Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Ха-ха-ха, – засмеялся Джеффри, словно это была удачная шутка. Он хлопнул в ладоши. – И знаете что? Она права. Виваш сейчас все исправит.

– Ненадолго, Джеффри, – ласково напомнила ему Си.

Си направилась к себе наверх отдохнуть, но возле лестницы вспомнила, что звонил какой-то мужчина и спрашивал Тори, и она обещала передать это.

– О господи, кто это был? – Тори старалась не выдавать своего волнения. Ох, Олли, пожалуйста, пожалуйста. Господи, пусть это будет Олли.

– Ну-ка, кто же это был, черт побери? – Си задумалась и опустила руку, державшую мундштук. – О-о, вспомнила, вспомнила. Как там его звали? Тоби Уильямсон. Он сказал, что мы встречались в «Хантингтоне»; я его не помню. Он интересовался, в безопасности ли ты сейчас, во время беспорядков. Он оставил свой номер телефона.

У Тори мгновенно упало сердце.

– Как мило с его стороны, – пробормотала она.

– Это тот, с коллекцией насекомых? А-а, еще он пишет стихи. – На лице Си промелькнула насмешка. – Так забавно, – обратилась она к остальным. – Она читала мне кое-что: «Мое сердце пылает / Моя милая об этом не знает…» – весело передразнила она. У Тори горели от стыда щеки.

Как подло было с ее стороны показывать Си его вполне приятные стихи (на самом деле они про птиц, птичьи яйца или типа того), ведь она наверняка развлекала ими своих приятелей в клубе. Тори познакомилась с Тоби на какой-то вечеринке в губернаторской резиденции. Приятный мужчина, кажется, школьный учитель. Он говорил с ней про птиц, а потом вроде бы про женские наряды, а у нее в голове был только Олли, и она его почти не слушала. Помнит только, что у него приятная улыбка, а еще, да, точно, он начал что-то рассказывать про современную поэзию, да так увлеченно, пока она не призналась, что она абсолютный игнорамус, и тогда он стал беседовать об этом с Вивой. Но он даже не усмехнулся после ее признания, а лишь задумчиво сказал:

– Завидую. Тебе еще предстоит узнать так много интересного.

Он позвонил, чтобы узнать, все ли у меня в порядке. Очень мило с его стороны, но когда она попыталась вспомнить его голос, у нее не получилось.

Когда Си удалилась к себе, Роза спросила:

– Ты позвонишь ему?

– Не знаю, – ответила Тори, внезапно почувствовав страшную усталость. – Он какой-то яйцеголовый.

– Тебе нечего терять, – весело заявила Роза. – Кроме своего билета домой.

– Верно, – согласилась Тор.

– Давай кинем жребий? – Роза достала монету в три рупии. – Если змеи – ты звонишь, а если закорючки – нет.

Она подбросила монету в воздух и поймала ее. Раскрыла ладонь.

– Змеи выиграли, – объявила она.

Когда Вива и Фрэнк сели после ленча в хозяйский «Даймлер», Вива выдвинула между ними подлокотник.

– Я не переношу эту женщину, – взорвалась она, как только они тронулись с места. – Как она смеет говорить с Тори в таком тоне?

– Тише. – Фрэнк показал глазами на шофера, который явно насторожил уши. – Может, она пьет, потому что испугана, – продолжал он вполголоса. – Для нее тоже все заканчивается.

– Нет, я просто ненавижу ее, – бормотала Вива. – Змея, настоящая змея.

Его рука накрыла ее руку.

– Вива, – сказал он. – Как ты будешь жить одна в Бикулле? Я беспокоюсь. Позволь мне немного побыть с тобой.

– Нет, – отрезала она. – Нет. Ты не вернешься.

– Прошу тебя, давай поговорим, – сказал он. – Ведь времени почти не осталось.

– Я и так говорю с тобой, – по-детски возразила она, выдергивая руку. – Сейчас я говорю с тобой.

– Мы не можем делать вид, будто ничего не произошло.

Нет, можем, подумала она. Она делала так раньше, может и теперь.

Больше всего ее смущало, что она чувствовала себя такой ужасно живой, когда сидела рядом с ним, вот как сейчас; когда видела его тугие мускулы под рубашкой, его руку, небрежно лежащую на сиденье. Ее тело как-то по-новому отзывалось на его соседство, но все это казалось ей неправильным и запутанным, потому что Гай, возможно, мертв, и, уж конечно, людям лучше быть в трауре, чем предаваться похоти.

– Мне придется многое наверстывать на работе, да и мистер Джамшед рядом, и вообще, гляди, – они ехали по Квинс-роуд, и она махнула рукой на спокойные улицы, аккуратные пальмы, за которыми синело море. – Все выглядит таким, как обычно, как будто беспорядков и демонстраций не было совсем.

Он вздохнул резко, нетерпеливо, посмотрел на нее и отвернулся.

– Я хочу снова увидеться с тобой, – сказал он. – Я должен. То, что было между нами, не имеет никакого отношения ни к Гаю, ни к беспорядкам. И ты знаешь, что это так.

Она ничего не ответила – так ей казалось безопаснее.

Она уговаривала себя, что в минувшую ночь у нее было временное безумие, провал в дисциплине. Ничто не приносит больше боли, чем любовь, и об этом ей надо помнить.

– Пока нет, – ответила она. – Все произошло так скоро и так…

Она не смогла подобрать нужные слова и снова ощутила легкую досаду. Больше всего ей сейчас хотелось помыться, выспаться и хоть на несколько часов ни о чем не думать.

– Ты беспокоишься, что я поднимусь к тебе в комнату?

Он наклонился к ней ближе, и она ощутила запах его волос, его кожи.

– Да.

– А мне казалось, тебе все равно, что думают о тебе другие. Мне нравится в тебе эта черта.

Он улыбнулся ей, и у нее задрожали руки.

– Нет, не все равно, – сказала она. Машина остановилась на светофоре недалеко от Черчгейт. На тротуаре, в десяти ярдах от них двое мужчин намыливали друг друга и лили на голову воду из старого ведра. – Всем не все равно, если люди не больные и не сумасшедшие.

Стайка нищих детей облепила их автомобиль, они дрались за право протереть его сверкающие бока. Когда Фрэнк опустил стекло, чтобы дать им горсть анна, мелочи, его рука коснулась ее тела, и оно запело, словно жило независимой от нее жизнью.

– Когда мы узнаем что-либо? – спросила она, когда «Даймлер» снова мчался мимо Фонтана Флора в сторону больницы. – Я имею в виду насчет Гая. Полиция уже сообщила его родителям?

– Не знаю, – ответил он. – Я рассчитываю узнать какие-нибудь новости в больнице. Оставить тебе записку или зайти?

– Оставь записку, – сказала она. – Не надо заходить.

Он посмотрел на нее и промолчал.

– Я ужасно относилась к нему, – сказала она. – Раз он был болен – я имею в виду серьезно, психически болен, – я должна была помочь ему.

– Вива, – возразил он, – ты не была ужасной. Не забывай, я тоже был там; тут нет твоей вины.

– Еще далеко до больницы? – Внезапно ей захотелось, чтобы он не смущал ее своим присутствием.

– Отсюда две улицы, – сказал он. – Все начинает походить на песенку «Десять зеленых бутылок» – если уедут Тори и Маллинсоны. – Она почувствовала, что он пытается найти подходящую тему для разговора. – Ты тоже уезжаешь?

– Пока нет, – ответила она. – А ты?

– Мне предложили работу в Лагоре, – ответил он. – Ту самую, исследовательскую, о которой я тебе рассказывал.

– Ты согласился? – Она смотрела прямо перед собой.

– Еще не решил.

Она смотрела, как уличные торговцы ставили свои лотки, как загорались огни вокруг Фонтана Флора, как плыли по радужному небу легкие облачка, а в душе думала, не будет ли жалеть потом всю жизнь, если позволит ему ускользнуть из ее пальцев. Когда шофер остановил машину, она поднялась с Фрэнком по ступенькам к главному входу.

– Мне следует поблагодарить тебя за то, что ты приехал в Ути и спас нас, – сказала она, – но я не знаю, что еще сказать. Думаю, что я пока не осмыслила это.

Он остановился, держась за дверную ручку.

– Насчет нас или насчет Гая? Пожалуйста, не забывай, что это пока всего лишь слух – я ведь говорил тебе.

– То и другое.

Она обратила внимание, что он выглядел уставшим и бледным. Его глаза всматривались в ее лицо, ища ответа.

– Не говори ничего, в чем не уверена, – сказал он, – но обещай мне, что ты не станешь стыдиться.

– Я не стыжусь, – возразила она. – Но у меня такое чувство, словно я пережила землетрясение.

Он поднял брови.

– Ах вот что, я понимаю.

Он собирался сказать что-то еще, но она положила пальцы на его губы.

– Нет, – сказала она. – Не надо. Пожалуйста. Не сейчас.

Когда шофер вез ее по Бикулле, нигде не было никаких следов волнений – все те же щербатые дороги, обветшавшие дома, уличные торговцы, лотки с цветами.

Она вошла в дом – там тоже все было прежним: велосипеды в холле, в воздухе запах кушаний с карри, приготовленных миссис Джамшед.

Мистер Джамшед молился в передней комнате, обратив лицо к солнцу. На нем была судрех (просторная рубашка для молитв), которую он трижды опоясывал поясом кушти как напоминание о трех принципах, по которым он жил: «Добрые слова, добрые мысли, добрые дела».

Она ждала, стоя в дверях. Во время молитвы его добродушное лицо делалось строгим, даже суровым, как у ветхозаветного пророка.

Скрипнула дверь, он открыл глаза.

– Мисс Вива.

– Простите, что помешала, но я хотела узнать, все ли в порядке? – сказала она. – Я так волновалась за вас.

– У нас все более-менее нормально, – ответил он и взглянул на нее вежливо и отчужденно. – Беспорядков на улицах не было, слава богу, и я не слышал ничего плохого о вашем приюте, как вы там его называете.

– Вот хорошо. Какое облегчение.

– Ну, не совсем. – С его лица не сходило то странное выражение. – Тут произошли другие события, которые меня огорчили. Зайдите. – Жестом он пригласил ее зайти. – Лучше я сам покажу вам это.

Он надел свои видавшие виды сандалии и запер за собой на замок входную дверь, чего никогда не делал раньше.

– Видите ли, – объяснял он, когда они поднимались наверх, – пока вы были в отъезде, в наш дом проникли злоумышленники. Они устроили погром в вашей комнате и сделали другие вещи, похуже. Сначала я решил, что это хулиганы, а теперь думаю, что это ваш друг.

– Мой друг?

– Подождите. – Он оперся ладонью о дверной косяк. – Через минуту я все вам объясню.

Он открыл дверь, и она вскрикнула от ужаса. Занавески были задвинуты, но даже в полумраке она увидела, что ее пишущая машинка валялась на полу; платья, блузы, панталоны, детские рисунки были разбросаны по комнате. На пустом крючке на стене висел пояс для чулок.

– Ох, неужели? – Она бросилась к маленькому деревянному шкафчику, где она хранила чистовой вариант своей книги. Он был на месте.

Мистер Джамшед слегка отодвинул занавеску.

– Это еще не все, – сказал он. – Глядите. – Он показал на стену. Над умывальником она увидела свою фотографию – она стояла, облокотившись о релинг «Императрицы Индии», рядом с Найджелом, молодым чиновником. Ветер развевал ее волосы, а Найджел, эффектный в своей полосатой куртке, тыкал ее в ребра. На другой фотографии она уходила с вечеринки у Дейзи, туфли в руках, лицо пьяное и счастливое. Наискосок снимка кривыми буквами было написано «проститутка». На третьем фото они с Фрэнком уходили от Мустафы. На кровати, рядом с молотком и гвоздями, валялся расплывчатый снимок, сделанный Тори, где она и Гай сидели в шезлонгах на палубе.

Под ногой хрустнуло стекло. Она случайно наступила на маленький подсвечник с догоревшей свечкой внутри.

– Когда я вошел сюда, под этими фотографиями горели свечи, – сказал мистер Джамшед. – Мой дом мог сгореть дотла.

Она села на кровать и покачала головой.

– Я знаю, кто это сделал, – сказала она мистеру Джамшеду. – Но его, возможно, уже нет в живых. Я пока не знаю точно.

Тут она поняла, как странно звучали эти слова.

– Должно быть, вы думаете, что я сошла с ума.

– Мадам, – мистер Джамшед говорил очень сухо, – я не считаю вас сумасшедшей, но не могу допустить, чтобы вы навлекли опасность и другие неприятности на наш дом.

– Что вы имеете в виду?

Он недовольно фыркнул.

– Вы прекрасно понимаете. Как ваш отец или брат могли допустить, чтобы вы так жили?

– У меня нет ни отца, ни брата, – ответила она.

– Я ничего о вас не знаю. – Он стоял в нескольких дюймах от снимка, на котором она смеялась и пила вино с Тори и Фрэнком. – Я никогда не говорил с вами о моей вере, но сейчас я вот что вам скажу. Имя бога, которому я молился, когда вы вошли, Ахура Мазда. Ничто в моей жизни не случается помимо его воли. Когда я вижу все это, – он махнул рукой на фотографии, на нижнее белье, – я понимаю, что позорю его. Я похож на ребенка, который принес в дом опасную игрушку. Нет! Нет! – Он выставил перед собой ладони, когда она попыталась протестовать. – Я должен закончить. Отчасти это моя вина, потому что мои девочки хотят быть такими же современными, как вы, и я хочу, чтобы они получили образование. Но в этом кроется опасность. В нашей религии чистота лежит в основе всего, что мы делаем, а это… – Не находя слов, он воздел руки и сказал с испуганным лицом: – От этого мой дом кажется нечистым.