Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

Ашиш постучал в дверь.

– Мэмсахиб. Вода тут.

Глядя на его худые плечи, она почувствовала, как ей все надоело: этот человечек с его хитрыми глазами; перешептывающиеся слуги возле дома; Джек с его плохим настроением, леди в клубе, которые завтра за ленчем будут обсуждать ее стрижку.

Когда большая жестяная ванна наполнилась, Роза опустилась на колени и проверила, не прячутся ли под ней скорпионы или змеи.

– Все хорошо, – сказала она Ашишу. – Спасибо.

Ровно через час после того, как она подумала о ванне, она сняла платье и шагнула в воду.

Тихонько всплакнула, так, чтобы не слышала прислуга, а когда снова открыла глаза, сказала себе, что так нехорошо – нежиться в ванне и считать себя несчастной. Понятно, почему Джек даже не утруждает себя разговорами с ней. Она вытерла воду с лица и взяла часы. Четыре ровно. В восемь Джек вернется домой и будет ужинать. Стиснув зубы, она велела себе взять себя в руки: не ныть, ведь ей уже девятнадцать лет, а не девять! После купания она поступила так, как часто советовала ей мама: надела красивое платье, чуточку подушилась и сказала себе, что ничего ужасного не произошло. Сейчас она приготовит Джеку его любимый ужин – пудинг с говядиной и почками; наверняка его несложно готовить.

Пылая энтузиазмом, она послала Динеша к Юсуфу Мехтабу, лучшему мяснику Пуны. Она объяснила, что это любимое блюдо Джека, и суровое выражение исчезло с лица слуги; он даже засмеялся, когда она замычала, изобразила пальцами рога и сказала с помощью разговорника: «Я хочу вырезку».

Потом она достала из буфета несколько щербатых бакелитовых тарелок. Открыла банку с мукой, слегка отсыревшей и комковатой, но вполне пригодной, и вспомнила, что забыла попросить Динеша купить две столовые ложки почечного сала, по словам миссис Пладд, для корочки. Ладно, сойдет и топленое масло.

Шукла пошла поглядеть, остались ли какие-нибудь овощи, и вернулась с желтоватым пучком зелени, но ничего, нормально – валлах приезжал с овощами лишь два раза в неделю.

Цветы. Роза направилась вместе с Дургабаи и Шуклой в сад, где, кроме подвядших гераней, цвели только бугенвиллеи. Дургабаи держала корзинку, Шукла – ножницы.

– Все в порядке, – сказала Роза. – Я сама. – Она отстригла несколько пыльных стеблей.

– Пожалуйста, мэмсахиб. – В блестящих глазах Дургабаи застыла мольба, когда она взяла корзинку с двумя цветками. Ее муж был инвалидом. Он торопливо скрывался в хижине при виде Розы. По словам Джека, вся семья жила в страхе потерять работу, а с ней и жилье. Роза все понимала, сочувствовала, но все же хотела срезать цветы собственными руками. Это было одно из немногих занятий, которые ей позволялось делать.

Когда Динеш принес домой мясо, она едва не заплакала. Запах она почувствовала, когда слуга только входил в дверь, а когда он положил его на кухонный стол и попытался разрезать, она увидела, как напряглись его мускулы. Кроме того, она перед его уходом объясняла, что надо купить почки, и показала на место на своей спине, где они находятся. Вместо этого он притащил связку подозрительного вида сосисок.

– Спасибо, Динеш. – Она положила сдачу в карман. Многие мэмсахибы говорили ей в клубе, что такие ошибки надо наказывать штрафами, но она, вероятно, неправильно объяснила, а Динеш старался. Кто знает, может, она по ошибке назвала сосиски, либо он решил, что она имела в виду потроха. В общем, она сбила его с толку, как, скорее всего, делала миллион раз в день.

Перед началом готовки она попыталась вспомнить график работы Джека, чтобы вовремя поставить пудинг в духовку. Обычно он работал до трех часов, потом играл в поло с командой А Третьего кавалерийского полка, или «Чокнутыми», как они себя называли. Роза, сама хорошая наездница, с удовольствием ходила смотреть на игру, когда могла.

Ей нравилось, как он носился по полю на Була-Буле, или Топазе, или Симбе, его любимцах; как он настраивался на них, слушал их дыхание, знал, когда они повернут – лошади были так натренированы, что поворачивали при легком движении его головы. Не раз, видя его на площадке грязного, хохочущего, как мальчишка, она думала: «Вот тут Джек счастливее всего», и ей хотелось, чтобы он и с ней был таким же.

После поло они часто шли в клуб, где она уже была накоротке с несколькими женами младших офицеров и где ей иногда кивала миссис Аткинсон, жена полковника, казавшаяся ей ледяной и надменной.

Перед тем как привести ее туда, Джек рассказал ей в качестве предостережения про молодых мэмсахиб, которые слишком увлекались спиртным или слишком фамильярно держали себя с женами старших офицеров. Он представил это в виде шутки, но она понимала, что он говорил серьезно. Он позволял ей пить виски с содовой, как чота пег, и от этого она чувствовала себя ужасно взрослой.

«Здесь это не принято, – заверил он ее, – и считается почти лекарством». Еще он предостерег ее от сплетен. «Одна и та же старая чепуха гуляет и гуляет по гарнизону, потому что им скучно от безделья», – сказал он, имея в виду офицерских жен.

Что ж, верно – на прошлой неделе она дважды слышала про жену майора Пибоди, которая явилась нетрезвая на танцы и танцевала очень вызывающе с младшим офицером, а также про несъедобное блюдо, которое чья-то жена приготовила на званом обеде, после чего все гости несколько дней мучились животом.

Уже два раза Джек, надев парадную форму с миниатюрными медалями, шел, звякая шпорами, на полковые обеды в столовой, где, по благосклонным сплетням мэмсахиб, мальчики вели себя как мальчики. Она слышала историю про то, как в четыре часа утра пони заставили вскочить на диван. Джек рассказывал ей, как в прошлом году сломал запястье во время полуночного стипль-чеза[59].

И снова эти истории создавали другую, более дикую версию Джека, такого, какого она не знала или знала лишь частично, когда он ночью, пошатываясь, являлся домой, дыша бренди, и обычно хотел заниматься любовью. В последний раз это был ужас: он пришел с красным лицом, шумный и даже не потрудился снять рубашку.

– Успокойся, успокойся, ты мне жена или не жена? – сердито проговорил он заплетающимся языком, и этот его крик напомнил ей почему-то его возбужденные крики «Оставь! Оставь!» во время игры в поло, когда он хотел забить мяч в ворота. Это было так ужасно, так неприятно – она ненавидела каждую минуту той ночи.

– Он задерживается. – Роза взглянула на часы, висевшие над обеденным столом, стараясь не обращать внимания на неприятный запах из духовки или на то, что со свечи пролилась восковая струя на полированный подсвечник. «Где же миссис Пладд, когда она так нужна?» – думала она, пытаясь себя развеселить, потому что слишком рано поставила пирог и потом, после половины восьмого, дважды убавляла и прибавляла нагрев в духовке.

Она перешла в гостиную и села в кресло возле двери. Теперь на ней было воздушное платье бледно-персикового цвета, очень женственное, для компенсации ее новой прически. Еще она надела красивые жемчужные сережки, наследство бабушки, прославленной красавицы с такой же нежной кожей, как у Розы, и чуточку помазала за ушами «Девонширскими фиалками». И вот теперь сидела в одиночестве как дура – актриса без зрителей. Она скинула с ног шелковые туфельки, которые они с мамочкой купили в Лондоне. Вспомнила тот памятный день и ощутила болезненный укол. Какой глупой девочкой казалась она себе теперь, когда научилась пить виски, спала каждую ночь с мужчиной и знала пять рецептов пудинга.

В четверть девятого хлопнула дверца машины, и Роза вскочила с кресла. Вошел Джек, от него пахло алкоголем. Он снова бросил взгляд на ее прическу и поморщился – или ей показалось? – словно говоря ей без слов, что он все-таки ее не простил.

– Добрый вечер, дорогой, – проговорила она таким же спокойным голосом, каким говорила ее мама, когда папа был не в духе. – Хочешь выпить перед ужином? Сегодня у нас пудинг с говядиной и почками.

– Нет, спасибо, не хочу, – отказался он. – Я очень голоден. – Он удивленно посмотрел на дым, идущий из кухни.

Дрожащими руками Роза задернула занавески, отгородив комнату от ночного мрака, и зажгла лампу. Она уже делала попытки облагородить столовую, что было непросто с разрозненной мебелью и тростниковыми циновками, заставила Шуклу начистить до блеска столовые приборы, ставила в вазе последние ветки бугенвиллеи.

Джек схватил вазу со стола.

– Ты не возражаешь? Этот запах мешает мне.

(Вообще-то, бугенвиллеи не пахнут, но ничего, не имеет значения…)

– Нет, конечно, – безмятежно ответила она. – Поставь вазу на комод.

Тут Динеш, гордый, как пони на параде, выскочил из кухни с пудингом; он был счастлив, что подает любимое блюдо Джека.

Шукла, слишком робкая, чтобы поднять глаза, внесла овощи. Шпинат превратился в какое-то слизистое болото.

– Ну как, приступим? – Последовал взрыв крошек, когда Роза вонзила нож в пудинг. Прорезая корку, она весело и пустовато щебетала о том, как ей было приятно повидаться с Тори и как было бы хорошо, чтобы она приехала к ним и, может, они вместе побывали бы на охоте.

– Что ж, пригласи ее, – отозвался Джек без особого энтузиазма. Теперь она точно знала, что он не очень жалует Тори. Но в оправдание Джека, хотя в тот момент ей не очень хотелось его оправдывать, надо сказать, что Тори сама вела себя с ним не очень вежливо – часто поддразнивала его, становилась чуточку фальшивой и громогласной, – но надо знать Тори, чтобы понимать, что это бывало с ней, когда она робела или нервничала.

– Я уверен, что мы сможем подыскать для нее лошадь. – (Наверняка ему хотелось добавить: Если уж нам придется это делать.)

Снова разлетелись крошки – это он стал резать свой пудинг.

Какое-то время они молча жевали. Роза была в ужасе: пудинг был отвратительный – мясо с душком, в подливке полно белых комков – она плохо перемешала муку.

Джек сделал глоток вина и не смотрел на Розу. Слуги стояли в дверях кухни и ждали его реакцию. Роза со стуком положила нож и вилку.

– Не ешь, Джек, – сказала она. – Это абсолютно отвратительно.

По ее щеке поползла крупная слеза. Он продолжал есть.

– Ничего, съедобно, – отозвался он. – Почти что.

– Гадость. Прошу тебя, ты можешь сказать слугам, чтобы они шли спать? – Она смотрела, как на скатерть капали ее слезы. Какая мука – плакать, когда на тебя смотрят.

Джек встал с тяжелым вздохом. Подошел к кухонной двери.

– Jao! Jaldi! Дургабаи и Динеш, мы с мэмсахиб хотим быть одни.

Когда дверь закрылась, он сел рядом с ней.

– Прости, – сказала она наконец. – Я вела себя как полная дура. – Она жалобно взвыла и вытерла глаза салфеткой.

– Роза, в чем дело?

– Тебе очень не нравится моя стрижка, да? – Она всхлипнула.

– Ну… – казалось, он страшно удивился, – да нет, так… вполне… Но ради бога, Роза, никогда не плачь вот так, при слугах.

– Извини, – сказала она.

Он встал и подошел к окну. Она глядела на его спину, подавляя желание крикнуть, что, конечно, дело не только в ее нелепой стрижке.

Резко отодвинув стул, она вскочила.

– Пожалуй, я лягу спать, если не возражаешь.

– Нет, конечно, – ответил он. – Думаю, тебе надо лечь.

– Вообще-то, я никогда себя так не веду, – сказала она в дверях.

– Это хорошо, – ответил он без улыбки.

Проплакав полночи, она обнаружила, что от таких безутешных, взрослых слез у тебя опухают глаза и мучает страшная жажда.

Но уже на рассвете, когда она почти что убедила себя, что ее замужество – сущая катастрофа, Джек явился к ней из гостевой комнаты, где спал в ту ночь. Он лег рядом с ней, обнял и пробормотал:

– Ох, моя бедная Роза, пожалуйста, не надо.

Это лишь подлило масла в огонь.

– Ты, должно быть, думаешь, что женился на сумасшедшей? – спросила она со злым смехом. Но тут же прижалась щекой к его груди и крепко обняла.

– Вот это другое дело. – Она слышала, как его голос гулко звучал в грудной клетке. – Теперь я все уже забыл.

Ей захотелось, чтобы он подольше обнимал ее вот так. Это все, о чем она мечтала. Но потом он поднял выше подол ее ночной рубашки, погладил ее по бедрам и делал все другие вещи, которые прежде так ее смущали.

– Роза, не отталкивай меня, – сказал он. – Не надо…

И вот впервые она определенно испытала нечто. Нет, не захлестывающее тебя счастье – о чем она мечтала и, не получив, была так разочарована во время медового месяца, – но крупицу какого-то животного утешения: что вот ты отдаешь и тебя принимают. Что-то такое, что лучше всяких слов.

– Хватит, хватит, глупое создание, – поддразнил он ее после этого. – Достаточно слез пролила.

– Я никогда не плачу, – заверила она его. – Спроси у Тори.

– Спрошу обязательно, в следующий раз, когда ее увижу. – Он погладил ее груди.

И они впервые заснули в объятиях друг друга.

Когда Фрэнк позвонил Виве и сообщил, что он вернулся в Бомбей и хотел бы с ней повидаться, она ответила не сразу.