Алекс Савчук - Прутский Декамерон

– Поняла, милый, – ответила Людмила безбоязненно и открыто мне улыбнулась.

Уже собираясь уходить, мы обошли всю квартиру – кроме нас в ней никого не было, а наружная дверь и вовсе оказалась незапертой.

– Как тебе это нравится?! – пожаловался я Людмиле, когда мы вышли в общий коридор и захлопнули дверь на английский замок. – Когда мы ночью пришли сюда, нам даже на стук не открывали, а теперь, пожалуйста – входи кому не лень.

Держась за руки, мы с Людмилой поспешили в ресторан, каждый мой шаг отдавался в голове тупой болью, и вообще ощущение было такое, словно она стиснута железным обручем. И все же был во всем этом один приятный момент – сознание того, что рядом со мной находилась такая замечательная девушка.

Я отпер двери бара запасным ключом, намереваясь по-тихому, пока нас никто не увидел, пробраться внутрь. Людмила юркнула следом за мной, я запер дверь, и перед нами, по мере того как наши глаза привыкали к полумраку, стала открываться нелицеприятная картина: все пятеро наших вчерашних собутыльников вповалку, тесно прижавшись один к другому спали, расположившись прямо на ковре, причем совершенно компактно занимая своими телами одну кабинку. Спертый запах непроветренного помещения вызывал тошноту, и я поневоле скривился.

Обойдя спящие тела, мы с Людмилой проследовали в подсобку и к моей огромной радости обнаружили в холодильном шкафу несколько бутылок холодного «боржома». Две выпитые подряд бутылки облегчения мне не принесли, и я с завистью поглядывал на Людмилу, выглядевшую в отличие от меня совершенно нормально и медленно потягивающую «боржом» через соломинку.

Открыв дверцу льдогенератора, я, вспомнив совет моего одноклассника Славки Карася, также работавшего барменом, – он ходил в рейсы на кораблях загранплавания, – раскопал ладонями в кучке льда ямку, зарылся в нее лицом, а сообразительная Людмила тут же присыпала мою голову и шею оставшимися по краям кубиками. После нескольких минут, проведенных «во льдах», я почувствовал некоторое облегчение, головная боль стала постепенно проходить, а голова соображать, и – самое главное – я знал теперь, как мне действовать дальше.

Открыв дверь в вестибюль ресторана, я повесил снаружи табличку «Санитарный день», затем поднялся в производственные цеха, набрал полные руки ледяного молока и кефира, только что завезенных с молокозавода, а повариха Маричика, войдя в мое положение, а может, кто знает, ее просто перепугала моя физиономия, дала мне металлическую корзинку для молочного, а в придачу – какое благородство! – целую кастрюльку с различными солениями, от одного взгляда на которые рот мой наполнился слюной.

Когда я, держа в руках все это богатство, вернулся в бар, вся компания была уже на ногах; увидев мерзкие рожи вчерашних собутыльников, мелькавшие по всему бару словно привидения, я вновь почувствовал себя нехорошо.

Мы почти не разговаривали между собой, для этого не было ни сил, ни желания, ни необходимости, каждый приводил себя в порядок как мог.

Через некоторое время мы с Людмилой, выдав каждому по парочке соленых помидоров, напоив крепчайшим кофе и, по желанию, похмелив коньяком, выгнали всех из бара к чертовой матери, проследив в окно, как они погрузились в машины и отъехали.

После этого я принялся за уборку, Людмила, которая не бросила меня в эту нелегкую минуту и не уехала с подругами в студгородок, облачилась в мою рабочую, клетчатую рубаху и, присоединившись ко мне, навела в баре настоящий порядок, который могут сделать лишь заботливые женские руки.

Каждые 5-10 минут, терзаемый сушняком, я прерывал работу, подходил к стойке и залпом выпивал стакан молока, кефира или рассола, затем их сменили чай и кофе, и прошло, наверное, не менее двух часов, прежде чем в голове у меня окончательно прояснилось.

– Ну, как ты теперь себя чувствуешь? – спросила Людмила, останавливаясь и прижимаясь ко мне так, что мое полумертвое тело в ответ на это прикосновение неожиданно отозвалось сладострастной судорогой. – Я, например, ужасно соскучилась и хочу тебя.

Я, признаться, тоже ее хотел, и мы, не теряя ни секунды, расстелили в одной из кабинок матрас и повалились на него. А спустя еще полчаса, счастливые и бессильные, мы лежали и целуясь, беседовали.

– Ты знаешь, Савва, сегодня это у нас получилось гораздо лучше! – прошептала моя пассия, красиво вытягиваясь на матрасе. – А то я вчера перепила, и совсем тебя не чувствовала, осталось лишь приятное ощущение от того, что трахалась с барменом.

«Что значит медик, хотя бы и будущий, – подумал я, мое самолюбие было слегка уязвлено ее словами. – Она ко всему диагноз прилепит, даже к своим постельным ощущениям».

– А ты знаешь, – тут я услышал в голосе моей милой совсем новый, тревожный мотив, – из-за Ленки, моей подружки, у нас могут быть неприятности.

– С кем это, хотел бы я знать? – удивился я, отметив это «у нас».

– У нее через пару недель намечена свадьба. В Кишиневе. А жених знаешь кто? – спросила она, заметив, что я на ее слова пренебрежительно хмыкнул.

– Не-ет.

– Жениха ты можешь не знать, а вот папа его – второй человек в республике, – почему-то шепотом сообщила Людмила. – И, говорят, он скоро будет первым.

– О-го-го, как высоко мы забрались! – вырвалось у меня, и сразу же где-то в мозгу появился и затаился маленький, но противненький такой липучий комочек страха. – Только этого нам не хватало. Теперь главное, Людка, чтобы она не рассказала кому-либо о вчерашнем и не пожаловалась – ведь и она сама тоже не заинтересована в утечке информации.

– Я поговорю с ней об этом, – произнесла задумчиво Людмила, – а ты объяснись с этими… чтобы не хвастали, а то последствия могут выйти самые непредсказуемые.

– Хорошо, схавал, – сказал я, закрывая эту опасную тему.

Прошло около двух недель. Мы с Людмилой встречались почти каждый день, очень привыкли друг к другу, и уже не могли, а главное, не желали расставаться. Друзья моего напарника Сашки Чумакова тем же утром, когда мы их выпроводили из бара, уехали в свой родной Ворошиловград. Причем они захватили с собой и Сашку – поэтому мне пришлось работать одному целых три недели, вплоть до его возвращения, и все это время я силился покрыть недостачу в кассе, составившую восемьсот рублей – последствия того самого, праздничного загула.

Прошло еще некоторое время, 25 октября студенты медицинского института возвращались в Кишинев, и нам с Людмилой пришлось расстаться, но я пообещал ей при первой же возможности приехать, навестить ее.

А еще через некоторое время после ее отъезда, в один из обычных будничных дней, когда я, как обычно, в полдень, открыл бар для посетителей, в двери сразу же шагнул клиент – моложавый чернявый мужик лет сорока на вид и малоприметной внешности. Поведение клиента показалось мне несколько необычным: он вежливо попросил меня закрыть двери бара и повесить снаружи одну из табличек, имевшихся у меня в богатом разнообразии, и добавил, что нам необходимо серьезно поговорить. Он назвал мне только свое имя – Валентин, и, предупредив, что тема нашего разговора будет щекотливой и сугубо личной, стал расспрашивать про тот вечер и ту ночь, когда мы праздновали день Конституции. Причем его интересовали не флаги и не песни, а все что касалось девушек, и в особенности одной из них – Елены. На мое обоснованное возмущение (хотя я уже догадывался, конечно, с кем имею дело), Валентин не церемонясь, достал и показал свое удостоверение, и выяснилось, что я разговариваю с подполковником КГБ.

Это был один из самых серьезных разговоров в моей жизни, напряжение в ходе его было колоссальное. Мне пришлось покрывать всех, включая этих уродов, приехавших из Ворошиловграда, для того чтобы обезопасить тем самым и свою задницу, и я старался рассказывать все так, чтобы комитетчику не понадобилось обращаться к другому очевидцу этих событий. Тогда, возможно, вся та история выплыла бы наружу, и, еще неизвестно, чем бы все закончилось.

Разговор наш продолжался около двух часов, завершая его, Валентин сказал:

– Смотри, Савва, если в этой истории всплывут еще какие-нибудь гаденькие и незнакомые мне подробности, я могу тебе лишь обещать, что вы все, кого сочтут виновными, пойдете в тюрьму на 48 лет.

– Мы пока что, слава богу, не в Италии живем, – вырвалось у меня. – У нас в стране максимум –15.

– Ты сам знаешь, где мы живем, – повысил голос Валентин. – Держи язык за зубами, а лучше напрочь забудь обо всей этой истории и тогда следующие 48 лет, возможно, ты проживешь на свободе.

– Я все понял, спасибо, – только и смог я выцедить из себя на прощание.

1980 г.

«Ералаш».

Красное столовое вино 250 мл.

Молоко 100 мл.

Пиво 100 мл.

Сах. песок, перец – по вкусу.

Смешиваем ингредиенты, солим, перчим, коктейль готов.

Вечером после той памятной пьянки в честь дня Конституции, и не менее памятной ночи, Людмила пришла ко мне в бар одна, и встретила здесь мою предыдущую пассию Ольгу К. – которую все наши общие знакомые почему-то прочили мне в невесты. (И это при том, что моя законная жена была жива-здорова, и даже не собиралась со мной расставаться).

Случилось так, что девушки – Людмила и Ольга – познакомились в те короткие пять минут, пока я отсутствовал в баре, находясь на складе; скорее всего Людмила, войдя, спросила, где бармен, Ольга, сидевшая у стойки, по-хозяйски ответила, что я буду через пару минут и, в свою очередь, спросила чего та желает. На что Людмила ответила, что нужен ей лично я, Ольга, естественно, взъерошилась и девушки, слово за слово, тут же схлестнулись в завязавшемся между ними споре.

Короче, когда я вернулся в бар, они уже перебрались за столик, уселись друг дружки напротив и занимались словесной перепалкой, сопровождаемой энергичной жестикуляцией, едва не переросшей к моменту моего появления в схватку физическую.

Картина эта, признаюсь, немало потешила мое самолюбие: две хорошенькие женщины сцепились в «битве» за меня!

Людмила, гордая, не по возрасту холодно-расчетливая и трезво-рассудительная, брала верх в споре над 18-летней Ольгой, высокой, стройной и привлекательной брюнеткой, эмоциональной и темпераментной, но страстной и потому непоследовательной в разговоре.

По мне, так обе они были замечательно хороши, но преимущество Людмилы над ее оппоненткой было в том, что она со мной спала (впервые, по пьянке – вчера, а во второй раз уже сегодня утром, на похмелье), а Ольга, несмотря на проведенные нами вместе, в одной компании шесть месяцев, не имела со мной интимных контактов. Несколько моих попыток сблизиться с ней за этот достаточно длительный период, были ею пресечены, и в какой-то момент я решил, что с меня довольно, и теперь ей придется домогаться меня.

Людмила умело вела разговор: то и дело снисходительно улыбаясь и называя соперницу «девочка моя», она довела Ольгу до отчаяния, намекая на то, что та недостойна меня, – каким-то женским чутьем она распознала, какие именно у нас с Ольгой отношения.

Ольга распалилась, лицо ее раскраснелось, крылья носа гневно раздувались, однако при всем при этом она была очень привлекательна. Я не вмешивался в этот отчаянный спор, понимая, что он или оттолкнет Ольгу от меня навсегда (что маловероятно, и по сути своей нелогично), или, что более естественно, бросит в мои объятия, что, вскоре, о чем спешу сообщить в этих строках, и произошло.

Разговор девушек прервался на полуслове: Ольга, не выдержав словесного поединка, встала и, бросив поочередно на нас с Людмилой испепеляющие взгляды, метнулась к двери, распахнула ее настежь и громко хлопнула ею на прощание. Надо отдать должное Людмиле, она спокойно, с гордым видом подошла и спросила:

– Ты может быть хочешь, чтобы я сбегала и позвала эту девочку назад?

Я махнул рукой:

– Через пару дней она сама остынет и вернется.

Людмила преспокойно уселась на Ольгин стул, заняв, таким образом, ее место за стойкой, а заодно и место около меня.

– Она вернется сюда, когда меня здесь не будет, – твердо заявила она, затем добавила: – Теперь я буду твоей единственной женщиной.

– Да, но… – пробормотал я, сраженный столь самоуверенным заявлением, – для этого тебе, милая моя, придется продемонстрировать самые разнообразные таланты…

Ее предупреждающе поднятая рука была мне ответом, и я смолк.

Бар работал в тот период без постоянного графика, ведь ресторан всего несколько недель тому назад официально открылся. Поэтому первое время руководство разрешило нам работать экспериментально, ориентируясь на посещаемость, но закрываться было велено не позже двенадцати, а если клиентов не было, то и в половине одиннадцатого. Лишь только мои клиенты разошлись, а новые еще не появились, я тут же, воспользовавшись этим пунктом в правилах, закрыл помещение, повесил на обе двери – внутреннюю и наружную – таблички «Закрыто» и мы с Людмилой, вновь, как и сегодня утром, едва успев постелить на ковре матрас, буквально ринулись навстречу друг другу, срывая с себя вещи.