Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

Несколько секунд они глядели друг на друга, тяжело дыша. За железными решетками окна раздался крик осла; мужчины кричали что-то на чужом языке.

– Ах, Роза. – Тори обняла подругу, погладила ее по голове. – Извини меня. Я все понимаю. Знаешь, просто я красовалась перед Фрэнком, ведь бывает же у других людей интересная жизнь, вот и мне тоже захотелось.

– Тори, у тебя будет интересная жизнь! Я уверена в этом.

– Да. – Тори вскинула голову. – Будет. – Ее голос эхом отскочил от узорчатого кафеля.

– Мы снова друзья?

– Да. – Тори обняла ее. – Друзья. Вообще-то, если ты не против, я буду с тобой рядом и в медовый месяц. Ну что, вернемся к остальным?

– Да, – согласилась Роза. – Прости, если я вела себя как идиотка, но твои слова показались мне такими странными.

Они вернулись к столу. Найджел сидел в одиночестве и читал книгу об арабской поэзии. Фрэнк и Вива исчезли.

– Где все? – спросила Тори.

– Ушли, – ответил он. – Пока вас не было, пришел парень с «Императрицы» и сказал Виве, чтобы она как можно скорее вернулась на пароход. Там что-то случилось.

– Где Фрэнк?

– Он отправился с ней.

– А как же мы? – спросила Тори.

– Он заказал машину, чтобы нас отвезли в Порт-Саид.

– Как разумно. – Тори почувствовала, что ее сердце снова окаменело. – Он все продумал.

– Сунита! – крикнул Джек Чендлер через дверь. Он стоял на ее маленькой веранде, где в глиняных горшках цвели бугенвиллеи и герани. Вокруг каждого горшка виднелся влажный круг – это она недавно поливала цветы. Он прижался лбом к двери. Сунита, Сунита, прости.

За дверью послышалось тихое звяканье ее браслетов – это она шла к нему.

– Джек. – Она простодушно улыбалась ему. Она никогда не таила обиду. Пожалуй, это больше всего восхищало его в ней. На ней было его любимое сари: бледно-зеленое, а по низу слегка лиловатое, напоминавшее ему сладкий горошек в саду его матери в Дорсете.

Соединив перед собой ладони, она сделала намасте[21].

– Мой сладкий горошек, – сказал он по-английски.

– Сладкий горошек? – Она не поняла его слов.

– Прекрасный цветок.

Он последовал за ней и шлейфом ароматов розового масла в непримечательную комнату, где навсегда изменилась его жизнь. Там было их ложе любви, низкий диван с белой простыней и москитной сеткой, а рядом маленький медный столик с нарядной лампой. Возле дивана она уже поставила бутылку бренди, купленную им в клубе, его любимые сигары «Черута» и кувшин с водой.

Она нагнулась, чтобы наполнить его бокал, и ее волосы заструились вниз шелковой волной.

– Ты выглядишь усталым, – сказала она. – Ты голоден? Я недавно ходила на рынок и купила два прекрасных манго альфонсо.

Сунита была знаток манго.

– Нет, я просто выпью, – ответил он, слишком нервничая, чтобы есть. – Спасибо, Сунита.

Глядя, как ее пальчики очищали кожицу с плода, он с ужасом понял, что скоро потеряет: ее деликатное присутствие, ее нежные губы, ее гордый нрав. Она была из раджпутов, воинов, и за ее нежностью скрывался сильный характер.

– Сунита, я… – Он взял ее руку, повернул ладонью кверху и провел пальцем по розовым подушечкам. Она закрыла глаза и пригладила волосы.

– Когда ты выпьешь бренди, у тебя будет много времени на разговоры.

Пока он пил, за окном наступила ночь, внезапно, как всегда в Индии, словно на сцене опустился огненный занавес. Было светло, и вдруг сразу темнота.

Они прожили вместе три года. С ним ее познакомил офицер, возвращавшийся домой в Англию. И он сказал, что она очень достойная женщина, не уличная девка, а прямая преемница науч, девушек, которые пленяли английских мужчин чудесными танцами и пением, а также утонченными ласками. До того как Индия стала, по его словам, «почти такой же ханжеской и постной, как Англия, и тогда все схлопнулось».

До нее у него было в Сандхерсте несколько спортивных девушек, дочерей военных, почти таких же робких, как и он сам; потом недолгий роман в Джайпуре с женой младшего офицера, низенькой, толстой, одинокой женщиной, дети которой учились в английских школах-пансионах, а супруг отсутствовал месяцами. У нее была чудесная задница – немыслимо пухлая, круглая, крутая, – вот и все, что он помнил теперь. Были, конечно, ночи с другими женщинами, но они вообще не заслуживали упоминания.

– Вот. – Сунита разула его и помыла ему ноги.

– Сунита… – Он не хотел поступать по-хамски: сообщить все, что намеревался, сказать салам и уйти.

– Вот. – Она расстегнула ему рубашку; запахло его потом. Правильнее всего было бы немедленно сообщить ей все и не спать с ней.

Но он уже возбудился и стал беспомощным. Ее запах, шорох ее волос у его груди; сознание того, что скоро он будет отрезан от самого себя, от всей этой жизни военного городка с его играми до рассвета в офицерском клубе и военной формой; ощущение, что ты весь на виду, – делали эту комнатку частью чего-то важного, благодаря чему он чувствовал себя живым.

Ее кожа была нежной и чуточку влажной под его ладонями. Ее ребра под шелковым сари упирались ему в ладони, когда он клонил ее на постель, потом он обнял ее за длинную, узкую талию, впился губами в ее губы и поплыл с ней в темноту, счастливый и беззащитный.

– Подожди! Подожди. – Она приложила ладонь к его рту. – Я приготовила для тебя музыку. Хочешь послушать?

Беспроводной патефон был одним из его лучших подарков. Он купил его во время своего первого отпуска в магазине возле лондонского Камден-пассажа. Она вскрыла упаковочную коробку с таким трепетом, такой нежностью, что у него на глаза навернулись слезы. Он подарил ей патефон, но она многократно возместила этот подарок, познакомив его с творчеством Устад Хафиз Али Кхана[22], который только что начал записываться в Бомбее, в студии «Тайгер». Она познакомила его со всем богатством индийских раги – священной музыки, которой приветствовали рассвет и закат, лето, дýхов и огонь. Он вспомнил, как однажды вечером поставил для нее «Мадам Баттерфляй»[23] и как они смеялись через несколько минут, когда она закрыла ладонями уши и сказала: «Хватит! Это ужасно – будто кошки орут», и взвыла, словно от боли.

Но тут она сказала: «Слушай!» Поставила пластинку, подняла руки над головой и пошевелилась, словно змея. Потом щедро и грациозно поделилась с ним своим телом.

Вот она скользнула под простыню и нежно массировала его шею, напевая ему на ухо: «Chhupo na chhupo hamari sajjano»[24]. Это была их песня.

По-матерински терпеливая, она учила его в первое время, когда, несмотря на свои безупречные манеры и корректность в отношении с окружающими, в вопросах любви он был сущим неотесанным крестьянином с простым языком. Словно парень с фермы, он говорил в минуты страсти на солдатском языке, потому что не знал другого. «Я хочу тебя трахнуть. Нравится мой член? Ты готова?»

Она глядела на него в полумраке своими прекрасными глазами цвета морских водорослей и виртуозно играла на его теле. Иногда она делала ему массаж и смотрела, как он возбуждается, она заставляла его чувствовать в ней источник всякого изысканного наслаждения, какие он только знал в своей жизни, растягивала удовольствие, наполняя его невыразимой сладостью.

Она была утонченной, прекрасной, хорошо образованной, из хорошей семьи: ее отец, либеральный, цивилизованный мужчина, был адвокатом в Бомбее, но в жены не годилась. Никак не годилась. Это нельзя было списать на снобизм; когда он размышлял над этим, снобизм сразу отметался. Проблема была в другом: он любил свой полк и приятелей-офицеров, любил со страстью, граничащей с безумием. Ни одна женщина, индийская или английская, не смогла бы никогда понять, что они значили для него, а офицеры очень даже осуждали парней, которые спали с местными женщинами, и называли их «джунгли».

Поведение всех его приятелей было в какой-то степени противоречивым: озорные до непристойного среди своих, публично они держались вежливо и корректно. Сунита помогла ему излечиться от такой раздвоенности. Но даже если бы офицеры одобрили ее, в душе он знал, что никогда на ней не женится. В конце концов, они все равно были слишком разными.

«Телом я тебя боготворю. – С этим нет проблем. – Душой я с тобой венчаюсь».[25]

Но в том-то и дело! Если бы у него была душа (в чем он порой серьезно сомневался), она была бы тысячью гранями иной, не похожей на ее душу. В конце концов, несмотря на всю боль, которую предстояло ему перенести, ему было гораздо проще жениться на такой девушке, как Роза.

– Какой-то ты сегодня притихший, – сказала она потом, когда они отдыхали. – О чем ты думаешь?

Она грациозно встала и завернулась в сари.

Он надел шелковый халат, который она хранила для него, и обнял ее за плечи.

– Сунита, я скоро женюсь. Прости меня.

Он почувствовал, как изменилось ее дыхание.

В наступившей тишине слышались жужжание насекомых за окном, скрип колес на улице.

– Я так и знала, что ты женишься, – проговорила она наконец.

Она подошла к столику, где свеча роняла воск на открытку, которую он прислал ей из Англии через три недели после встречи с Розой. Открытка нелепая – сейчас ему было стыдно, – утка, пытающаяся ехать на велосипеде. Она хранила ее словно священную реликвию, как и все, что он дарил ей: дамскую сумочку, игрушечный автомобиль, флакон духов «Вечер в Париже», все еще стоявший в нераскрытой коробочке. Все подарки лежали на полке, где перед образом Шивы горели свечи.

– Когда свадьба?

Ее спина была точеной и прямой.

– Через месяц.

– Ты знаешь ее? Или вас познакомила старая сваха? – Она повернулась и пыталась изобразить улыбку.

– Знаю. Но не очень хорошо. Мы встретились в Англии во время моего последнего отпуска.

– Она хорошенькая?

– Да, но…

– Она хорошая женщина?

– Да, кажется, да.

– Передай ей, что я подошлю к ней киллеров, если она нехорошая.

Она больше не пыталась переставить свечу и просто задула ее. Она была дочерью воина. Джек никогда не видел ее плачущей, не плакала она и сейчас.

– Она счастливая, Джек.

– Я надеюсь, что у нас все будет нормально, – сказал он. – Но жюри в нерешительности…

– Какое жюри? Ты о чем?

– Так, ни о чем…

– Отец хочет, чтобы я тоже вышла замуж. – Она сидела в полумраке на диване. В ее голосе звучала грусть. – Тот мужчина на пятнадцать лет старше меня, но очень добрый, красивый. В общем, подходящий.

«Никто из нас не волен в своем выборе», – подумал Джек. Розу он тоже выбрал более-менее по тем же причинам: его устраивали ее положение в обществе, голос, облик, чтобы не пугать лошадей, полковника и солдат.

– Ты думаешь, мне нужно выйти за него замуж?

– Ох, Сунита, не знаю. Я не могу… – Он замолчал. Если она храбро держится, то и он должен тоже.

«Я почти не знаю женщину, на которой женюсь». – Вот что он думал, когда, рыдая, ехал домой на рикше и потом, когда в холодном поту провел бессонную ночь. Но надеялся, что наутро ему будет лучше.

Когда Вива вернулась на пароход, мистер Рамсботтом, знакомый родителей Гая, стоял на трапе. На лбу у него выступили бисеринки пота; он был так зол, что даже не мог смотреть на нее.

У Вивы пересохли губы.

– Что случилось? Где Гай?

– Вы лучше ступайте вниз и поговорите с ним, – буркнул он. – А потом я выскажу все, что думаю о вашем поведении.

Она проследовала за его квадратными плечами и скрипучими ботинками вверх по трапу, затем они спустились на три пролета вниз по сужавшейся лестнице и оказались в чреве парохода, где на них с удивлением глядели чумазые матросы.

– Вы не имели права подсовывать его нам, – бубнил он через плечо. – Мы немного знаем его родителей, но совсем не знали его. Немыслимое бесстыдство! – Его ботинки продолжали скрипеть. – Где вы были весь день? Я не обязан смотреть за ним, а моя жена – тем более, у нее больное сердце.

– Послушайте, – сказала Вива. – Скажите же скорее – с ним все в порядке?

– Ну, через минуту вы увидите этого паршивого мальчишку – его держат в корабельном карцере, бриге или как там называется эта чертова каморка. – Он бурлил от злости.

Мужчина в морском кителе привел их в небольшой отсек, где слегка пахло мочой и антисептиком.

– А! Мисс Холлоуэй, компаньонка, как хорошо, что вы пришли. – Дежурный офицер, рыжеволосый и смуглый, ждал их за конторкой. – Моя фамилия Бенсон. – Мужчины обменялись понимающими взглядами – мол, нельзя полагаться на женщин. – Мистер Гловер много чего натворил в ваше отсутствие.

– Я могу немного поговорить с ним? – спросила она.

Рамсботтом прикрыл глаза и выставил перед собой ладони, словно говоря – меня это не касается. Офицер отпер дверь.