— Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь пригласил меня на свидание. Мне пора осознать, что мое будущее — приглядывать за кошками на чердаке. Я решительно собираюсь порвать с Пендлом.

— Прекрасно, — поощрила меня Джейн.

— Во всяком случае, я бы это сделала, если бы он соизволил мне позвонить, чтобы я могла ему об этом сообщить. Мне больше нечего делать. И не с кем. Думаю, мне пора купить собаку.

Я открыла холодильник, достала банку пикулей и съела пять луковок.

— Если бы он пригласил тебя на свидание, держу пари, ты полетела бы как миленькая, — заявила Джейн, пытаясь закрасить синие круги под глазами.

— Дудки! Даже если меня разденут донага и привяжут к диким лошадям, которые понесут меня вокруг света через дикие леса и горячие пустыни.

Я шумно сжевала еще одну маринованную луковицу. Зазвонил телефон. Я могла бы выиграть Олимпиаду при той скорости, с которой я перелетела через комнату. Это был Пендл. Он извинился — но недостаточно — за то, что давно не звонил, он-де чрезвычайно занят. Я уже обедала? А не хочу ли я пообедать с ним?

Час спустя, с еще не высохшей после поспешного мытья головой, я сидела в баре Джули с большим бокалом вина в руках и разговаривала, как гангстер, не открывая рта, чтобы Пендл не задохнулся от запаха лука. Он выглядел даже хуже Джейн: от усталости его лицо приобрело зеленовато-серый оттенок, веки отекли, глаза покраснели. Я надеялась, что это от чрезмерной погруженности в работу, а не от разгульной жизни. Когда я его увидела, я даже удивилась, что это я в нем нашла? Позже, когда вино растеклось внутри меня, снова сработана старая магия.

— У вас были какие-нибудь интересные дела?

— Пока только рутина, но завтра начинается разбор шумного дела. — он слегка улыбнулся. — Мне предстоит защищать насильника.

После того, как он пытался овладеть мной в первый вечер нашего знакомства, меня так и подмывало заметить, что у него должно быть достаточно опыта в подобных делах. Но я постыдилась так вот сразу испортить вечер.

— Вы его вытащите?

— Шансов очень мало. Мой клиент — Бобби Кэнфилд. Он — управляющий коммерческим отделом в маленькой экспортно-импортной фирме. Его обвиняют в изнасиловании, — он чуть понизил голос, — Фионы Грэхэм.

Я присвистнула:

— Девушки Рики Уэтерби? Но она восхитительна.

— Вы хотели сказать, изнасилована[17]? — поправил меня Пендл.

Рик Уэтерби был удачливым мотогонщиком, исполненным харизмы и полным кошельком. О его романе с Фионой Грэхэм много писали в прессе.

— Они собирались пожениться, правда? — спросила я.

Пендл кивнул.

— Бобби Кэнфилд был ее боссом. Она утверждает, что он попросил ее задержаться после работы — как раз накануне того дня, когда она собиралась уволиться. Рик Уэтерби неожиданно заехал за ней на работу и оказался перед запертой дверью. Она утверждает, что Кэнфилд ее изнасиловал.

— Как интересно! А это действительно так?

— Ну, между ними, безусловно, что-то произошло. Но я должен доказать, что это было не насилие. Клан Уэтерби, конечно, собирается сделать из Кэнфилда отбивную, и у них достаточно денег для этого. Они наняли в качестве обвинителя Джимми Бэттена. Он один из лучших КА[18]. Кэнфилду следовало тоже нанять КА. Я недостаточно большая шишка для такого процесса, но год назад я вел дело о разводе его сестры и, кажется, произвел на него впечатление. Он говорит, что Фиона Грэхэм просто напрашивалась на это. Но чертовски трудно будет это доказать.

— Девушки обычно не «напрашиваются на это», когда они собираются выйти замуж за парня вроде Рики Уэтерби, — заметила я.

— Вот именно, — подтвердил Пендл. — А у Кэнфилда к тому же ужасная репутация в том, что касается женщин.

Он поднял свой едва початый бокал и в луче света от настольной лампы переливавшееся в толстом стекле вино выглядело почти черным. Глаза Пендла казались просто темными впадинами на белом изможденном лице.

— Это ваш великий шанс, — задумчиво произнесла я. — Вам не страшно?

Он усмехнулся и наполнил мой бокал.

— Я просто в панике.

— В суде, наверное, будет давка, — заметила я. — Хотелось бы и мне прийти послушать.

— Если хотите — приходите, — сказал Пендл. — Если вас отпустят с работы, я зарезервирую место в суде.

Если бы не луковый дух, я бы, конечно, поцеловала его там и тогда.

В тот вечер ударили морозы. И на следующее утро я шла к метро, задыхаясь в лисьей шубе Джейн. На всех веточках и травинках серебрился иней. Последние желтые листья засыпали припаркованные машины и хрустели у меня под ногами как мороженые кукурузные хлопья. Перед зданием суда дрожали и притопывали толпы народа. В основном это были фанаты автогонок, мечтавшие хоть одним глазком взглянуть на Рики Уэтерби и его красавицу-невесту. Из-за процедурных условностей ее имя не сообщалось, но все прекрасно знали, о ком речь.

Наконец я попала внутрь, театральность битком набитого зала суда, ряды изнывавших от безделья и сплетничавших журналистов, важные мускулистые полицейские и множество париков и мантий сразили меня наповал. Судья — маленький, похожий на крота человечек с блестящими глазками и подергивавшимся любопытным носом, производил впечатление человека, способного раскопать правду и не терпящего пустой болтовни.

Напротив него, на широкой скамье подсудимых, сидел Бобби Кэнфилд, ершистый, красивый, правда, его лицо несколько портили безвольный рот и подбородок, а редеющие волосы были длинноваты. Рядом сидел Пендл. Еще более бледный, чем обычно, но внешне совершенно спокойный, он восхитительно смотрелся в сером парике и мантии.

Джеймс Бэттен, КА, лет сорока, гладкий, темноволосый, подвижный, как выдра, человек, начал рассмотрение дела со стороны обвинения и целых полчаса в прекрасно построенной речи имел честь очернить характер Кэнфилда так, что, прежде чем было предъявлено хотя бы одно свидетельство, уже никто не смел сомневаться в его виновности.

— На скамье подсудимых, господа присяжные, — говорил он с нарочитым ужасом, — вы видите человека, который обвиняется в возмутительном оскорблении личности, Дон Жуана из машбюро, воспользовавшегося не-вин-но-стью этой девушки, так любящей своего жениха, что все ее мысли были заняты предстоящей всего через несколько недель свадьбой.

Лицо Кэнфилда ничего не выражало, только на щеке у него пульсировал мускул, а пальцы нервно вертели перстень на мизинце.

Было заметно, что Бэттен произвел на присяжных впечатление.

О, бедный Пендл, подумала я с тоской, разве у тебя есть хоть какой-то шанс?

— Теперь я хотел бы вызвать мою первую свидетельницу, мисс Грэхэм, — сказал Бэттен, приглаживая волосы, словно что-то предвкушая. Пресса и публика на галерее облизнулись. И Фиона Грэхэм их не разочаровала. Она появилась в суде в сером шерстяном платье с белым воротничком, шарф от Гермеса был привязан к сумочке от Гуччи, ее светлые волосы до плеч были зачесаны назад и открывали гладкий лоб. Опущенные долу голубые глаза и легкий румянец на бело-розовом личике и вправду делали ее олицетворением невинности. На мой взгляд белый пуританский воротничок был уже чересчур, но на присяжных все это, без сомнения, оказало необходимое действие. Когда она шепотом произносила слова присяги, волны симпатии и одобрения стали физически ощутимы. Даже судья глядел доброжелательно.

Бэттен поднялся и одобряюще улыбнулся.

— Узнаете ли вы, мисс Грэхэм, человека на скамье подсудимых?

Она прикусила губу, посмотрела на Кэнфилда, вздрогнула и сказана, что знает его. Потом чистым, но временами срывающимся голосом с заботливой помощью Бэттена, она рассказала суду, как Кэнфилд попросил ее задержаться на работе, как он дождался, пока здание опустеет, а потом попытался ее поцеловать. Подбежав к двери, она обнаружила, что та заперта, после чего Кэнфилд сорвал с нее платье, силой повалил на стол и стал насиловать. Потом, когда она еще истерически рыдала, раздался стук в дверь. Приказав ей поправить одежду, Кэнфилд открыл дверь и увидел там ее жениха и начальницу машбюро мисс Кэртлэнд.

— Тогда мой жених настоял на том, чтобы я заявила в полицию, — прошептала она, — хотя я не хотела этого делать.

С рыданием в голосе она поведала, с каким нетерпением ждала свадьбы. Она была так красива и трогательна, что на всех лицах отразилось сострадание; две женщины-присяжные сочувственно вытирали слезы.

И в этой эмоционально-напряженной атмосфере Пендл встал для перекрестного допроса.

— У него нет никаких шансов, — пробормотала толстуха справа от меня, предлагая мне мятный леденец.

Пендл тоже подбодрил Грэхэм легкой улыбкой. Его спокойный и мягкий голос был прямой противоположностью актерству Бэттена.

— Когда произошло это печальное событие, до вашей свадьбы оставалось два месяца?

Она кивнула.

— Думаю, вы согласитесь, что ваш жених — состоятельный человек?

— Да, это так.

— То есть брак с ним существенно изменит ваше положение?

Со стороны Пендла было просто недостойно говорить так мягко. Слушая его ласковую неторопливую речь, Фиона расслабилась, ее изящные белые ручки перестали судорожно сжимать сумочку от Гуччи.

— Если я правильно понял, вы работали у мистера Кэнфилда три месяца? Вы нанялись на временную работу и остались у него? Вы поступили так потому, что мистер Кэнфилд вам нравился?

— Нет. Не особенно, но он редко бывал в офисе, а мне были симпатичны другие люди, которые там работали.

— Если вы собирались выйти замуж за столь богатого человека и перед свадьбой у вас скопилось так много дел, было ли уж так необходимо продолжать работать?

Глаза Фионы Грэхэм широко раскрылись.

— Я хотела чувствовать себя независимой.

Мой жених так много сделал для меня. И я пока еще не замужем. Моя мама — вдова, и ей нечем оплатить расходы на свадьбу. Вот я и решила помочь ей.

Присяжные закивали с симпатией. Пендл разглядывал свои ногти.

— Если вы нуждались в деньгах, — мягко спросил он, — почему вы не устроились на работу поближе к дому, тогда на дорогу вы расходовали бы гораздо меньше, а заработать могли бы больше? Во всяком случае, на временной работе можно получать до 80 фунтов в неделю, а, по моим сведениям, мистер Кэнфилд платил только 45.

— Когда готовишься к свадьбе, — сладким голосом пропела Фиона, — есть о чем подумать. И приспосабливаться к новой работе очень сложно. Я не очень хорошая машинистка. И мне показалось, что спокойнее остаться на прежнем месте.

— От добра добра не ищут, — согласился Пендл. — Мистер Кэнфилд показался вам привлекательным мужчиной?

Фиона Грэхэм содрогнулась.

— Нет, — резко ответила она. — И вообще, посторонние мужчины меня не интересуют. Я люблю своего жениха.

— То есть мистер Кэнфилд был вам неприятен?

— Нет, он не был мне неприятен, но меня смущало то, как он на меня смотрел.

— Как же?

— Так, — она покраснела, — словно он хотел меня.

— Тогда почему же вы согласились остаться после работы?

— Я старалась как можно лучше выполнять свою работу, — сказала она со слезами в голосе. — Я не могла предположить, что он воспользуется моей доверчивостью.

Она была как Малютка Нелл[19], маленький похоронный звон для Пендла. Присяжные смотрели на него с отвращением. Но его, казалось, это не трогало.

— Вы утверждаете, что в тот вечер, когда произошло так называемое изнасилование, мистер Кэнфилд сорвал с вас платье и одна пуговица при этом отлетела. Что случилось с этой пуговицей?

— Не знаю, — прошептала Фиона. — Я была не в состоянии…

Наступила мучительная пауза, и тут Пендл произнес ледяным голосом:

— Ранее вы сообщили моему ученому коллеге, что вы истерически рыдали, потому что мой подзащитный воспользовался вашей беспомощностью, и эти рыдания услышала мисс Кэртлэнд, которая руководит машбюро, а позже — и ваш жених?

— Это так.

— Я полагаю, — прошипел Пендл, — что вы рыдали потому, что попались в ловушку. До свадьбы оставалось два месяца, ваше финансовое положение требовало выгодного брака, но вы неожиданно обнаружили, что совсем не любите своего жениха, а увлечены мистером Кэнфилдом.

Джимми Бэттен вскочил.

— Ваша Честь, я протестую. Фиона Грэхэм залилась слезами.

— Это неправда, — всхлипывала она. — Я люблю Рики. Я ненавижу мистера Кэнфилда, он мне отвратителен.

В ее голосе было столько отчаяния, что я испугалась, что Пендла сейчас линчуют.

— Хладнокровный негодяй. — Сказала моя толстая соседка. — Держу пари, он дурно обращается с женщинами.

— Дурно, — подтвердила я, угощаясь еще одним леденцом.

Пендл взял в руки лист бумаги.

— Знакомо ли вам имя Джерри Ситона? Фиона замерла как настороженное животное,

но когда она отвечала, голос ее не дрогнул.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Это очень простой вопрос, — вежливо возразил Пендл. — Знаете, вы или не знаете человека по имени Джеральд Ситон?