят. Эту под лестницей поселишь, пусть в доме убирается и по хозяйству помогает. Да, и одежду ей дай, а то совсем стыд потеряла — в такое вырядиться.

Понимая, что это конец, и больше ее отец не будет слушать, так как при всем таборе вынес свое решение, Дара встала и, опустив голову, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, пошла к дому. Пока она шла, ее несколько раз все-таки дернули за волосы и пнули в бок, но она молча снесла это, понимая, кем она стала для всех.

Уходя, она слышала голоса цыган, которые бурно обсуждали решение барона и все произошедшее. А зайдя в дом, услышала голос отца.

— Расходитесь, ромэлы. Я все сказал, на этом и порешим.

Дара захлопнула дверь и метнулась к комнатке под лестницей, понимая, что теперь в доме отца только здесь ей место. Эта комнатка служила подсобкой под разный инвентарь и ненужные вещи. У одной стены стояли стеллажи с разнообразным хламом, у другой были набиты доски в виде лавки. Комната была маленькая, с небольшим окошком вентиляции наверху стены. Дара села на пыльные доски широкой лавки у стены и, подтянув колени к груди, заплакала. Больше не было сил сдерживать слезы. Ее жизнь превратилась в непрекращающийся кошмар, все ее попытки выбраться из него терпели неудачу. Она боролась, сопротивлялась, не сдавалась, но все ее усилия ни к чему не привели. Возможно, ее сопротивление привело к худшему результату. Хотя кто знает, как лучше. Дара знала, что ее совесть чиста — она боролась за себя, свою честь и свободу. Только в этой борьбе она проиграла, и вот финал — она презираема всеми, навсегда отвергнута табором. Самым страшным были слова ее отца о том, что она ему больше не дочь. Он был единственным родным ей человеком, которого она так любит. Ее отец, который души в ней не чаял и баловал, хотя и изображал на лице суровость… он отрекся от нее, и ей уже никогда не заслужить его прощения.

"Гер… за что? Ведь все совсем не так, как ты думаешь. Да, я выкрала эти документы. Но ведь они не твои. Я забрала то, что принадлежит цыганам".

Дара вспомнила его слова о Лере. Он думает, что она и ее обманула. А ведь все совсем не так. Потом образ Леры всплыл в ее сознании, и она поняла, что Лера — его девушка. От этой мысли стало еще больнее.

"Я ненавижу тебя. Как можно быть таким жестоким. Как можно так поступать?" — Дара утерла слезы, понимая, что Полонский разрушил ее жизнь; теперь иллюзий у нее не осталось. Он разрушил все, что было у нее, — семья, табор, свобода и будущее. Все это превратилось в прах. Осталась реальность — она изгой, и эта каморка стала ее домом.

Дверь открылась, и в проеме появилась старшая дочка Розы — Ясмин, а из-за ее спины выглядывали две ее сестры.

— Шлюха. Вот твоя одежда, — Ясмин с презрением бросила на пол то, что держала в руках, — мама сказала, чтобы переоделась и шла в доме убираться. Потом в курятнике и у коз.

Бросив на валяющуюся одежду взгляд, Дара попросила:

— Там в моей комнате расческа была. Принеси мне ее, пожалуйста.

— В твоей комнате? — Ясмин язвительно засмеялась. — Теперь это моя комната. А все твои вещи я табору раздала. Не знаю, где твоя расческа, да и не нужна она тебе, пальцами волосы расчесывай.

— Ясмин, пожалуйста, скажи, где расческа. Это мамина…

— Дочь шлюхи, — Ясмин плюнула в сторону Дары. — Серебренная — шлюха, и ее дочь такая же. Засосы на шее прикрой, стыд совсем потеряла. Кстати, — она задержалась на пороге, — у меня через неделю свадьба будет. И знаешь, с кем? С Янко. Его родители как узнали, что ты по рукам пошла, сразу с тобой свадьбу разорвали. Отец меня ему сосватал. Красивый он, Янко.

Сестрички зло засмеялись, а Ясмин, выйдя из комнаты, с силой захлопнула за собой дверь.

Дара повалилась на бок и закрыла лицо руками. Больше не было сил выносить все это, но она знала, что вот так лежать ей никто не позволит.

Заглушив внутри себя все чувства, она подобрала с пола одежду и стала переодеваться. Теперь ее одежда будет вот такая — старая, поношенная, с чужого плеча, темных тонов. И платок на голову, чтобы закрывал волосы.

Одевшись, она постояла несколько минут, прижавшись лбом к холодной стене, собрала остаток сил и вышла из своей каморки.

Ей предстоял долгий и тяжелый день. Уборка в огромном коттедже отца, затем птичник и козы. Хотя ее радовало все это. Это не даст мыслям изъесть ее изнутри. Она запретит себе думать, вспоминать, чувствовать, и тогда она сможет просто жить.