Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

Она с удивлением почувствовала руку Тори на своем плече; потом ее торопливое объятие.

– Простите, – пробормотала Тори. – Бедняжка – на вас просто лица нет… – Она покачала головой и снова обняла Виву. – Я дулась на вас, но сейчас даже не будем об этом говорить.

Тори откупорила миниатюрную бутылочку ликера «Драмбуи»[40], налила содержимое в два стакана и сказала:

– Вы уверены, что у него все так плохо, как вы говорите? Просто я сама тоже была невыносимой в этом возрасте. И постоянно грозила покончить с жизнью.

– Нет, Тори, мне хотелось бы так думать, но тут другая ситуация, гораздо хуже.

– Мой папа тоже иногда бывает странным, – продолжала Тори, – но там виноват горчичный газ, папа надышался им в войну. По-моему, надо дать парню стимул к жизни, что-то такое, из-за чего он стал бы ждать каждый день. Я могу принести в его каюту граммофон и ставить разные пластинки.

– Ой, Тори, вы такая добрая.

– Вообще-то, не очень, – возразила Тори, – но мы скоро будем в Бомбее, не успеем и глазом моргнуть, так что пока можем немного развлечь его, а потом уж пускай с ним мучаются его родители.

Появилась Роза, разрумянившаяся после метания колец в цель.

– Что тут происходит? – спросила она. – Распивочная? К вам можно присоединиться?

Тори посадила ее на стул и обрисовала ей всю картину, закончив словами:

– В общем, я уверена, что бедного ребенка не нужно бросать в бриг, карцер или как там он называется.

– Только не думайте, что вы обязаны сказать «да», – торопливо предупредила Вива, заметив колебания Розы. – Я все пойму.

– Ну, прежде я бы хотела поговорить с Фрэнком, – пробормотала Роза.

– Ох, конечно. – Тори улыбнулась. – Нам всем нужно поговорить с доктором Фрэнком.

– А ты не забыла кое о чем, дорогая? – Роза многозначительно посмотрела на подругу.

– О чем?

– О тех звуках за стенкой, которые ты слышала.

– Каких звуках? – спросила Вива.

– Расскажи, – сказала Роза.

Тори театрально застонала.

– «О господи! О! Ау! О господи!» – Я даже подумала было, что его убивают. Чуть не бросилась его спасать.

– Правильно, что не стали вмешиваться.

– Почему? – в один голос спросили обе девушки.

– Ну… – Вива опустила глаза. – Такие звуки мальчишки издают, когда мастурбируют.

– Что? – Роза вытаращила глаза.

– Ну, понимаете, они трогают свой член, и это вызывает у них ощущение восторга, счастья.

Все трое покраснели.

– Что? – Роза так ничего и не поняла. – О чем вы говорите?

– Ну, иными словами, каким становится тело мужчины, когда он хочет заниматься любовью или сделать ребенка.

– Господи… – Роза с трудом сглотнула. – Но он такой маленький. Вы уверены?

– Конечно, нет, не уверена, но могло быть именно это. Я абсолютно уверена, что он не нуждался в вашей помощи.

Они глядели на Виву с ужасом и интересом.

– И это все, что вы хотите сказать нам об этом? – спросила Тори. – Давайте, Вива, хоть раз в жизни выкладывайте все начистоту. Вы ведь знаете об этом гораздо больше нашего.

– Может, потом, не сейчас…

– Вы обещаете, что придете и расскажете нам все остальное? Мы уже столько дней не устраивали биши. – У Тори горели щеки. – А я думаю, что придет время, когда нам надо будет знать все.

Бедная Роза все еще смотрела так растерянно, что Вива с неохотой приняла решение.

– Я не эксперт, – сказала она. – Просто у меня был любовник. Потом я расскажу вам про него.

– Про любовь и вообще всю историю, – сказала Тори.

– Возможно, – отозвалась Вива, хотя ей никогда не хотелось даже вспоминать об этом.

Хотя Роза и решила как можно меньше видеть мальчишку из соседней каюты, она все больше чувствовала странное и неприятное сходство с ним. Вива сказала, что он десять лет не виделся с родителями и что его ужас возрастал по мере приближения к Индии. Что теперь он спал, накрывшись с головой теплым одеялом.

Она понимала это. Вчера, когда она в беседе с одной из мэмсахиб произнесла слово «жених», говоря о Джеке, это слово застряло у нее в глотке, словно косточка абрикоса. А этим утром, проснувшись, она обнаружила, что сосала свой большой палец, чего не делала много лет. Она взяла в руки фотографию Джека, блестящего офицера в военном мундире с медными пуговицами, с саблей и странной гордой усмешкой. Ей так хотелось, чтобы ее сердце наполнялось чем-то волнующим при виде него, но в реальности она испытывала почти головокружительное чувство потерянности. Через два дня корабль прибудет на место, ее гусь будет поджарен, а для нее захлопнется дверь и отгородит ее от детства и свободы. Зато откроется другая – в мир, чуждый ей, как Луна.

Эта мысль пробудила в ее сознании рой других страхов. Узнает ли ее Джек после шести месяцев разлуки? А если даже узнает, не будет ли он разочарован? Обстановка для их первого поцелуя в Сэвил-клубе – луна, лестница с игривыми херувимами – была как нельзя более подходящей, но время идет, и так много зависит от того, где ты встретишь человека и как ты чувствуешь себя в тот день. Когда она сойдет на берег, освещенная безжалостным солнцем, отмечающим любой изъян, вдруг он посмотрит на нее и подумает: «Как я чудовищно ошибся!» Либо она посмотрит на него и моментально поймет: «Я ошиблась – он не тот, о ком я мечтала».

Она налила воды в раковину и сердито плеснула себе водой в лицо. Странно, подумала она, завязывая волосы на затылке и нанося на щеки холодный крем, что я не сказала Тори, как я нервничаю. Розе показалось это актом измены. Но ни Джеку, ни своей закадычной подруге она не могла сказать, в каком смятении пребывали ее мысли. О родителях она вообще не решалась и думать – несколько раз во время плавания она засыпала в слезах при одной лишь мысли о том, какими несчастными они чувствуют себя после ее отъезда. Ей было невыносимо больно вспоминать самые обычные вещи, связанные с Парк-Хаусом, – например, как хорошо бы сыграть в шахматы с папочкой, и она принесла бы ему чашку чая и кусок лимонного пирога, или что чувствует теперь Коппер, когда она больше не приходит к нему и не угощает яблоками и морковкой. Конечно, его кормят, но никто не знает то место на его челюсти, где его нужно почесать; ей было неловко сказать об этом родителям, она боялась, что ее сочтут ребенком.

Она расчесала щеткой волосы. Пора ли помыть сегодня голову? Сейчас они плыли в середине Индийского океана; все говорили, что воздух здесь гораздо более свежий и полезный, но к полудню обливались потом.

Даже Тори, снова задумавшаяся о том, что не стоит торопиться и отдавать свою жизнь в руки человеку, которого едва знаешь, теперь решила подружиться с Вивой и помочь мальчишке из соседней каюты.

В это утро Тори направилась туда со своим граммофоном и стопкой пластинок на 78 оборотов, и вскоре Роза услыхала приглушенную мелодию песни «Голубые небеса»[41] и три поющих голоса: «Ничего, кроме голубого неба…».

Настроение мальчишки, по словам Тори и Вивы, было все еще неустойчивым, но Тори обнаружила у него страсть к джазу и кино, и в минуты его просветления болтала с ним как давняя подруга.

Тори сообщила ей, что накануне вечером она побеседовала с ним по душам. Гай даже с сожалением сказал ей, что воровал в школе вещи у мальчишек. По его словам, он делал это, потому что они возвращались в пансион с кексами и булочками, которыми делились со всеми. Ему тоже хотелось делиться. Еще, по его словам, когда он жил во время каникул у родственников, они обращались с ним грубо, потому что он приезжал с пустыми руками.

Розу не тронула запутанная логика этой истории. В самом деле, когда она думала о мальчишке, ее сомнения оживали. Пускай ее называют эгоисткой, но ей не хотелось сойти на берег вместе с этим странноватым ребенком в ужасном пальто. Он тут же начнет курить, хмуриться и вилять бедрами. Что подумает обо всем этом Джек?

Сама она думала, что мальчишку надо немедленно отдать доктору Маккензи, и сказала об этом, когда они за джином с содовой обсуждали это с Фрэнком. Но Тори, которая прежде говорила о Гае с таким пренебрежением, рассердила Розу, переметнувшись в лагерь сочувствующих. Тори сказала, что они должны образовать вокруг него круг безопасности, пока через несколько дней не передадут его родителям.

Впрочем, их шанс был упущен: партия недоброкачественных устриц привела в лазарет трех пассажиров. Свободных мест там больше не было.

Роза закрыла глаза и прислонилась головой к стене каюты. Из соседней каюты зазвучала новая музыка – индийская рага, медленная, туманная и бесконечно печальная. Когда мелодия кончилась, она услышала голос Тори, громкий и веселый, сопровождавшийся взрывом смеха.

Милая Тори, внезапно подумала Роза, с ее любимым граммофоном, ее музыкой и жаждой жизни. Так очевидно, что она насмерть влюбилась во Фрэнка. Эти васильковые глаза ничего не могли утаить.

Мысль о том, что у Тори теперь появились секреты от нее, наполнила ее печалью, но вместе с тем пришло и облегчение, что теперь ей не придется обсуждать его. Фрэнк был интересный парень, очень привлекательный, но совершенно Тори не подходил. Во-первых, он доктор, а миссис Сауэрби сочтет его недостаточно хорошим для дочери. Кроме того, как подозревала Роза, он слишком легкомысленно относился к жизни, ему не хватало солидности. Как и многим другим мужчинам после войны; во всяком случае, по словам матери.

Прошлым вечером за ужином, когда она спросила Фрэнка о его планах, он ответил, что поедет на север и поможет своему старому университетскому профессору исследовать в Лахоре какую-то ужасную болезнь; но еще он собирался путешествовать. Он сказал, что его жизнь – «работа ради прогресса»; звучит замечательно, но…

Потом он повернулся к Виве, в которую был явно влюблен, и сказал: «А ты как думаешь, чем я должен заниматься?» – и она ответила довольно холодно: «Почему ты меня спрашивашь?» – и отвернулась. Это было странно, ведь они проводили вместе все больше и больше времени, и тут вдруг такой ответ. Но Вива темная лошадка, ясное дело, и хотя самой Розе это не нравилось, но, пожалуй, права мама Тори, когда советовала дочери «всегда держать мужчин чуточку голодными». Бедная Тори, которая прыгала возле них, словно голодный щенок, по-видимому, снова будет страдать из-за разбитого сердца.

Роза рассердилась на себя за такие ужасные мысли насчет любви и ее опасностей. Мамочка предостерегала ее, что многие невесты очень переживают и боятся перед свадьбой; может, у нее такой же страх. Ей сейчас нужно просто заняться делом, упаковать чемодан и выбросить из головы все мысли. И для начала она сейчас подошьет подол юбки – давно уж собиралась.

Когда она достала из комода шкатулку с рукоделием, на пол неслышно упал маленький полотняный мешочек. Боже! Вот еще что она задвинула в глубь сознания: противозачаточная губка, которую ей дал доктор Левеллин. Он велел ей смачивать губку в уксусе и использовать несколько раз до брачной ночи, но мысль о том, что она полезет куда-то внутрь себя, была ей неприятна.

Что ж, теперь довольно подходящий момент. Она пошла с мешочком в ванную и заперла дверь. Подняла подол, спустила панталоны и стала нащупывать то, что доктор назвал «родовой канал».

На миг ее охватила паника – у нее не было этого канала, была лишь липкая, влажная кожа. Но потом – уфф! – она нашла его и попробовала засунуть в него губку. Больно. Тяжело дыша, с покрасневшим лицом она подумала, что не сможет это сделать – слишком мало места. Она расставила ноги шире и нагнулась вперед, некрасиво закряхтев; маленькая губка выпала из ее пальцев и упала на зеркало. И тогда она села и заплакала от стыда и чего-то еще, близкого к ярости.

Почему мама или кто-нибудь еще не рассказали ей об этом? Все советы, сыпавшиеся на нее градом накануне отъезда – насчет платьев, и холерных поясов, и обуви, и змеиных укусов, и приглашений на вечеринку, и кому надо нанести визит, – и ничего, ни слова об этом.

Она промывала губку под краном, когда услышала, как в каюту вошли Тори с Вивой. Она сунула губку в маленький льняной мешочек, убрала его в карман и как ни в чем не бывало вышла из ванной.

– Что с тобой? – спросила Тори. – У тебя несчастный вид.

– Все в порядке.

– Нет, не все, – настаивала Тори. – Не говори глупости. Ты плакала.

– Ну… – Роза посмотрела на Виву и уже хотела сказать что-то философское насчет того, что скоро Бомбей и что это будет важный момент для них, как вдруг из ее глаз полились слезы.

– Мне уйти? – спросила Вива.

– Нет, останьтесь, – сказала Тори, хотя Розе скорее хотелось, чтобы она ушла. – Один за всех, и все за одного.

Роза вежливо улыбнулась.

– Извините, – сказала она Виве. – Я такая дурочка.

И потом, поскольку у нее была слабая надежда, что Вива что-то знает об этом, и поскольку это был ее последний шанс, она достала мешочек и показала им губку.