Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Словно тебя пинком вышвырнули из рая, – добавила Роза.

– Да, но Индия не рай. Она тоже ужасная, но по-своему.

– Пожалуйста, приведите примеры, только не слишком мрачные.

– Ну, к примеру, жара. Вы никогда не испытывали ничего подобного в Англии; это иногда похоже на удар по голове. А еще мухи, ужасающая нищета, но если любить Индию, как люблю ее я, то она проникает тебе в душу. Ну, скоро вы сами все увидите.

Это получилась их самая долгая беседа после отплытия из Тилбери. Вива была рада ей, хоть и едва не расплакалась.

– Так странно думать, что я скоро выйду там замуж, – проговорила Роза. Кончик ее безупречно прямого носика торчал над столой, в которую она куталась, словно в одеяло. – Мне надо над многим поразмыслить.

«Боится, – подумала Вива. – Как все мы».

Накануне Роза призналась ей, так, словно это была забавная шутка, что с женихом она встречалась в общей сложности четыре раза, ну пять, если считать скачки возле Солсбери, где они были.

Вива удивилась. Как Роза могла так безрассудно решиться на это? Почему ее родители это допустили? Ведь это даже не походит на индийский договорной брак, когда семьи знакомы друг с другом много поколений.

– Да, я могу себе представить, – сказала Вива. Ей хотелось дотронуться до нежной, как у ребенка, руки Розы или обнять ее за плечи, но она не решилась. Вместо этого она подумала о своей матери в свадебном платье, вспомнила ее смеющиеся карие глаза, веселое лицо. Голова идет кругом, когда подумаешь об этом. «Я застыла как лед, застыла с того самого момента».

– Как хорошо и весело на старой доброй «Императрице»! – Роза крутила на безымянном пальце кольцо с сапфиром, а ее голос звучал мечтательно и отрешенно. – У нас появилось столько новых друзей! А еще ощущение, что ты постоянно движешься к чему-то новому. Вообще-то… – она посмотрела на часы, – скоро мы увидим Порт-Саид. Так сказал наш стюард.

Она вскочила и направилась к релингу. В лунном свете ее платье развевалось, словно крылья бабочки.

– Смотрите! О-о, смотрите! – Она показала на горизонт. – Уже видны огни!

Виве не хотелось шевелиться. Зря она сказала Гаю все это.

– Идите сюда! Посмотрите! Как восхитительно! Это Порт-Саид? Должен быть он.

Они вместе любовались бледным ожерельем огней за темным, морщинистым пространством Средиземного моря. Впереди их ждал чужой город, где чужие люди чистили зубы, мыли после ужина посуду и ложились спать.

– Это правда, что теперь нам разрешили спать на палубе? Ведь это очень интересно.

Когда Роза так лучезарно улыбалась, было видно, каким милым ребенком она была когда-то.

«Надеюсь, этот капитан Чендлер хороший человек, – думала Вива. – Надеюсь, он заслуживает ее. Что за чудовищная игра людскими судьбами!»

– Вы знаете Порт-Саид? – Голос Розы проник сквозь ее раздумья.

– Не очень – я была тут всего два раза. – В последний раз ей было шесть лет. Или семь. В памяти остались отдельные картинки: она впервые пробует в кафе апельсиновый сок; отец играет в лошадки, посадив ее на плечи.

– Тори отчаянно хочется на берег, – озабоченно сообщила Роза. – Фрэнк идет туда с группой и приглашает нас всех. Да, кстати, что вы думаете о нем?

– Не знаю. – Вива пожала плечами. – Кажется, он очень уверен в себе и в своей популярности у женщин. Надеюсь, он не обидит Тори.

– Я тоже надеюсь, – вздохнула Роза. – Сезон прошел для нее неудачно. Не понимаю, почему мужчины не обращают на нее внимания.

«Она слишком хочет им понравиться, – подумала Вива. – Не нарочно, но старается, потому что считает себя не очень красивой».

– Полковник Паттерсон сказал мне вчера, что у Фрэнка был старший брат и что он погиб в Ипре, – сообщила Роза. – Вот почему он решил стать доктором. Полковник Паттерсон считает, что Фрэнк изображает из себя повесу и гуляку, так как до сих пор не может смириться с такой утратой. А сам он узнал об этом только потому, что там погиб и сын полковника.

– Это точно? Вы уверены? – На осмысление этой информации у Вивы ушло несколько секунд, и она почувствовала укол стыда: «Я все время поступаю так с людьми, я списываю их со счетов, даже не узнав их ближе, либо принимаю за проявление слабости их открытость и дружелюбие».

– Ну, полковник так сказал мне. – Прекрасные глаза Розы внезапно наполнились слезами. – Мой старший брат тоже погиб – во Франции, а я часто ссорилась с ним, потому что была намного моложе, но хотела делать все, что и он… Ой, давайте больше не говорить об этом. Слишком ужасно. Просто невыносимо ужасно. По-моему, родители отпустили меня в Индию отчасти поэтому – им тоже было невыносимо. Теперь в доме стало тихо… – Помолчав, она продолжала уже спокойным голосом: – Дело в том, что Фрэнк знает тут замечательный ресторан, а еще мы можем съездить к пирамидам. Тори просто умирает – так ей хочется поехать, но я обещала родителям, что никуда не пойду без компаньонки. Так вы поедете с нами на берег в Порт-Саиде?

– Да. Охотно. – Вива постаралась убрать из голоса чрезмерный восторг. – Я недостаточно хорошо знаю город, но…

– Там будет большая группа, – сообщила Роза, – но все мужчины. Мне не хочется, чтобы это выглядело неприлично. Люди так любят сплетничать. Мне не стоило бы обращать на это внимание, но я не могу.

– Понимаю, – сказала Вива. – Конечно, я поеду.

– Но как быть с мальчиком? – осторожно поинтересовалась Роза. – То есть он может поехать, если захочет, но мы покажемся ему пожилыми людьми.

– Когда мы говорили с ним на эту тему, он никуда не хотел, – ответила Вива. (В самом деле, тогда он заявил ей: «Ну, верблюжий помет, фабрика парфюма! Как замечательно», – его голос оборвался на слове «замечательно».)

– Думаю, он охотно проведет день самостоятельно, без опеки, – с надеждой проговорила Роза. – Но вы возьмите его с собой, если надо.

«Нет, нет и нет, – подумала Вива. – Лучше не надо. Он ясно дал мне понять, что хочет побыть денек один».

Она уже приняла решение, и однажды ей придется заплатить за это.

Тори проснулась рано, разбуженная криками лодочников в гавани Порт-Саида, вспомнила, какой интересный будет день, и ее тут же охватил восторг. Подняв с пола одежду, она осторожно прошла мимо Розы в ванную. Заперла дверь и надела тонкое белое платье, на покупке которого в «Суон&Эдгар» настояла мать. Встала на табурет и оценила свое отражение в зеркале. Снова сняла платье. Слишком кукольное и претенциозное.

Льняной костюм с коротким жакетом показался ей будничным и неуклюжим. Через десять минут, переживая и потея, она стояла среди гор нарядов в бледно-зеленой юбке из хлопка и с серьгами из жадеита, пытаясь представить, что подумает Фрэнк, если она появится вот в таком наряде.

Она подняла повыше маленькое зеркальце, чтобы посмотреть, как она выглядит в профиль, пошевелила губами, изображая беседу, чтобы увидеть, какой ее видят другие, когда она говорит, и, наконец, беззвучно засмеялась ради эксперимента.

– Господи, – пробормотала она под нос, резко возвращаясь к реальности, – почему каждый раз, когда мне нравится мужчина, я становлюсь похожей на мать? – Если Тори не будет держать себя в руках, то скоро станет искать свое отражение в ресторанных ложках или вечерами накладывать на лицо липкие кусочки ткани, которые ее мать наклеивала на ночь между бровей для предотвращения вертикальных морщин на лбу.

Пока набиралась вода в ванне, Тори вспомнила тот жуткий день накануне ее отъезда в Индию, в чем-то поворотный момент. Несколько месяцев споры о том, отпускать ее в Индию или нет, периодически возникали между ее родителями. Против был отец, проводивший большую часть времени в хижине, где вдоль стен стояли книжные полки (он называл ее своим бункером), исследовал божьих коровок, слушал музыку и кое-как сопротивлялся неистовым попыткам жены переместить его и дом.

– Я хочу, чтобы Тори осталась здесь, – сказал он. – Еще не хватало, чтобы она тащилась в Индию. Не ближний свет!

Однажды под вечер, за обедом «переговоров», он попросил мать хоть на секунду помолчать и не говорить про пышные приемы, вечеринки и матчи в поло, а еще задуматься над невозможной ситуацией, когда две тысячи англичан пытаются держать под контролем пятую часть населения планеты. Мать фыркнула – пуфф! – и сказала, чтобы он не пугал Тори, так как это очень непорядочно с его стороны. Потом, грохнув дверью, удалилась к себе.

Как-то утром после бессонной ночи Тори попыталась признаться матери в своем фиаско с Полом.

Они были в цветочной комнате. Мать, которая теперь более-менее постоянно злилась на Тори, подрезала стебли роз и с ненужной силой запихивала их в проволочные корзинки.

– Ну что, закончила? – поинтересовалась она, когда Тори со слезами закончила свой рассказ. – Потому что я решила быть с тобой откровенной, моя дорогая. – Она положила на стол цветочные ножницы. – Видишь ли, в молодые годы вы уверены, что время, когда вас могут выбрать в жены, будет тянуться до бесконечности, а это не так. И кто, как не мать, скажет тебе об этом? – А потом, что было хуже всякого гнева, она взяла дочь за руку и с сожалением улыбнулась. – Дорогая моя, – сказала она после долгой паузы. – Как бы мне это сказать? Ты довольно привлекательная девушка, не хуже других. Если ты стараешься, ты можешь быть очень приятной, но ты не картина маслом, и, в общем-то… – Тут мать произнесла каждое слово отдельно и веско: – Ты. Должна. Работать. Над. Собой. Гораздо, гораздо упорнее прежнего.

Теперь в любой момент, Тори предчувствовала это, мать могла произнести лекцию о том, что любовь похожа на балетное представление, что это прекрасная, улыбающаяся ложь, маскирующая боль. Во время подобного разговора мать даже демонстрировала специальную улыбку, похожую на маску.

– Мама! Прошу тебя! – Тори закрыла уши руками. – Я пыталась рассказать тебе про Пола и как все пошло не так. Знаешь, он даже не хотел меня поцеловать.

Тогда мать, пунцовая от негодования, дала залп из всех орудий:

– Ты пошла и подстриглась как нелепый мальчишка. На что ты рассчитывала? Ты носишь какие-то детские туфли! Ты устраиваешь невесть что, когда тебе предлагают красивую одежду. Мы с папой потратили столько денег на твой дебют, а ты хотя бы разок попыталась выглядеть пристойно?! Вот и все! Что, неужели мои слова звучат не убедительно?

Мать снова умчалась из дома, на этот раз играть в бридж; отец запер дверь на задвижку; Тори сидела в летнем домике, где они с Розой играли в куклы, докторов и школу, и пила бренди – «уговорила» почти полбутылки. Потом, пьяненькая, она поднялась в родительскую спальню, разделась до трусов и лифчика и решила наконец-то посмотреть правде в глаза. Она некрасивая? Даже ужасная?

Она села перед туалетным столиком матери – сверкающим, розовым изделием, под которым мать всегда хранила свои шлепанцы из розового атласа с каймой из страусиного пуха спереди. Когда ее нога наткнулась на них, Тори пинком выбросила их на середину комнаты.

Она встала и посмотрелась в длинное трюмо возле окна. Да, она была выше, чем нужно, и загорелее, чем требовала мода. Широкоплечая, атлетичная фигура. Но жира на ней нет. Она не толстая! Волосы были неопределенного, средне-русого цвета без кудряшек. У Тори отцовские глаза – огромные, васильковые, трагикомические; на них всегда обращают внимание. Абсолютная дворняжка, решила она, глядя, как ее глаза наполнялись слезами.

Она легла на ковер и снова посмотрелась в зеркало. Свет раннего вечера был несокрушимо ярким.

– Я люблю тебя, – пропела она и задумалась, как она выглядела в тот день перед Полом. Страшила, страхолюдина, уродка, – подсказал ей мерзкий голос гоблина.

– Поцелуй меня, Пол, – сказала она своему отражению, глядя, как искажается от слез ее лицо. К этому времени она была очень пьяная.

Она отперла огромный ореховый гардероб, доминировавший в спальне. Достала радость и гордость матери: шелковое платье от Бальмена абрикосового цвета – ручная работа, каждая блестка пришита вручную. Как неустанно повторяла мать, оно было куплено в Париже много лет назад для гламурной жизни, которой так никогда у нее и не было. Казалось кощунством даже расстегнуть чехол и снять с плечиков замысловатые бретельки.

Над головой Тори прошуршал поток абрикосового шелка. Ей даже стало холодно.

«Ты могла бы стать красивой, если бы приложила усилия», – вот что постоянно твердила мать.

Надев платье, Тори села за туалетный столик. Теперь на нее глядели три версии ее лица. Она выдвинула ящичек и рядом с заколками для волос и пудреницей с пуховкой из лебединого пуха нашла пачку сигарет. Прищурив глаза, она вставила сигарету в длинный мундштук из слоновой кости и закурила. Допила бокал и щедро полила себя духами «Шалимар» из граненого флакона с кисточкой на крышке.

Намазала губы помадой, посмотрела на себя в зеркало и в конце концов сказала: «Я не хочу быть такой, как ты, мамочка, я правда не хочу».