А странное чувство-отчаяние не отпускало. Может, воздуху не хватает? Вдохнула поглубже, застыла, удерживая его, а на выдохе… Вдруг расплакалась. Глупо, смешно, по-ребячьи. Навзрыд.

— Надька, Надь… Ты чего? Что это с тобой, а? — строго проговорила мама, будто извиняясь перед гостем за поведение дочери.

— Чего, чего! — выступила вперед Полина Марковна, протягивая ладони и обхватывая ее за плечи. — Не надо было дитю шампанского наливать, вот чего! Как на него ни гляди, а все одно — вино! Много ли надо-то ребенку… Чуть глотнула, уже и расклёкало!

— Ну все, Надежда, отметила Новый год, и ладно… — снова сдержанно-строго произнесла мама. — Иди, иди спать… Надо же, выдала номер, аж перед людьми неудобно…

Та с шумом отодвинула стул, бросилась в комнату в закутке, захлопнула за собой дверь. Последнее, что видела, — сочувствующий Сережин взгляд… По-настоящему, искренний, без обмана. Так смотрит любящий брат на горячо любимую сестренку. Но легче не стало. Наоборот…

* * *

Свадебное гуляние плавно двигалось к завершающим аккордам вместе с угасающим июньским днем, довольно пасмурным. Уставшие звуки гармони резали на куски влажные сумерки, охрипшие от песен голоса были вялыми, нестройными, гасли в общем хмельном гомоне. Осунувшаяся от усталости мама присела на бегу к замшелой тетушке из Крюкова, примостившейся на завалинке.

— Теть Рая, да вы никак всплакнуть собрались? Радоваться ж надо…

— Да я радуюсь, Танюшка, радуюсь… Жаль, твой Иван до этого дня не дожил… Из родни нашей никого не осталось, все чужие нынче на свадьбе-то!

— Да, теть Рай, с родней у нас дефицит, что поделаешь. Судьба, видно, так распорядилась. Случись с моими девчонками чего — и голову приклонить не к кому.

— Ну тебя, не каркай! Чего с ними может случиться? Да и ты еще баба сильная, на тебе мешки таскать можно! А вот Григория зря, зря на свадьбу позвала, какой с него толк… Не в себе мужик, сразу видно…

— А как было не позвать, тетя Рая? Он же Иванов брат, хоть и двоюродный. Какой-никакой, а родственник. Других-то никого нету.

— Ты смотри, кабы из дома не спер чего!

— Я уж Надюшке наказала, чтоб за ним присматривала…

Дядя Гриша, папин брат, и впрямь был немного не в себе. То ходил неприкаянно по дому и по двору, заглядывал во все углы, то вдруг оборачивался к следующей за ним по пятам Наде, спрашивал резко:

— А ты кто — старшая или младшая Ванькина дочка?

— Я младшая… Старшая, Наташка, замуж выходит.

— А… Ну да. Ваня-то рано помер, жалко.

— Жалко, дядь Гриш…

Во дворе, где были накрыты столы, тем временем произошло небольшое оживление. Кто-то из гостей, исхитрившись незаметно пролезть под стол, стащил с ноги невесты белую туфлю, и все сгрудились вокруг добычи, выдавая веселые комментарии:

— Пусть жених невестину обувку выкупает, пусть раскошеливается!

— Да не… Не по обычаю жениху раскошеливаться, вы что…

— А как там по обычаю, что с ней теперь делать-то?

— Так надо в туфлю вина налить, пусть из нее пьет до дна, по-гусарски!

— Ух ты, здорово… Серега, чего пить будешь? Вино или водку?

— А ну, дайте-ка сюда… — решительно воспротивилась мама этим гусарским замашкам, выхватывая туфлю из рук хмельного затейника. — Ишь чего, обувь вином портить… Небось денег стоит, да немалых…

— Ну-у-у, Татьяна Ивановна, весь интерес испортила…

— Ничего, без интереса обойдетесь. Вон включайте магнитофон да пляшите себе, как приличные люди.

— Да уж наплясались вроде…

— А давайте частушки, девки! Мы ж еще частушки не пели!

— Давайте! Дядь Вася, бери гармонь, хватит выпивать-закусывать!

Мама с тревогой поискала глазами приглашенную на свадьбу заведующую клубом Виолетту по прозвищу «Сто рублей новыми деньгами». Агрессивно-культурная, эта женщина получила его вовсе не за любовь к деньгам, а за то, что который уже год пыталась поставить в драмкружке при клубе одноименную пьесу Памфилова. Неизвестно, откуда у нее взялась неистовая любовь именно к этой пьесе, но репетиции возобновлялись с завидным упорством и гасли по разным причинам — то не хватало претендентов на мужские роли, то актерские данные работниц швейной фабрики не устраивали. Поймав мамин тревожный взгляд, Виолетта успокоила ее значительным кивком головы: ничего, мол, не беспокойся, сие народное творчество заранее прошло редактуру относительно нечаянных прецедентов антисоветчины…

Первой в круг выскочила лихая Тамарка, Наташкина одноклассница, взмахнула выбеленными перекисью кудрями:

Печку письмами топила,

Не подкладывала дров,

Все смотрела, как горела

Моя первая любовь!

Мама улыбнулась, кивнула одобрительно. Хорошая частушка, душевная и всем приличиям соответствует. Молодец Виолетта, наверняка сама сочиняла. Если все частушки в таком духе — можно и расслабиться.

Полюбила летчика,

Думала, летает!

Прихожу на эродром,

Он там подметает!

Вслед за Тамаркой частушечное приличие подхватила приятная во всех культурных отношениях Галина Семеновна, сестра директора фабрики, орденоносца Владимира Семеновича Чепикова:

Мой миленок на работе

Всех по нормам обогнал,

Потому что вдохновился —

Ночью «Капитал» читал!

В кругу хлопали вяло, скучновато. На лицах были улыбки, но скомканные какие-то, будто от неловкости.

— Нет, что за народ, — проговорила мама тихо, устало, — все им пошлую частушечную матерность подавай, никакой культуры…

Махнула рукой, пошла в дом — пора торты из погреба доставать, накрывать столы к чаепитию. И вдруг остановилась…

Перестройка, перестройка,

До чего ты довела,

Вместо милого ребенка

Девка гласность родила!

Ах, сволочь Тамарка… Нет, ну что за народ, на минуту отойти нельзя!

Я пойду в коператив,

Денег там захапаю,

Кофту модную куплю,

Пусть миленок лапает!

— Тамара! — крикнули они с Виолеттой возмущенно почти в унисон. И переглянулись, в смятении замолчав.

— А чего такого-то! — запыхавшись, девушка кинула со лба белую челку. — Чего трясетесь, все вам по правилам да по приличиям надо… Все, Татьяна Иванна, кончились ваши приличия! Теперь можно что хочешь говорить! Тем более — частушки петь!

— Ну, тогда бы уж лучше матерные пела… А то — кооператив… Захапаю, главное… Ты не забывай, на чьей свадьбе-то гуляешь…

— Ой, да ну вас! Что, отчет о свадьбе будете в райком писать? И чего я такого спела? Будто для всех большой секрет, что в кооперативах нормальные деньги зарабатывают, а мы на фабрике гроши получаем!

— А ты не ори, не на митинге. Да и там особо не болтай всякие глупости. Сегодня, может, и гласность, и кооперативы, а завтра один бог знает чего будет… И вообще, давайте уже пейте чай да расходитесь, молодым покой дать пора…

— Это кто ж молодой? Ваша Наташка, что ли? — уже несло обиженную Тамарку. — Рады небось, что дочку-перестарка замуж сбагрили?

— А ты не завидуй, Тамара. Завидовать нехорошо. Ничего, и на твоей улице когда-нибудь праздник будет.

Все застыли в неловком молчании, ожидая Тамаркиного ответа. Она стояла бледная, злая, теребила легкий шифоновый шарф на груди, собиралась с духом. Но, видно, так и не собралась. Лишь оглянулась на притихших молодых, махнула рукой и медленно пошла к распахнутой настежь калитке. Надя с жалостью смотрела ей вслед — она любила лихую Наташкину школьную подружку. По крайней мере, всегда доброй была. Помнится, с ней, маленькой, возилась, с рук не спускала. А папа смотрел на Тамарку и говорил: «Хорошей матерью будешь, замуж поскорее бы выскочить…»

— Надь… Надька… — послышался откуда-то из-за спины сдавленный знакомый голосок.

Обернулась — так и есть, Машка со Светкой за изгородью стоят, подзывают к себе воровато.

— Надьк, иди сюда…

— Чего вам, девчонки?

— А принеси чего-нибудь вкусненького, а?

— Ладно. Конфет хотите?

— Давай! И колбаски еще захвати, и сыру, который с дырками. Только смотри, чтоб мамка не увидела!

— Да ладно… У нас же свадьба, ей не жалко.

— Ну прям… Моя бабушка говорит, что у твоей мамки снегу зимой не выпросишь… Ну, чего встала? Неси давай, раз обещала!

Ох, уж эта Машка Огородникова — до чего ж противная… Самая вредная девчонка в классе! Вот огрызнуться бы и послать к черту, да ладно, все-таки свадьба, ссориться неохота…

Вздохнув, девочка поплелась в дом. В прихожей замешкалась на секунду — глянуть на себя в зеркало, воротничок на платье поправить… И застыла, прислушиваясь к доносящимся из кухни голосам — судя по всему, Виолетта с Галиной Семеновной вовсю мамины да Наташкины косточки перемывают…

— Ты смотри, как ловко этого детдомовца к рукам-то прибрали, он и опомниться не успел! Это и понятно, парню семьи хочется, тепла домашнего… Татьяна у нас баба ушлая, сразу все козырные карты вычислила! Не мытьем, так катаньем, все равно бы свое взяла! Прикинулась доброй лисичкой…

— И не говори, Виолетта! Знаешь, мне сегодня так жалко этого паренька стало… Хороший же, скажи?

— Конечно, хороший… Но, как говорится, коготок увяз, и птичке конец… Наташка-то едва дотерпела, по-моему, чтоб характер свой зловредный до свадьбы не обнаружить. Эх, пропадет парень ни за грош… Изведут, слопают — не подавятся!

— Ага, ага… Эй, чего такими крупными кусками торт режешь! Татьяна же сказала — помельче!

— Нуда, забыла… Смотри-ка, и тут жадничает, окаянная. Пошли, что ли, к столу? Чаю попьем да по домам разойдемся…

Увидев девочку в прихожей, ойкнули, переглянулись испуганно:

— Надюшка, ты чего здесь… Давно стоишь, что ли?

— Нет, Галина Семеновна, только вошла…

— А… Ну ладно. Пойдем чай с тортом пить, смотри какой, пальчики оближешь! Новомодный, «Птичье молоко» называется!

— Да, я сейчас…

Прошмыгнула на кухню, встала неприкаянно, забыв, зачем принта. Щеки горели огнем, и было так стыдно, словно ее саму обвинили в неискренности. Будто и она тоже — хитрой лисичкой…

Вспомнила! Она же обещала девчонок вкусненьким угостить: конфетами, колбасой, сыром с дырками. Вон сколько всего в холодильнике… Уж ей-то не жалко нисколечки!

Кулек с «вкусненьким» получился довольно увесистым, и пришлось проявить чудеса изворотливости, чтоб дотащить его незаметно до изгороди, где ждали девчонки. Машка ловко цапанула кулек, спрятала под кофту, воровато отступила на шаг.

— Пошли быстрее, пока ее мамка нас не застукала! — испуганно позвала подругу Светка. Но Машка медлила отчего-то… И вдруг, повернувшись, бросила Надьке в лицо:

— А свадьба-то у вас никаковская получилась, вот! Невеселая совсем, даже рожу никому не набили! И плясали мало, и пели… Значит, не будет молодым счастья!

— Машк… Ты чего злая такая? Просила вкусненького — я принесла…

— Ну и что? Оно ж все равно по блату купленное! Твоей матери лишь бы схватить, что плохо лежит! Бабка говорит — она и жениха для твоей сеструхи так же схватила! Будто по блату из-под прилавка! А он, малахольный, и поддался!

Надя ничего не ответила, лишь грустно пожала плечами. Чего с нее возьмешь, с этой злой Огородниковой… Она и в школе, например, говорит, что Наде хорошие оценки по блату ставят. Да это ничего, пусть… Но зачем же так про Сережу-то… И никакой он не малахольный, просто очень добрый. И не виноват, что Наташке поверил… Та доброй прикинулась, а парень вовсе не виноват!

Хотя поначалу, тогда, после Нового года, ей показалось, что у старшей сестры и впрямь характер начал меняться в другую сторону. Собиралась на свидание с Сережей, напевала что-то веселенькое себе под нос, крутилась перед зеркалом. Особенно долго ресницы красила, поплевывая в коробочку с тушью и смешно вытягивая перед зеркальцем лицо. Раньше редко когда красилась, а тут…

— Губы-то зачем так ярко намалевала! — озабоченно подглядывала из кухни мама. — Еще подумает, что ты девица легкого поведения, не дай бог! Такой помадой, поди, одни проститутки красятся!

— Ой, мам… — беззлобно отмахивалась Наташка, вытягивая губы перед зеркалом. — Понимала бы чего… Это же самый сейчас модный цвет — яркая морковь…

— Да сама ты морковь! — раздражалась мама, бухая на плиту чайник. — Тебе ж не мода сейчас главное, а до загса его довести… Дура ты, все неправильно делаешь! Вот скажи, какого лешего ему твоя модная помада сдалась?

— А что ему сдалось, по-твоему?

— Ну, не знаю… В гости бы позвала, я бы пирогов напекла…