Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Нет-нет, – возразила Роза сдавленным голосом и повернулась спиной к Тори. – Ты всегда будешь моей лучшей подругой.

Тори ждала, что Роза скажет что-то еще, но напрасно. Потом Роза уснула.

Тори лежала еще несколько часов с открытыми глазами, слушая шум ветра, крики обезьян и спокойное, размеренное дыхание подруги.

У нее был странный холодок под ложечкой. Она словно плыла по реке и уже хотела встать на твердое дно, но река оказывалась глубже, чем она думала, и этому не было конца.

На следующее утро после завтрака Джейн Стефенсон вошла к ним с пекинесом под мышкой и предложила съездить на пикник на озеро Пикара – она с радостью предоставит им свою тонгу.

– А лошадь спокойная? – забеспокоилась Роза.

– На сто процентов, – ответила их хозяйка и, не удержавшись, добавила: – Знаете, по-моему, ваш супруг очень смелый, раз отпустил вас сюда.

Тори, сидевшая в кресле за спиной у Джейн, закатила глаза и развела руками.

– Правда? – вежливо отозвалась Роза.

Когда Вива, Тори и Роза вышли на утреннее солнце, все вокруг сверкало чистотой: каждый листик и цветок были промыты ночным дождем, а воздух звенел от птичьего пения.

– Любите ли вы птиц так, как любим их мы? – Банти вынесла из дома большую, массивную книгу. – Если да, то вот, поглядите, какая прелесть: кашмирская мухоловка, варакушка, кустарница – удивительно шумная особа, вы слышите, как она кричит. Вот, возьмите.

Розе сунули в руки книгу и бинокль. Приехала тонга, запряженная ухоженным валлийским пони, про которого Банти сказала, что его выкормили из бутылочки после смерти матери.

Их возница, красивый парень в красном тюрбане и белых обмотках, сказал им салам и помог залезть в маленькую повозку. Чуть дотронулся до толстого крупа пони, и тонга резко покатилась по извилистой дороге, с которой открывался вид на синие холмы, голубые озера и на огромное голубое небо.

Тори дурачилась с биноклем.

– Батюшки, – восклицала она, подражая интонации Банти, – да это сероспинная вилохвостка! Клянусь, это она и есть!

Услышав их смех, парень оглянулся и запел тягучую и вибрирующую песню, которая, по его словам, должна понравиться мэмсахиб. Допев, начал другую. Все понемножку присоединились к нему. Вива даже знала слова некоторых песен – она пела их с детьми. Это поразило и восхитило возницу.

Когда пришло время ленча, парень нашел прекрасное место под баньянами с видом на окрестности. Как только они принялись за еду, стая крупных серых обезьян, мускулистых и нахальных, мгновенно спустилась с верхних ветвей ближе к ним.

Тори встала и повернулась к стае.

– Полагаю, вы удивляетесь, почему я обращаюсь к вам сегодня, – проговорила она тоном их бывшей классной дамы, мисс Айрис Масгрейв-Джонс. – Итак, с этого момента я запрещаю вам выкусывать блох под мышками во время собрания. Я понятно говорю?

Одна из обезьян загнула верхнюю губу и пронзительно застрекотала.

– Не спорить со мной! Не смотреть так нагло. Не мыть зад при посторонних!

– Не дразни их, – взмолилась Роза. – Тори, пожалуйста, это не смешно. Я их боюсь.

– Спокойно, Роза, – заявила Тори. – Они нас больше боятся, чем мы их.

– Откуда ты знаешь?

– Я и не знаю, – призналась Тори. – Просто люди так говорят.

На крики обезьян вскочил возница. Одарив девушек своей белозубой улыбкой, он ударил палкой по дереву и от души расхохотался, когда обезьяны обратились в бегство.

– Хануман, обезьяний бог, – сказала Вива, – говорят, исполняет просьбы молящихся.

Но Роза никак не могла прийти в себя.

– Какие они ужасные, – сказала она. – Я их боюсь, честное слово.

– Все убежали, – сказала Тори, разворачивая шотландский плед и открывая корзину для пикника. – Давайте есть – я, как обычно, умираю с голода.

Они достали свежие булочки, завернутые в бело-синие клетчатые салфетки, тонкие ломти жареной говядины, вареные яйца с карри, свежие манго, огромный кусок бисквита «Виктория» и домашний лимонад, аккуратно завернутый в листы газеты «Утакамунд таймс», чтобы не протекал.

– Самый лучший пикник в моей жизни, – заявила Тори, пережевывая сэндвич. – Да, кстати, Вива, почему наш кучер показал тебе тот жуткий кинжал, который висит у него на поясе?

– Он нужен ему, чтобы в случае чего защитить нас от бадмаш, бандитов, на этих дорогах. Но вообще-то мы в безопасности, сказал он. Ведь это Снути Ути, и местные любят англичан.

– То же самое англичане думали в Амритсаре, – пошутила Тори, – пока им не отрезали голову.

– Им не отрезали голову, – возразила Вива, – им…

– Ой, давайте не говорить об этом, – внезапно рассердилась Роза. – Я устала от них. В Пуне только и говорят всякие страсти.

– Ты права, Роза. – Тори налила ей лимонад, – в такой веселый день нечего рассуждать на мрачные темы, поэтому не будем также говорить о пароходе, доме и моей матери. Давайте выпьем за нас. За наши биши.

На звон их стаканов большая серая обезьяна соскочила на нижние ветви; ее маленькие глазки смотрели на них сквозь листву. Потом она спустилась совсем низко, оскалила зубы и беззвучно засмеялась

– Ужас. – Роза застыла в испуге. – Мой доктор рассказывал, что они похищают детей.

Она чуть не плакала, и Тори забеспокоилась. Она никогда не видела Розу такой нервной, и ей хотелось узнать причину.

Когда они поели, Вива достала свой блокнот и начала что-то писать.

– Ой, Вива, ради бога, – насмешливо воскликнула Тори, – отложи свой кондуит и побудь хоть чуточку нормальным человеком.

Вива почти не слышала ее слова. В тонге она думала о Талике, как вечером накануне ее отъезда Талика, вероятно, боясь, что Вива не вернется, зашла под каким-то предлогом в офис, забралась на стул напротив Вивы и спросила, могут ли они, когда она вернется, пойти вместе в город и поискать ее маму.

– Попробуем, – обещала Вива, но сердце ее упало. Дейзи уже предприняла несколько попыток, но все напрасно.

Талика иногда заговаривала о матери, «потому что я ее забываю», поясняла она, устремив на Виву черные угольки глаз.

Она показала ей картинку хижины, окруженной черточками дождя.

– Мой дом, – сказала она. Возле дома были три фигуры с горшками на голове. – Это место, где моя мама варила чапати. – Она ткнула пальцем в маленький огонь на земле. – Это я ей помогаю. Это моя бабушка. – Она показала на фигуру, лежащую на койке-чарпой. – Я делаю для нее дхал.

В ее глазенках светилась грусть, когда она рассказывала Виве о доме.

– Вот мои добрые bhoot kal. – Она сложила пополам листок и убрала его в карман платья.

– Что такое bhoot kal? – спросила потом Вива у Дейзи.

– Время призраков, – ответила Дейзи.

Вива ненадолго перестала писать и задумалась. Холмы вдали, вкус лимонада во рту пробудили в ней какие-то смутные, словно просвет в тумане, воспоминания, неуловимые, неприятные: какое-то другое дерево с обезьянами, женщина, которая их боится, голоса англичан, один голос испуганный, другой смеющийся.

Внезапно сквозь этот туман лучом солнца пробилась мысль – ее собственная мать плакала в разгар семейного пикника. Зачем отец отвел ее в сторону под деревья? Чтобы отругать? Чтобы утешить? Почему Виве больно думать об этих вещах?

– Вива. – Тори выхватила у нее карандаш. – Ты слишком серьезная. Вот, поешь. – Она вложила ей в руку кусок бисквита.

Вива откусила немного. Бисквит был восхитительный – сочный, упругий, с терпкой лимонной глазировкой.

– Само совершенство, верно? – Тори смотрела с улыбкой, как она ест. – Теперь твоя душа точно запоет.

– Восхитительно. – Вива улыбнулась ей. Среди многих черт, которые нравились ей в Тори и, она это знала, которых ей будет остро не хватать после ее отъезда, был ее энтузиазм в отношении мелочей – лимонных бисквитов и негритянского певца Джелли Ролл Мортона, собак и закатов.

Энтузиазм. Вива поглядывала на гряду сланцево-серых облаков, проплывавших над ее головой. Какая ирония, что именно Уильям, сам напрочь лишенный энтузиазма, объяснил ей значение этого слова. Разумеется, на греческом.

– Это означает быть одержимым богом, – сказал Уильям своим ясным и четким голосом.

В тот самый вечер – они сидели в Сохо, в ресторане «Уиллер», и ели очень приличный шоколадный мусс – Уильям заявил, что страдание – это основа человеческой жизни, ее сердцевина. Что это один из немногих фактов, на котором сходятся буддисты и христиане.

Когда она возразила ему, что наслаждается многими вещами в своей жизни и порой не может дождаться утра, он лишь поморщился от вульгарности ее слов.

– Я не говорю, – продолжал он с раздражением, – про… ну там… кукол, лошадей или запах свежесваренного кофе, про все подобные вещи, о которых говорится в подобных случаях. Я говорю о настоящем и долговременном счастье. Убежден, что оно если и существует на свете, то его приносят работа и самодисциплина, когда ты не ждешь от других людей больше, чем они могут дать, потому что они обычно, так или иначе, подводят тебя.

Теперь она удивлялась, зачем она так покорно слушала его унылые лекции, раз часть ее души восставала против них и знала даже в то время, что они справедливы лишь частично. Конечно, замечательно, когда у тебя есть любимая работа, это всем известно, но это еще не все. Тут она снова подумала про Талику, как девочка танцевала на песке босая, держа в руках змея, несмотря на все свои утраты и невзгоды – иногда счастье бывает таким вот простым, нехитрым.

Она вытянулась на пледе, закрыла глаза и перестала думать об Уильяме. Как приятно после суеты и жары Бомбея дремать вот так, зная, что рядом с тобой твои подруги, видеть на веках красноватые узоры солнечного света, слушать шум ветра в маковках сосен, похожий на плеск ласковых волн моря. Уплывая в сон, она ощущала вкус лимона на губах и, прежде чем успела воспротивиться этому, почувствовала нежное прикосновение губ Фрэнка.

– Господи!

Она быстро села, задев локтем лежащую рядом Тори.

– Что с тобой? – сонно спросила Тори. – Пчела ужалила?

– Все в порядке, – ответила Вива, обхватив себя за плечи. – Все в порядке. Я чуть не заснула.

Она снова легла, но ее сердце бешено колотилось, словно она еле-еле избежала какой-то катастрофы.

Больше не надо думать о нем, приказала она себе и попыталась сосредоточиться на тех его чертах, которые ей не нравились. Прежде всего: слишком красивый, и какая-то пуританская частица ее самой подозревала, что это может привести к самомнению, тщеславию, беззаботности или лени, потому что такое преимущество перед другими несправедливо и незаслуженно, словно каждый день своей жизни, пока не уйдет в небытие твоя красота, ты достаешь из рукава пятую, незаконную карту. Она допустила, что, пожалуй, несправедливо забыла про печальные события в его жизни и о том, что он относился к своей профессии врача серьезнее, чем хотел это показать… и – о-о, одевался довольно небрежно, и волосы его, казалось, постоянно нуждались в стрижке. Но его улыбка, чудесная, неожиданная улыбка – она видела еще на пароходе, как от нее таяли женские сердца. Да, надо держаться подальше от него. Да, точно надо, ведь она не доверяет никому. Шарм – Уильям объяснил ей происхождение и этого слова тоже – шарм, сказал он, не какая-то там блестящая, поверхностная вещь, шарм означает способность наводить чары. Так, может, именно это она чувствовала, когда танцевала с Фрэнком, – легкое головокружение, легкую раскованность, но ничего такого, чего нельзя исправить. Пускай он наводит свои чары на слабых, думала Вива, погружаясь в сон. А ей, для того чтобы выжить, потребуются все силы.

Опять начался дождь. Возница подошел к ним и махнул рукой на другой склон долины, где собирались серые тучи.

– Проклятье! – воскликнула Тори. – Сейчас мы промокнем.

Серый пони резво бежал всю дорогу, и все-таки в отель они вернулись промокшие до нитки.

Они побежали под зонтиками к веранде. Вдруг Роза остановилась так внезапно, что Вива ударилась носом о ее затылок.

Возле двери стоял улыбающийся Фрэнк. На нем был тот же самый мятый полотняный костюм. Шляпу он держал в руке.

При виде его сердце Вивы оборвалось, а в следующий момент она его уже едва ли не ненавидела. Кто его звал? Явился сюда в самый разгар их отдыха, как будто он здесь кому-то нужен.

– Мадам. – Он склонился к руке Розы и слегка коснулся ее губами. – В Бомбее сейчас волнения. Я решил, что мне нужно приехать и проводить вас домой.

– Ой да ладно, Фрэнк! – У Тори покраснело лицо, с нее ручьями стекала вода. – Кого ты обманываешь? Я прекрасно знаю, почему ты здесь.

Вива сердито сверкнула на нее глазами и вонзила ногти в ее ладонь.

– Фрэнк, – холодно поинтересовалась она, – расскажи, почему ты приехал.

– Я заказал чай, – сказал он ей, – в гостиной; там и поговорим.