— Захочешь писать — позовешь, — сказал Ковало и двинулся к выходу из комнаты. — Да, писать ты теперь будешь тоже только в присутствии моих людей, чтобы ничего больше не разбила.

На этих словах он вышел из ее комнаты, а за ним все остальные его люди.

Вот теперь Дара осознала всю глупость своего поступка. Ничего, кроме унижения, она не добилась, да и лежать прикованной к кровати было намного хуже, чем просто ходить свободной по комнате. Она с ужасом подумала, что теперь ее постоянно будут так кормить. Причем вместо вкусной еды, которую она даже не тронула, ее будут кормить кашей, которую она ненавидела. Потом, вспомнив последние слова Ковало о посещении ею туалета, она покраснела и постаралась сдержать выступившие на глазах слезы. Такого позора она не переживет — ходить в туалет в присутствии мужчин. Что теперь делать — она и не знала. Повернув голову набок, Дара попыталась стереть с лица остатки каши рукавом блузки, так хоть стало легче. Засыхающая каша на лице в этой ситуации была совершенно лишняя.

Через полчаса дверь в комнату открылась, и вошла та же женщина, что приносила ей еду в первый раз. Только теперь в руках у нее были веник, совок и мешки для мусора.

Видя, как убирается в ее комнате эта женщина, Даре стало безумно стыдно за свои действия. Она всегда сама убиралась, это нормально для цыганки — следить за чистотой и порядком. А здесь за нее убирают то, что сделала она. При этом в комнате присутствовал еще и охранник. Видно, Ковало не хотел, чтобы Дара заговорила с домработницей.

Дальше Дара только лежала и наблюдала, как постепенно комната приобретает прежний вид. Причем, несмотря на вечер, окно в ее комнате заменили на новое, даже привезли новое трюмо взамен разбитого, а потом и новое зеркало в ванную комнату.

Поздно вечером все последствия разгрома были устранены.

Опять в комнату зашел Ковало и, походив по ней, заглянул в ванную. Он довольно улыбнулся, хотя улыбка на его лице была жуткая. В комнату зашла домработница, принесла миску и отдала ему. Дара догадалась, что в миске опять каша; настал час ее вечернего кормления. С нее сняли наручники и, опять подтащив к стулу, посадили на него.

— Сама жрать будешь или опять насильно в тебя это запихивать?

Дара с ужасом смотрела на стоящего перед ней мужчину.

— Сама, — тихо прошептала она.

— Рот открыла, — Ковало поднес к ее лицу ложку с кашей.

— Можно я сама?.. Пожалуйста, — Дара подняла на него полные слез глаза.

Ковало кивнул держащим Дару охранникам, и те отпустили ее. Он дал ей в руки миску, и Дара, понимая, что это без варианта, стала есть кашу, так и сидя в центре комнаты на стуле, окруженная охраной и стоящим рядом Ковало.

— Я не люблю кашу… Можно я не буду это доедать, — понимая, что еще пару ложек, и ее просто вырвет, тихо произнесла Дара и подняла глаза на Ковало.

— Тебе принесли нормальную еду, но ты решила поиграть… Не стоит этого делать.

Ковало подошел к ней и, больно схватив за подбородок, поднял ее лицо.

— Теперь, я надеюсь, ты уяснила этот урок?

— Да.

— Ты затратила мое время, за это я жестоко наказываю.

— Пожалуйста… Не надо.

— Об этом нужно было раньше думать, — Ковало отпустил ее подбородок. — Иди в ванную.

— Я не пойду… Не смогу… Если они будут со мной… — на глазах Дары опять появились слезы. Но мысль о том, что с ней в туалет пойдут вот эти, была невыносима.

— Обещаешь, что больше такого не повторится?

— Да, — практически выкрикнула она, с надеждой смотря на Ковало.

— Иди. И недолго там — я жду тебя.

Дара метнулась в ванную и закрыла за собой дверь. Жалко, что дверь не запиралась, хотя такие мужчины могли ее легко плечом выбить. Тогда действительно — зачем замки? Понятно, что принимать душ она не стала, а вот умывалась долго, смывая с лица следы каши и слез.

Ковало, сев на стул, терпеливо ждал, когда девушка выйдет. Он и не думал, что ему удастся так быстро ее сломать… Опять же, у него был опыт ломки мужчин, а если и женщин, то явно не таких вот трепетно-нежных. Так что неудивительно, что небольшая грубость — и девушка испугалась. Хотя его порадовало, что не пришлось прибегать к другим методам. Смотря в эти глаза испуганного олененка, он еле сдерживал себя, чтобы не дать слабину. Так что хорошо, что она все поняла, напугалась и не будет больше дурить. Уж в этом-то он точно был уверен.

Когда Дара вышла из ванной комнаты, ее опять, грубо схватив, бросили на кровать и опять, подняв руки, приковали. Она в ужасе перевела взгляд на Ковало. Тот, подойдя к кровати, набросил на нее одеяло.

— Полежишь так всю ночь — подумаешь о своем поведении.

Она хотела попросить не приковывать ее, но видя его глаза, поняла, что он не переменит своего решения. Все присутствующие в комнате люди вышли, и последний выходивший выключил свет. Хорошо, что летняя ночь была лунная, и было не слишком темно. Дара лежала и смотрела в окно, туда, где была свобода и ее другая жизнь. В этих нерадостных раздумьях она и заснула.

* * *

Проснувшись, как всегда, с первыми лучами солнца, Дара лежала и ждала, когда придет этот страшный человек и снимет наручники. Ей повезло, что в эту ночь она от пережитого стресса провалилась в сон. Но, проснувшись, она ощутила, насколько это неудобно — лежать со скованными руками. Тело затекло и ныло. Даре хотелось встать, но приходилось просто лежать и ждать. Она прокручивал в голове произошедшие с ней события. Ей было обидно, что она упала с коня. Ведь если бы не упала, можно было попробовать и ускакать от них. Но только шансов удержаться в седле, когда на тебе надето столько юбок, практически нет. А ездить в брюках отец ей запрещал. Он вообще был очень строг к ее одежде — если не национальные юбки, то юбки, но длинные, практически до щиколотки, и никаких других вариантов он не приемлет. Дара смирилась с этим, да и нравились ей юбки, она всю свою жизнь так одевалась. Но, садясь в седло, она хотела бы надевать специальные бриджи — Дара видела такие в журнале. Они очень красиво смотрелись на всадницах и, наверное, в таких удобнее ездить верхом, да и шансов усидеть в седле больше. Только что теперь об этом думать?

Еще она постоянно вспоминала о своем коне. Хотя она и знала, что цыганская лошадь найдет дорогу домой, но все таки беспокоилась за него и очень надеялась, что он добрался до конюшни целым и невредимым.

Она думала и об отце — как он волновался за нее, узнав, что конь вернулся один. Интересно, он уже знает, что ее похитили? Наверное. Ведь эти люди похитили ее не просто так, а чтобы что-то от него потребовать. Может, денег? Хотя вряд ли — судя по дому, у этих людей предостаточно денег. Тогда зачем? Она, как и любая цыганская женщина, не допускалась до дел мужчин и поэтому не знала, чем занимается ее отец. Хотя, конечно, она иногда и подслушивала мужские разговоры, как любопытный ребенок, но не очень понимала, о чем идет речь.

В таких раздумьях она и провела время, пока в комнату опять не вошли. Сейчас Ковало был один. Он, подойдя к кровати, снял наручники и смотрел, как она трет руки и пытается подняться после такого неудобного лежания всю ночь.

— Надеюсь, ты усвоила урок? — видя, что девушка кивнула, он продолжил: — Снимешь с себя все эти юбки и помоешься хорошенько. Одежду наденешь другую — в шкафу сама подберешь себе, — Ковало кивнул на шкаф в углу комнаты. — И запомни — еще один такой фортель с твоей стороны, и я не буду добрым дядей. Ты поняла?

Дара вздрогнула от его голоса и закивала.

— Все поняла?

— Да.

Ковало вышел из ее комнаты, зная, что он свою работу выполнил. С этой девчонкой проблем больше не будет… Нет, будут. Но эти проблемы будет решать уже Гер. Раз он так хочет ее. Хотя, что удивительного — она красива. Только вот он уже свое отгулял, и у него Ирэн. А на всех других он теперь просто смотрит. Хватит ему уже развлечений — в свои сорок пять он нашел ту, с которой хочет быть. А эта цыганка — да, красивая, да и жалко ее… Вот странно — никогда никого не жалел, а тут жалость закралась. Ковало даже себе сам удивился — неужели у него может быть жалость?

ГЛАВА 3

Работающий кондиционер создавал в кабинете Полонского комфортную температуру. Герман, развалившись, сидел в кресле, через огромное, во всю стену окно созерцая Москву с высоты птичьего полета. Он слушал отчет секретаря о делах в Калининграде на его нефтеперевалочной базе и отправке танкера с нефтью в Японию, и если что-либо его не устраивало, вносил свои правки. Наконец, секретарь завершил отчет и, получив указания, удалился из кабинета.

— Выпить налить? — видя уставшее лицо Германа, спросил Ковало и, получив утвердительный кивок, прошел к бару в стене.

Он приготовил им два бокала виски со льдом, достав кубики льда из морозилки.

Отпив пару небольших глотков, Гер почувствовал себя значительно лучше.

— Отчет от наших с Калининграда пришел, сухогруз готов для отправки. Африканские братья по разуму ждут пшеницы с начинкой, — Ковало задумчиво крутил бокал с виски.

— Отправляй. Деньги они уже перевели. Все оружие, что они заказывали, им собрали?

— Все. Насчет этого не переживай, все-таки африканские царьки у нас постоянные клиенты. Любят они перевороты устраивать.

Гер согласно кивнул на слова Ковало, затем вспомнил, что хотел спросить:

— Как, кстати, цыганка? Вроде там с ней были проблемы, еще перед моим отлетом на Канары.

— Никаких проблем больше нет. Ведет себя тихо. А как отдых на Канарах?

— В целом неплохо. Даже Лера особо не надоедала своими разговорами. Прям медовый месяц провели.

— Вы там были два дня. Или для тебя с ней два дня как месяц идут?

Гер улыбнулся, понимая, что Ковало прав. Месяц с Лерой он бы не выдержал, а вот два дня ничего так прошли. Затем Гер помрачнел и спросил:

— Что наш цыганский барон? Убрал своих людей с вокзала или все упирается?

— Упирается… Но обещает решить.

— Меня достали его цыганские разводы. Готовь людей, вечером проведешь там зачистку. Тем, кого отловишь, — накостыляй хорошо, но без жертв. Пусть это будет нашим первым предупреждением.

— Хорошо. Сделаем. Может, кого пристрелить для острастки?

— Рано еще. Да и войны с ним я не хочу… Хлопотно все это. Странно, что он даже ради дочки не идет на уступки.

— Говорит, не может он. Табор — его семья.

Ковало еще отпил виски из бокала.

— Ну, раз у него такая большая семья, что ж, это тоже неплохо. Тогда посильнее накостыляй тому, кого отловишь — пусть барон попереживает за семью.

— Ты сам-то когда к цыганке поедешь?-

Почему-то Ковало не очень хотел, чтобы Гер ехал к ней. Вроде за эти дни жизнь вошла в нормальное русло. Ему сообщали, что девчонка тиха и послушна, и его это устраивало.

— Через пару дней. Давай с другими делами разберемся, а потом и отдых можно себе позволить.

Гер, отпив виски, продолжил:

— Я хочу под реконструкцию взять старую нефтеперерабатывающую базу на границе Московской и Тульской областей. Ее прежний владелец продает, и недорого.

— Это земли барона…

— Знаю, и даже более того — все это время барон нормально с этой базы нефть качал в левую. Можно сказать, сидел на трубе. А теперь я хочу ему эту трубу перекрыть.

Ковало молча отпил виски, понимая, что миром их конфликт с бароном теперь уже не закончится. Полонский постепенно влезал на земли цыган. Начиная с малого — полностью взять на себя оборот наркотиков там, а теперь еще и нефтебаза. И дочка барона стала разменной монетой в большой игре…

* * *

Дни Дары потекли в мнимом спокойствии и ожидании. Ждать, пребывая в неизвестности — это тяжело. На стену ей повесили новый телевизор, и она была в душе благодарна за такой подарок. Иначе так вообще можно себя и с ума свести своими же мыслями. Она много думала о произошедшем. Никогда не вникая в дела отца — дела мужчин для женщины недоступны, — она лишь мельком слышала о проблемах, возникающих у него в последнее время. Сейчас Дара, прокручивая в уме обрывки подслушанных разговоров, вспомнила даже имя — Герман Полонский… Гер. Это имя она слышала и здесь, от охранников, когда они переговаривались между собой, пока она давилась кашей. Значит, этот Гер и есть тот самый мужчина, при взгляде на которого она поняла, что он главный. В ее памяти возник его образ. Лицо такое, что кажется — еще секунда, и конец тебе придет; такой не пощадит. А вот глаза медовые. Странно, что такое образное название цвета глаз возникло у нее в голове при воспоминании о нем. О таком цвете глаз в таборе говорили "глаза цвета меда". Хотя, когда он смотрел на нее, это скорее были глаза тигра, глядящего на свою жертву.