— Эй, отдай…

— Г…гу… — растянула та беззубый рот в улыбке.

— Есть хочешь? Ага, хочешь, понимаю. Ну, иди сюда. Ты моя любимая Вероника Колокольчикова. Давай завтракай на здоровье!

Потом, когда Вероника уснула, Надя тихо спустилась по лестнице в гостиную. Подошла к окну, потянула за веревочку жалюзи: белое солнце ослепило, пошло гулять по комнате по-хозяйски, заиграло зайчиками на глянцевых изразцах камина. Как же хорошо в этом доме, светло, чисто! Вроде и мебели лишней нет, а уютно. Диван с креслами у камина, обеденный стол в углу, стеллаж с книгами во всю стену. А книги, книги-то какие! Полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Лескова, а вот синенький восьмитомник любимого Чехова. У них дома точно такой был…

Опустилась на диван, еще раз огляделась. Стало быть, она здесь хозяйкой будет. Смешно как — маленькая хозяйка большого дома. А еще — жена. Уважаемая дама Надежда Ивановна Колокольчикова.

Да, жена… Только ведь, как известно, жены в отдельных от супружеской спальни светелках ночи не проводят. Ну да ладно, об этом — потом. Придет время, и оно как-нибудь, само собой. Нет, пока лучше не думать! Страшно пока. Лучше сходить на кухню, чаю попить да позавтракать, скоро Борис приедет.

Через месяц в Егорьевском загсе их расписали. От торжественной регистрации они отказались, присутствовали только свидетели — старинный друг Бориса, толстый лысый Володя, да его жена Галя, бойкая приветливая хохлушка. Свадьбу решили тоже скромную играть — чтоб все свои.

— Та на шо вам эта свадьба сдалась, таки расходы! — ловко перетирая тарелки из сервиза, щурилась на солнце Галя. — Сделали один вечерочек для друзей, другой для Бориных сослуживцев — и все дела! На невесту ж фату все одно не наденешь, у нее ж вон дитя! Да и для сослуживцев я бы не зробылась… Там у тебя, Боря, одни злы бабы работают, будут потом про Надийку лясы точити… Еще ж и дитя, не дай божечки, сглазят…

Веронику, слава богу, «злы бабы» не сглазили, но инцидент на «вечерочке» для сослуживцев таки случился. Прямо за столом расплакалась вдруг одна из приглашенных сотрудниц, полноватая стареющая блондинка с ярко накрашенным ртом. Ее споро отвели на кухню, и уже оттуда слышалось нервное, слезно-отчаянное:

— Да я перед ним пять лет гопака наплясывала, как идиотка! Он меня ни разу даже в гости не пригласил! А тут соплячка какая-то! Откуда она вообще взялась, аферистка! Да ей только дом нужен, это ж понятно! А он слюни распустил — моя Наденька, моя Наденька…

— Рая, прекрати немедленно… — увещевал ее женский испуганный голос, — ты же интеллигентная женщина, что ты себе позволяешь… Как можешь так говорить про Борис Борисыча…

— Ага! Еще надо разобраться, на какие шиши он себе дом отгрохал! Все только и носятся вокруг — честный, неподкупный! Я вот сообщу в ОБХСС, пусть проверят, откуда эта честность взялась!

Она сидела, как говорится, ни жива ни мертва. Глянула сбоку на Бориса — он лишь улыбнулся виновато, плечами пожал. Потом взял ее ладонь, поднес к губам, произнес тихо:

— Не обращай внимания, Надюш. У нас Раиса Сергеевна очень эмоциональная женщина. Прекрасный сотрудник, добрый человек, но иногда… Чего-нибудь придумает себе этакое. Прости, у нее просто истерика. Не обращай внимания…

— Да я и не обращаю, — легко улыбнулась она, успокоенная ровной интонацией его голоса. — Я думаю — сейчас горячее подавать или чуть позже?

— Не надо сейчас. Пусть она там, на кухне, успокоится.

— А ты правда честный и неподкупный?

— Нет. Я казнокрад и взяточник, рыцарь Синяя Борода, на завтрак питаюсь исключительно молодыми симпатичными девушками.

Она хмыкнула, глядя в его чуть насмешливое доброе лицо, подмигнула заговорщицки:

— А я известная аферистка, всю жизнь только и делала, что обманывала честных мужчин…

И рассмеялись оба едва слышно, чувствуя, как образовалось меж ними хрупкое уютное единение.

А так, в общем, других неприятных инцидентов на их скромной свадьбе не случилось, все нормально прошло. Вывели из кухни успокоившуюся, с виноватыми хмельными глазами Раису Сергеевну, Надя пошла хлопотать с горячим. К полуночи гости разошлись, они вдвоем дружно перемыли посуду, спать легли. Как и до свадьбы, в разных комнатах.

Так месяц прошел, другой… Март наступил, ветром весенние запахи принесло. Время любви, время надежд… По вечерам ее совесть стала мучить — сколько ж можно тянуть, пора долги за комфортное супружество отдавать. Не маленькая, понимать должна. И хватит себя уговаривать этим «потом», «как-нибудь» да «само собой». Не выйдет! Борис, конечно, терпеливый и понимающий человек, но он в первую очередь мужчина. Тем более — законный муж…

В одну из ночей так и не смогла заснуть, все вертелась с боку на бок. Потом решила для себя — хватит! В конце концов, не на Голгофу же ей идти, всего лишь в постель к мужу. Встала с кровати, оправила волосы перед зеркалом, чуть оттянула с плеч рубашку. Вдохнула-выдохнула. И пошла…

Он испуганно поднял голову от подушки:

— Что, Наденька? Случилось что-нибудь? С Никушей?

И тут же понял — ничего не случилось. Сел на постели, глянул, как она старательно мостится на вторую половину кровати, натягивает на себя одеяло. Произнес тихо:

— Я тебя не тороплю, Надь…

Она привстала, обхватила его за шею, молча потянула к себе. Тут же услышала, как начало бухать сердце Бориса, как тяжелой прерывистой волной пошел воздух в легкие. И поцелуй — такой осторожный, такой нежный, что и страх куда-то пропал. Прижала к себе его голову, ощутив под ладонью явно обозначившуюся на темени проплешину…

Ну, проплешина. И что с того. Многие мужчины, бывает, вообще в молодости лысеют. И у папы, помнится, была такая. Да что там — все можно пережить, ведь не Голгофа же…

* * *

«Здравствуйте, дорогая Александра Григорьевна. Недавно перебирал бумаги — наткнулся на свое не отправленное когда-то письмо. Неужели десять лет с того момента прошло?

Я Сережа Серый из Обуховского детдома, вы меня, конечно же, не помните. Теперь-то уж точно…

Так вот. Читал я это неотправленное письмо и сам себе удивлялся — надо же, каким романтиком был. Так страстно любви от жизни требовал, жуть! Если положен, мол, чай с сахаром, то будьте добры, отдайте! Надо же… Наверное, только детдомовец может от жизни так категорично любви требовать…

Только сейчас понял — не истребуешь ее, господу богу счет за свое сиротство не предъявишь. А мне тогда казалось, что вот она, моя любовь… Ошибся на первый раз, а потом исправил-таки ошибку! Полное, мол, взаимопонимание, самоотдача, растворение друг в друге и всякая прочая белиберда…

Нет, оно все так и начиналось, конечно же. Мы с Лилей организовали свое дело, раскрутились, большие деньги стали зарабатывать. Казалось бы — живи да радуйся. И сын Мишка со мной, и жена любимая — чего еще человеку для счастья надо?

Не чувствую его, дорогая Александра Григорьевна. Все есть, а счастья нет. Ушло куда-то, растворилось в благополучии. Да и благополучие это пресловутое — ужасно коварная вещь оказалась. Я вот недавно сел и задумался — мы с женой давно, кроме дела и денег, ни о чем не говорим…

Да, так вот печально получилось. Деньги есть, а семьи нет. Не остановил я Лилю вовремя, не сумел проявить характер. Понимаете, ее будто ветром понесло — это как снежный ком, который с горы катится. Открыли один салон — дело пошло… Потом второй, третий… А она все твердила: «Дальше будем развиваться, нельзя стоять на месте! Деньги надо зарабатывать, деньги, деньги, деньги!»

Теперь у нас сеть салонов, «Лилия» называется. Деньги есть, а любви в семье нет. Да и ее как таковой почти нет… Сына моего жена полюбить так и не сумела. Нет, у него все есть, конечно, материальной нужды уж точно нет… Хотя Мишка замечательным парнем растет, крепким. И учится хорошо, пятнадцать недавно исполнилось, в девятый класс гимназии перешел. Недавно съездили с ним на могилу к его родной матери, моей первой жены, — решили новый памятник поставить, а то старый совсем завалился.

В общем, не везет мне с семьей, Александра Григорьевна. Наверное, сам виноват. Да я уж смирился и не об этом, собственно, писать хотел. Это так, лирическое отступление.

Пишу, а к главному, ради чего с этим письмом и затеялся, приступить боюсь. Просто вспомнилось, как вы говорили: чего душу гнетет, о том и пиши. Может, ответ сыщется. Что ж, попробую…

Грех на мне есть, Александра Григорьевна. Очень большой. Ношу его в себе уже много лет, словно камень за пазухой. Дело в том, что я жизнь хорошего и близкого мне человека испоганил. Но все по порядку…

Была у моей первой жены младшая сестра — Надя. (Хотя почему — была… Она и сейчас где-то есть.) Сам не знаю, как так вышло. В общем, я тогда не в себе был, будто отчаянием парализованный — жена ни в какую не давала с сыном встречаться. Да еще и выпил с горя… В общем, было у нас. Сами понимаете. До сих пор не понимаю, как это получилось! Будто утянуло меня куда-то… Знаете, как умирающие рассказывают — летят по тоннелю, а в конце — яркий свет. Вот и я так же летел, помню, на этот свет… А очнулся — в ужас пришел, будто меня обратно об землю башкой ударили. Потом даже ездить туда не мог — стыдно было.

А через год моя первая жена погибла вместе с тещей, сгорели в доме, Надя одна осталась. Я приехал на похороны, а она — с ребенком. И, знаете, обманула меня, сказала, что девочке один месяц всего. Вроде как я не имею к ее рождению никакого отношения. Даже на мальчишку-одноклассника сослалась — он, мол, отец. А я что, я и поверил. Но потом свидетельство о рождении увидел — и обомлел! Все день в день получается, тика в тику! Надо было, дураку, сразу сообразить, как ребенка увидел, что да как… До сих пор не понимаю — почему поверил тогда. И что дочке один месяц всего, и в историю про одноклассника. Знал ведь, что Надя не такая, в ней легкомыслия как такового вообще нет ни капельки. Это она только со мной была вот так — светом в конце тоннеля… Лишь потом понял, да поздно.

В общем, потерял ее. Уехала неожиданно, мы и поговорить не успели. Где она, что с ней — не знаю… А совесть мучит — я ведь, получается, судьбу девчонке сломал. Вдруг у нее жизнь не сложилась, мыкается где-нибудь с дочкой по чужим людям… С моей дочкой…

Правда, Надя Лиле сказала, что в Сибирь поехала. Хорошо сказать — в Сибирь! А куда, в какой город. Я повсюду запросы рассылал, да толку нет. А в милиции заявление на розыск не взяли. Говорят, она совершеннолетняя, куда хочет, туда и едет. Да и прямого официального родства нет…

Но я все равно буду искать, Александра Григорьевна. Жизнь положу, а найду. Иногда у меня такое чувство, что мои поиски — это и есть тот самый тоннель, в конце которого — свет. Да и совесть замучила, очень хочется хоть как-то свою вину искупить… Всю Сибирь по камешку переберу, а найду.

Хм… Заканчиваю письмо так же, как и то, первое, неотправленное, — как хорошо, что вы его никогда не прочтете. Я и сам-то его перечитать не могу — такой стыд…»

Часть III

— Надежда Ивановна, вас главврач вызывает! Сейчас на пост звонил, ругался, что вы сотовый телефон с собой не носите! — бежала к ней по коридору молоденькая медсестричка Света. — Я ему говорю, что у вас только что обход закончился, а он…

— Ладно, Света, спасибо. Опять волосы наружу выпустила? Сколько раз говорила — прячь их под шапочку…

— Так у нас же неврология, а не инфекционка… — тихо проворчала та, тряхнув белой шикарной гривой. — Кому тут мои волосы помешают…

— Порядок для всех один. Ладно, иди на пост. А Максим Александрович не сказал, что ему нужно?

— Нет. Просто велел вас найти, и все…

Надя вздохнула, сунула руки в карман фирменного бирюзового халатика, потом усмехнулась — и впрямь ведь, забыла телефон из сумки переложить… Нарушила строгий приказ начальства — всем заведующим отделениями больницы в любую секунду быть на связи…

Спустившись на первый этаж, она медленно побрела по больничному дворику в сторону здания администрации, стоявшего гордым особняком. Хоть несколько минут можно не торопиться, пройтись под сентябрьскими кленами, щурясь на ласковое осеннее солнце. И как хорошо пахнет легким дымком — хромой сторож Макарыч за деревьями костерок развел, сгребает в него первые опавшие листья… Так бы и стояла, щурилась, вдыхала осенние запахи. Но надо идти — Максим Александрович не любит, когда его зовом пренебрегают. Надо, чтобы бежали со всех ног.

— Заходите, Надежда Ивановна, Максим Александрович давно ждет! — с легкой укоризной проговорила секретарша Ирочка, выглянув из-за компьютера.

— А кто у него, Ир?

— Да никого. Он один. Вон чаю недавно попросил…

Так. Понятно. Значит, опять предстоит задушевный разговор. Что ж он привязался к ней!