Шарлотта воскликнула:

– Боже, кто бы это мог быть? Мама, к нам посетитель! – Прижавшись носом к стеклу, она продолжала: – На дверце имеется герб, но отсюда я не разберу… Лиззи, по-моему, это лорд Рул!

– О нет! – пролепетала Элизабет, прижимая ладонь к сердцу.

К этому времени лакей на запятках уже спрыгнул на землю и распахнул дверцу экипажа. От изумления глаза у Шарлотты полезли на лоб.

– Это же Хорри! – ахнула она.

Леди Уинвуд в отчаянии стиснула свой флакон с нюхательной солью.

– Шарлотта, мои нервы! – умирающим голосом простонала она.

– Но, мама, это правда! – настаивала средняя дочь.

Элизабет тем временем охватили дурные предчувствия.

– Боже, что она могла натворить? – прошептала она, опускаясь в кресло и заливаясь смертельной бледностью. – Надеюсь, ничего… ужасного!

На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась от сильного толчка, и перед ними предстала Горация, разрумянившаяся и ясноглазая, размахивавшая шляпкой, которую она небрежно держала за ленты.

Руки леди Уинвуд нащупали мягкий круглый платок, покрывающий ее голову.

– Милая, сквозняк! – простонала она. – Моя бедная голова!

– Хорри, пожалуйста, закрой дверь! – сказала Шарлотта. – Разве можно врываться столь бесцеремонно и шумно, зная, какие расшатанные у мамы нервы?

– Ой, простите меня! – сказала Горация и осторожно притворила за собой дверь. – Я забыла. Л‑Лиззи, все устроилось, и ты выйдешь з‑замуж за Эдварда!

Леди Уинвуд села на софе.

– Господи помилуй, она бредит! Горация, что ты… чем ты занималась?

Горация небрежно отшвырнула в сторону накидку и с размаху опустилась на низенькую табуретку подле софы матери.

– Я была с визитом у лорда Рула! – провозгласила она.

– Так я и знала! – голосом Кассандры[15] откликнулась Элизабет.

Леди Уинвуд, со стоном смежив веки, откинулась обратно на подушки. Шарлотта, глядя на пугающую неподвижность матери, завизжала:

– Бессердечная девчонка! Неужели у тебя совсем не осталось сострадания к нашей дорогой мамочке? Лиззи, нашатырный спирт!

Нашатырный спирт, нюхательные соли и венгерская вода[16], втираемые в виски леди Уинвуд, вернули ее к жизни. Она открыла глаза и даже нашла в себе силы спросить:

– Что говорит это дитя?

Шарлотта, ласково поглаживая исхудавшую руку матери, сказала:

– Мама, умоляю, не стоит волноваться!

– Т‑тебе и впрямь н‑не о чем волноваться, м‑мама, – покаянно поддакнула Горация. – Я действительно виделась с лордом Рулом, но…

– В таком случае все кончено! – с трагичной покорностью судьбе провозгласила леди Уинвуд. – Теперь нам остается разве что ждать, когда нас поведут в долговую тюрьму. Сама я против этого ничуть не возражаю, поскольку дни мои сочтены, но вот моя красавица Лиззи, моя милая Шарлотта…

– М‑мама, в‑выслушай же меня, в к‑конце концов! – не выдержала Горация. – Я все объяснила л‑лорду Рулу и…

– Боже милостивый! – воскликнула Элизабет. – Только не Эдвард!

– Да, Эдвард. Разумеется, я рассказала ему об Эдварде. И он н‑не ж‑женится на тебе, Лиззи, зато он п‑пообещал стать вместо этого п‑покровителем Эдварда…

Леди Уинвуд вновь пришлось прибегнуть к укрепляющему воздействию нюхательных солей, после чего она слабым голосом потребовала, чтобы ей сказали, чем она заслужила столь суровую кару.

– И еще я объяснила ему, ч‑что ничто на с‑свете не заставит Шарлотту в‑выйти за него замуж, и он, как мне показалось, н‑ничуть не обиделся.

– Теперь мне остается, – со спокойной решимостью провозгласила Шарлотта, – лишь умереть со стыда!

– О Хорри, дорогая моя! – всхлипнула Элизабет, смеясь сквозь слезы.

– А потом я спросила его, – с торжеством закончила Горация, – не хочет ли он жениться на м‑мне. И он ответил с‑согласием!

На мгновение ее родственники лишились дара речи. Очевидно, леди Уинвуд решила, что ситуация вышла из-под контроля ее флакончика с нюхательной солью, позволив тому выскользнуть из ее пальцев на пол, а сама в немом замешательстве уставилась на младшую дочь.

Первой обрела голос Шарлотта:

– Горация, ты хочешь сказать, что имела нескромность, неприличие и… и дерзость просить лорда Рула взять тебя в жены?

– Да, – твердо ответила Горация. – Имела.

– И… и… – Шарлотте явно не хватало слов, – он согласился… жениться на тебе вместо Лиззи?

Горация кивнула.

– Он не мог, – заявила Шарлотта, – не заметить заикания.

Горация гордо выпятила подбородок:

– Я п‑первой заговорила с ним о з‑заикании, и он сказал, что оно ему н‑нравится!

Элизабет поднялась со своего кресла, обняла Горацию и прижала ее к своей груди:

– А почему нет? Милая моя, дорогая сестричка, я никогда не смогу отплатить тебе за то, что ты пожертвовала собой ради меня!

Горация покорно вытерпела объятия.

– Знаешь, говоря по правде, Лиззи, я с радостью в‑выйду за него замуж. Но я все время с‑спрашиваю себя: ты уверена, что не х‑хочешь этого сама? – Девушка напряженно вглядывалась в лицо сестры. – Т‑ты и в‑вправду любишь Эдварда с‑сильнее?

– Ох, любовь моя!

– Тогда я тебя не п‑понимаю, – заявила Горация.

– Не следует полагать, – решительно заявила Шарлотта, – будто лорд Рул принял все за чистую монету. Можете мне поверить, он счел Хорри взбалмошным ребенком.

– Н‑нет, не с‑счел! – мгновенно ощетинилась Горация. – Он г‑говорил совершенно искренне и н‑нанесет маме в‑визит сегодня, в три часа пополудни.

– Не ожидаете же вы, что я смогу встретиться с лордом Рулом лицом к лицу? – трагическим голосом осведомилась леди Уинвуд. – Я готова провалиться сквозь землю!

– А придет ли он вообще? – пожелала узнать Шарлотта. – И какой непоправимый вред могла нанести нескромность Хорри? Мы должны спросить себя, а захочет ли лорд Рул породниться с семьей, один из членов которой оказался настолько глух к женской скромности и чести?

– Шарлотта, не говори так! – с непривычной строгостью одернула сестру Элизабет. – Что еще он мог подумать, кроме того, что наша милая Хорри – всего лишь порывистый и непосредственный ребенок?

– Только на это нам и остается уповать, – с тяжким вздохом заключила Шарлотта. – Но, если она разболтала о твоей привязанности к Эдварду Херону, боюсь, все кончено. Мы знаем и любим нашу дорогую Хорри, не замечаем ее недостатков, но разве найдется джентльмен, готовый взять ее в жены вместо первой красавицы семейства?

– Я и сама об этом думала, – призналась Горация. – Он г‑говорит, что легко п‑привыкнет к моим ужасным бровям. И в‑вот что я тебе еще скажу, Шарлотта! Он заявил, что будет очень ж‑жаль, если я подрасту еще хоть немного.

– Как унизительно сознавать, что лорд Рул мог просто потешаться над Уинвудами! – сказала Шарлотта.

Но оказалось, что лорд Рул и не думал шутить. Ровно в три часа пополудни он поднялся по ступеням дома под номером двадцать по Саут-стрит и осведомился, сможет ли леди Уинвуд принять его.

Несмотря на свой пафосный отказ видеться с графом, леди Уинвуд нашла в себе силы ожидать его в гостиной, для чего ей пришлось подкрепиться нюхательными солями, а прибытие от портнихи нового платья со вставками из шелка в мелкий рубчик окончательно предотвратило нервный срыв.

Ее беседа с его светлостью длилась полчаса, по истечении каковых ливрейный лакей прибыл к мисс Горации с уведомлением о том, что ее присутствие желательно.

– Ага! – вскричала Горация, метнув победный взгляд на Шарлотту, и вскочила на ноги.

Элизабет схватила ее за руки:

– Хорри, еще не поздно! Если эта договоренность тебе неприятна, ради всего святого, не молчи, а я отдамся на милость лорда Рула!

– Неприятна? В‑вздор! – заявила Горация и была такова.

– Хорри, Хорри, дай я тебе хотя бы пояс на платье поправлю! – выкрикнула ей вслед Шарлотта.

– Слишком поздно, – сказала Элизабет, молитвенно сложив руки перед грудью. – Ах, если бы я могла быть уверена в том, что это не самопожертвование на алтарь сестринской любви!

– Если хочешь знать мое мнение, – заметила Шарлотта, – то Хорри весьма довольна собой.

Горация, распахнув дверь гостиной, неожиданно обнаружила мать на ногах, а флакончик с нюхательными солями – забытым на столике с резными вставками из позолоченной бронзы. В центре комнаты, лицом к двери, стоял лорд Рул, одной рукой, на которой красовался перстень с огромным квадратным сапфиром, опираясь на спинку кресла. Он выглядел куда как авантажнее и неприступнее в голубом бархате с золотой тесьмой, чем давеча в костюме для верховой езды, и на мгновение Горация приостановилась, с сомнением глядя на него. Но потом она заметила его улыбку и вновь воспрянула духом.

К ней подплыла леди Уинвуд и обняла.

– Моя милая! – проворковала она, явно обуреваемая чувствами. – Милорд, услышьте ответ моего дорогого ребенка из ее собственных уст. Горация, милая моя, лорд Рул оказывает тебе честь и предлагает свою руку и сердце.

– Я же г‑говорила тебе, что он ничуть не ш‑шутил, м‑мама! – заявила неисправимая девчонка.

– Горация! Умоляю тебя! – взмолилась многострадальная мамаша. – Где твой реверанс, любовь моя?

Горация послушно присела в реверансе. Когда же она выпрямилась, граф взял ее руку и изящно склонился над нею, после чего сказал, глядя на нее смеющимися глазами:

– Мадемуазель, я могу оставить эту маленькую ручку себе?

Леди Уинвуд подавила трепетный вздох и смахнула со щеки платочком непрошеную слезу.

– М‑мило! – одобрительно заметила Горация. – М‑можете, сэр. С вашей стороны очень любезно – доставить мне удовольствие и сделать предложение.

Леди Уинвуд, предчувствуя недоброе, принялась озираться по сторонам в поисках своих солей, но, видя, что его светлость смеется, передумала.

– Дитя мое, – ласково начала она. – Вы сами видите, милорд, какая она неиспорченная.

Она не оставила вновь помолвленную пару наедине, и вскоре граф откланялся, строго следуя тем же правилам приличия. Не успела входная дверь захлопнуться за ним, как леди Уинвуд заключила Горацию в материнские объятия.

– Мое милое дитя! – сказала она. – Тебе очень-очень повезло! Такой замечательный мужчина! Такая изысканная утонченность!

В дверь просунула голову Шарлотта:

– Можно нам войти, мама? Он действительно сделал Хорри предложение?

Леди Уинвуд вновь промокнула глаза платочком:

– В нем есть все, чего я только могла бы желать мужу своей дочери! Такая утонченность! Такая порода!

Элизабет завладела рукой Горации, но Шарлотта оказалась куда более практичной, заметив:

– А вот мне представляется, что он страдает старческим слабоумием. И, как ни отвратительна мне мысль о брачном контракте, я полагаю…

– Он – сама щедрость! – вздохнула леди Уинвуд.

– В таком случае позволь пожелать тебе радости и счастья, Хорри, – сказала Шарлотта. – Хотя я должна заметить, что полагаю тебя слишком юной и ветреной для замужества. И я буду молиться о том, чтобы у Терезы Молфри достало чувства такта не трезвонить на каждом углу об этом щекотливом деле.

Поначалу и впрямь складывалось впечатление, что миссис Молфри ни за что не сумеет удержать язык за зубами. Едва только стало известно об обручении, как она тотчас же примчалась на Саут-стрит, в чем ее кузины ничуть не сомневались, горя нетерпением услышать все подробности истории из первых уст. Впрочем, она отнюдь не удовлетворилась тщательно отредактированной Элизабет версией о досадной «ошибке» и потребовала, чтобы ей рассказали всю правду. Положение спасла леди Уинвуд, в кои-то веки принявшая на себя удар и заявившая, что вопрос был улажен к ободному удовольствию ею и его светлостью, который влюбился в Горацию с первого взгляда.

Этим миссис Молфри и пришлось довольствоваться. Выразив свои соболезнования Элизабет за то, что та упустила графа, дабы получить взамен всего лишь лейтенанта, а Шарлотте посочувствовав, что ее обошла на повороте зеленая выпускница пансиона для девочек, отчего она рискует остаться старой девой, миссис Молфри удалилась, оставив после себя резкий запах фиалок. Все вздохнули с облегчением.

Шарлотта мрачно заметила, что из столь скандально устроенного брака Горации не выйдет ничего хорошего.

Но в своем пессимизме она оказалась одинока. Сияющий мистер Херон крепко стиснул Горации руки и поблагодарил от всего сердца, пожелав ей счастья. Мистер Херон уже имел честь свести знакомство с лордом Рулом на званом вечере для избранных, устроенном на Саут-стрит, и его светлость снизошел до того, что отвел молодого человека в сторонку, дабы побеседовать с ним о его будущем. Мистер Херон без колебаний заявил, что граф – добрейшей души человек, и воздержался от дальнейших комментариев по поводу его репутации или весьма зрелого возраста. Элизабет, которой тоже пришлось собраться с духом и предстать перед своим бывшим женихом, обнаружила, что не так страшен черт, как его малюют. Милорд поцеловал ей руку и, отпуская ее, произнес, изящно растягивая слова: