– Прескверная погода, милорд.

– Чрезвычайно, – коротко ответил Летбридж.

– Должен сообщить вашей светлости, что к вам приходил один… один человек. Он прибыл незадолго до вашей светлости, и я оставил его внизу, чтобы присматривать за ним.

– Пришлите его наверх, – распорядился Летбридж и вошел в комнату, которая выходила окнами на улицу.

Через несколько мгновений появился посетитель, которого ввел в комнату враждебно настроенный к нему привратник. Им оказался коренастый мужчина, одетый в грубошерстную накидку и шляпу с широкими опущенными полями, которую он сжимал в руке. При виде Летбриджа он ухмыльнулся и приложил палец ко лбу.

– Надеюсь, все в ажуре, ваша честь, и леди не пострадала.

Летбридж не ответил. Достав из кармана ключ, он отпер один из ящиков письменного стола, вынул оттуда кошель и швырнул его гостю со словами:

– Берите и проваливайте. И не забывайте, друг мой, держать язык за зубами.

– Хороший совет, и пусть не опрокинуть мне больше ни одного стаканчика, если я расколюсь! – с негодованием ответил джентльмен в грубой накидке.

Он высыпал содержимое кошеля на стол и принялся пересчитывать монеты.

Летбридж презрительно скривился.

– Не трудитесь. Я плачу то, что обещал.

Мужчина понимающе ухмыльнулся.

– Да, вы малый не промах, это точно. А я, когда имею дело с такими хитрецами, предпочитаю не рисковать. – Пересчитав все монеты, он сгреб их в огромную ладонь и ссыпал в карман, добродушно добавив: – Все верно, и досталось легко. А теперь я исчезаю. Не надо меня провожать, я знаю дорогу.

Летбридж вышел вслед за ним в узкий коридор.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Но я доставлю себе удовольствие и выпровожу вас вон.

– Господь с вами, за кого вы меня принимаете? – возмутился посетитель. – Ваша милость, обчистить нанимателя в его берлоге – последнее дело! – С этими словами он сошел со ступенек в темноту и, сгорбившись, зашагал в сторону Пиккадилли.

Лорд Летбридж закрыл за ним дверь и еще некоторое время, нахмурившись, постоял на пороге. Из задумчивости его вывел камердинер, который поднялся по лестнице из людской, чтобы прислуживать ему, и озабоченно заметил, что дождь промочил сюртук его светлости.

Нахмуренное чело барона разгладилось.

– Очевидно, что так, – сказал Летбридж. – Но, я полагаю, игра стоила свеч.

Глава 8

Было уже начало шестого, когда Горация прибыла на Гросвенор-плейс и, услышав от привратника, который час, отчаянно взвизгнула и бросилась вверх по лестнице. В коридоре второго этажа она едва не налетела на Рула, уже одетого для выхода в оперу.

– Ой, милорд, со мной случилось такое приключение! – переводя дыхание, выпалила она. – Я ужасно опаздываю, иначе р‑рассказала бы о нем прямо сейчас. Умоляю п‑простить меня! Я быстро!

Рул смотрел ей вслед, пока она не скрылась в своей комнате, после чего продолжил путь и спустился вниз. Очевидно, совершенно не полагаясь на представления собственной супруги о времени, он распорядился, чтобы обед задержали на полчаса, и отправился в одну из гостиных, дабы дождаться появления Горации. Тот факт, что опера начиналась в семь часов, похоже, ничуть не беспокоил его, и, даже когда стрелки золотых часов, стоявших на каминной полке, показали без четверти шесть, он не проявил ни малейших признаков нетерпения. Зато повар, взволнованно метавшийся внизу между индейкой на вертеле и крабами в масле, призывал самые черные проклятия на головы женщин.

Но без пяти минут шесть графиня, являя собой воздушное видение в прозрачной кисее, кружевах и плюмаже, заняла свое место за обеденным столом напротив супруга и с торжествующей улыбкой объявила, что она, дескать, опоздала не очень-то и сильно.

– А если дают Г‑Глюка, то я не возражаю вообще п‑пропустить часть, – сообщила она. – Но я д‑должна рассказать тебе о своем приключении. Только п‑представь себе, Маркус, на меня напали разбойники!

– Напали разбойники? – с некоторым удивлением повторил граф.

Горация, рот которой был набит крабами в масле, энергично закивала головой.

– Мое дорогое дитя, когда и где?

– О, это случилось у «Хафуэй-Хаус», когда я возвращалась домой от Лэйни. Они напали на меня средь бела дня и отобрали кошель. В нем было совсем немного денег.

– Какое счастье, – заметил граф. – Но, очевидно, я чего-то не понимаю. Неужели мои храбрые слуги не оказали никакого сопротивления этим отчаянным грабителям?

– Видишь ли, Джеффрис не захватил с собой пистолеты. Так пояснил мне потом кучер.

– Ага! – сказал граф. – В таком случае, будем надеяться, что он окажется настолько любезен, чтобы повторить свои объяснения мне.

Горация, которая в этот момент накладывала себе на тарелку артишоки, быстро подняла на него глаза и сказала:

– П‑прошу тебя не устраивать сцен, Рул. Это я виновата в том, что так долго задержалась у Лэйни. Не думаю, кстати, что Джеффрис мог с‑сделать что-нибудь, даже будь у него с собой мушкетон, п‑потому как их было несколько и все они п‑палили из пистолетов!

– Вот как! – прищурился Рул. – А сколько именно их было?

– В общем, т‑трое.

Его светлость удивленно приподнял брови:

– Хорри, твой рассказ становится чрезвычайно интересным. На тебя напали три человека…

– Да, и все они б‑были в масках.

– Что ж, этого следовало ожидать, – заметил его светлость. – И ты хочешь сказать, что единственное, чего ты лишилась, был твой кошель?

– Да, но один из них попытался стащить у меня с п‑пальца кольцо. Осмелюсь предположить, они забрали бы все, что у меня было, если бы в этот самый момент ко мне не п‑пришло спасение. Ну разве это не р‑романтично, сэр?

– Безусловно, – согласился граф. – Могу я поинтересоваться, кем были эти молодцы, что совершили столь галантный поступок?

– Это был лорд Л‑Летбридж! – ответила Горация, с некоторым вызовом произнося имя своего спасителя.

Несколько мгновений граф хранил молчание. Затем он потянулся за графином кларета[52] и вновь наполнил свой бокал.

– Понимаю, – сказал он наконец. – Значит, он тоже был в Найтсбридже? Какое счастливое совпадение!

– Да, не п‑правда ли? – согласилась Горация, радуясь тому, что ее слова не вызвали у графа яростного неприятия.

– Прямо-таки ниспосланное самим Провидением. И что же, он в одиночку обратил в бегство этих вооруженных грабителей?

– Да, именно т‑так. Он галопом п‑подскакал к нам, и разбойники бросились наутек.

Граф склонил голову с выражением вежливого интереса на лице.

– И что же было дальше? – мягко поинтересовался он.

– О, потом я спросила его, не согласится ли он вернуться домой вместе со мной, и должна сказать тебе, Рул, что п‑поначалу он вовсе не склонен был принять мое п‑приглашение, но я настаивала, и он с‑сдался. – Она глубоко вдохнула. – И еще я должна с‑собщить тебе, что мы с ним решили стать друзьями.

Глаза их встретились.

– Я польщен таким доверием, дорогая. Ты ждешь от меня комментариев по этому поводу?

Горация выпалила:

– В общем, лорд Летбридж сказал мне, что тебе это не п‑понравится.

– А, он так сказал? – пробормотал его светлость. – А он не назвал причину моего возможного неудовольствия?

– Нет, но он с‑сказал, что знакомство с ним может вызвать п‑пересуды. Тогда мне с‑стало его жаль, и я ответила, что буду дружить с ним, а что г‑говорят люди, мне все равно.

Граф легонько промокнул губы салфеткой.

– Понимаю. А если, предположим, я буду настроен резко отрицательно по отношению к этой дружбе?

Горация изготовилась к битве:

– П‑почему бы это, сэр?

– Полагаю, что редкая проницательность его светлости позволила ему сообщить тебе мои резоны, – суховато ответил граф.

– Мне они п‑показались очень глупыми и – да! – жестокими, – провозгласила Горация.

– Этого я и боялся, – сказал Рул.

– И, – воодушевленно продолжала Горация, – бесполезно говорить мне, что я не д‑должна разговаривать с лордом Летбриджем, поскольку я все равно сделаю так, как р‑решила!

– В таком случае имеет ли смысл просить тебя – очень мягко, ты понимаешь – не дружить с Летбриджем?

– Нет, – отрезала Горация. – Он мне нравится, и я не н‑намерена прислушиваться к гадким п‑предрассудкам.

– В таком случае, если ты покончила с обедом, любовь моя, нам пора отправляться в оперу, – невозмутимо заявил граф.

Горация поднялась из‑за стола с таким чувством, словно у нее выбили почву из-под ног.

В итальянской опере, одним из покровителей которой был его светлость, давали «Ифигению в Тавриде». Это сочинение пользовалось шумным успехом в Париже, где и было впервые поставлено на сцене. Граф и графиня Рул прибыли в середине первого акта и заняли свои места в одной из зеленых лож. Театр был залит ярким светом и переполнен светскими щеголями; одни, не питая особой любви к музыке, собрались здесь, чтобы не отстать от моды, другие – чтобы себя показать, а третьи, коих было совсем мало, подобно графу Марчу, внимательно рассматривали в монокли сцену в надежде отыскать какую-нибудь танцовщицу необыкновенной привлекательности. Среди пышно – и безвкусно – разодетой публики попадались и virtuosi[53], самым известным среди которых оказался мистер Уолпол, уютно устроившийся в ложе леди Харвей. В партере собрались молодые джентльмены, большую часть времени рассматривавшие дам в ложах. Макарони были представлены мистером Фоксом, который выглядел явно невыспавшимся, что было совсем неудивительно, поскольку до трех часов пополудни он играл в кости в «Олмаксе» с милордом Карлайлом, чью юношескую внешность самым причудливым образом украшала мушка в форме кабриолета. Разумеется, был здесь и мистер Кросби Дрелинкурт с огромной бутоньеркой в петлице сюртука и подзорной трубой, приделанной к длинной трости в качестве набалдашника. Макарони, передвигавшиеся мелкими шажками, самодовольно и глупо улыбавшиеся и то и дело подносящие к носу хрустальные флакончики с духами, являли собой разительный контраст с самцами, молодыми денди, которые, в противовес своим расфранченным современникам, ударились в другую крайность. Этих джентльменов не отличала экстравагантность нарядов, если не считать таковой намеренный беспорядок туалета. Их развлечения носили грубый, даже первобытный характер, не в пример утонченным забавам макарони. Этих молодых людей можно было встретить на любом боксерском поединке или на петушиных боях, а когда подобные потехи им приедались, то они запросто могли нарядиться вечером разбойниками, вселяя ужас в мирных обывателей. Лорд Уинвуд, весь первый акт ожесточенно обсуждавший шансы своего любимца-боксера по прозвищу Эльф в противостоянии с протеже мистера Фарнаби, гордо именовавшимся Тигром Блумсбери (поединок должен был состояться следующим вечером на арене «Броутон Амфитеатр»), сам в некотором роде принадлежал к самцам и всю прошлую ночь провел в арестантской, где в компании беззаботной молодежи боксировал со стражей. В результате столь интенсивных физических упражнений у его светлости красовался внушительный синяк под глазом, каковое обстоятельство заставило мистера Дрелинкурта исторгнуть вопль ужаса при встрече с виконтом.

Когда по окончании первого акта опустился занавес, вечер начался по-настоящему. Дамы принялись одаривать благосклонными взглядами и кивками кавалеров, которые потянулись в ложи засвидетельствовать им свое уважение, и в зале зазвучал оживленный гул голосов.

Очень скоро ложу Рула заполонили друзья Горации, и его светлость, которого оттеснил от супруги пылкий мистер Дашвуд, подавил зевок и отправился прогуляться в поисках более подходящей компании. Вскоре его можно было увидеть в амфитеатре, смеющимся над чем-то, что нашептывал ему на ухо мистер Сельвин, но, уже собираясь отойти к группе мужчин, звавших его, он вдруг заметил в одной из лож нечто привлекшее его внимание и изменившее его планы. Три минуты спустя он вошел в ложу леди Мэссей.

Со времени своей женитьбы он не заговаривал с нею на людях, так что сейчас она с удивлением, к которому примешивалось торжество, протянула ему руку.

– Милорд, полагаю, вы знакомы с сэром Уиллоугби? И с мисс Клоук, разумеется? – спросила она, кивая на своих спутников. – Как вам понравилась «Ифигения», сэр? Мы с лордом Летбриджем сошлись во мнении, что Мариццона, как это ни печально, сегодня не в голосе. А вы что скажете?

– Говоря по правде, – ответил он, – когда я прибыл, она уже уходила со сцены. – Он обернулся. – А, Летбридж! – произнес он в свойственной ему мягкой и даже сонной манере. – Какая удачная rencontre![54] Боюсь, я перед вами в долгу, не так ли?

Леди Мэссей резко обернулась, но граф отошел к заднему ряду ложи, где стоял Летбридж, и теперь его загораживала массивная фигура сэра Уиллоугби Монка.

Летбридж склонился перед графом в глубоком поклоне.

– Я был бы счастлив думать так, милорд, – с изысканной вежливостью ответил он.