А она не была. Атмосфера между ними так накалилась, что теперь, когда Джека не было дома, она испытывала физическое облегчение, словно снимала с себя тесную одежду. Вечерами, когда он бывал дома, они разговаривали так скупо и формально, что она мысленно сравнивала себя и его с двумя маленькими лодочками, которые все дальше и дальше отплывают друг от друга по темному ночному морю.

Она вовсе не осуждала его ни за что; теперь ей не давали покоя многие другие вещи, и она сердилась на себя за малодушие и слабость. Другие женщины без паники справляются с абсолютно естественной вещью – рождением ребенка. Какое право она имела воображать всякие нелепицы и быть такой ленивой и слабохарактерной. Вечером накануне своего отъезда Джек резко выбранил ее за то, что она оставила на комоде блюдо с жареной говядиной, которую немедленно облепили муравьи, и Роза даже посочувствовала ему – ведь этот человек живет с полоумной женой.

Роза планировала, как проведет утро. Вот если она сядет за свой столик у окна и не встанет, пока не ответит на четыре письма, это будет неплохо.


Дорогая мамочка!

Пожалуйста, посоветуй мне! Джонти Сауэрби написала мне и спросила о Тори, и я понимаю, как она волнуется, но проблема в том, что я почти ничего не слышала от нее после ее отъезда.

То есть она написала мне про свой медовый месяц в Кашмире и как они с Тоби переехали в бунгало возле Амритсара, и что скоро они пойдут в горы наблюдать за птицами. Похоже, что она необыкновенно счастлива, но я не знаю, что Тори рассказывала об этом своей матери, и не хочу выдавать ее секреты. После приезда сюда у меня немного туманная голова, так что прости меня, дорогая мамочка, если сегодня я напишу немного, но я скоро напишу тебе длинное письмо. Когда ты будешь писать мне ответ, не забудь и напиши, как там папа. Ты совсем ничего не пишешь о нем в последнем письме, а мне всегда мерещится самое плохое!!!

Я очень скучаю по тебе, дорогая мамочка, но ты не беспокойся за меня. Мы справились с муравьями, и теперь у нас порядок. На прошлой неделе мы заказали хороший новый комод. Джек тоже посылает вам привет. Я стала огромная, как гиппопотам, но доктор говорит, что у матери и ребенка все хорошо, так что не волнуйся.

Скоро я напишу тебе длинное письмо.

С сердечной любовью,

Роза.


Запечатывая конверт, она увидела под тонкой сорочкой сбоку на животе отчетливые очертания ножки ребенка и тут же согнулась от боли. Ее захлестнуло беспокойство: она была так плохо подготовлена, но не хотела позориться и слишком рано приезжать в очень посредственный военный госпиталь в Пешаваре. Неделю назад она так ждала встречи с гарнизонным доктором, приготовила целый список вопросов. Нормально ли, когда ребенок так много бьет ножками по ночам? В последнюю неделю она почти не спала. Ничего, что у нее иногда кружится голова? За два дня до этого она упала на кухне; она разговаривала с Лайлой и очнулась на диване.

Ну, может, он тоже был уставший, но гарнизонный доктор глядел на нее поверх очков, как ей казалось, так, словно она была полная неврастеничка – хотя она не сказала ему про обморок. «Миссис Чендлер, здесь вам пришлось беспокоиться о многом, – сказал он голосом человека, теряющего терпение. – Возможно, для всех было бы лучше, если бы вы остались в Пуне, где большой госпиталь».

Она улыбалась и старалась держаться храбро, но правда в том, что теперь ее многое пугало – пугала удаленность их дома, пугало то, что, когда ребенок выйдет, она его уронит, или забудет его, или что его съедят, или он заболеет малярией или заражением крови.

Выходя из своего кабинета, доктор резко сказал, что он утром возился с серьезными колотыми ранами – два туземца затеяли драку на кинжалах. Он словно хотел сказать: вот он, реальный мир, что там мне твои головокружения. И когда она возвращалась домой в повозке, которую – тум-тум-тум – везла флегматичная лошадь, на нее внезапно нахлынула такая волна гнева, что ей захотелось повернуть назад и попросить этого глупого человека пойти с ней и взглянуть на крошечные земляные холмики и временные надгробные камни. Вот, это тоже реальная жизнь, и он не имел права разговаривать с ней таким тоном.

Теперь осталось написать три письма, только три, и тогда она сможет пойти и лечь, но ребенок опять начал брыкаться, размеренно, словно удары барабана, и неприятно. Она заковыляла к зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, с которого ручьями лился пот.

Когда ребенок затих, Роза перевела дух и снова села за столик, с облегчением чувствуя себя нормально, хотя теперь не очень и понимала, что для нее сейчас норма. Она взяла ручку, набрала в нее чернил и расстегнула красный кожаный бювар – его подарил папа, когда ей исполнилось тринадцать лет. В нем были отделения – «корреспонденция», «марки», «счета», – это вызывало у нее восторг; она чувствовала себя взрослой и умной, в общем, человеком, способным разумно организовать свою жизнь.

В отделение для марок папа сунул перышко, теперь выцветшее до рыжеватого, – перышко зеленого дятла, который жил у них на яблоне, и две красивые маленькие ракушки, которые он подобрал для нее на пляже в Лимингтоне, где она проводили летние каникулы.

Она покрутила перышко между пальцами. «Как типично для него, – подумала она, – заметить эту маленькую, но милую вещицу и тут же поделиться со мной». Если она закроет глаза, она почти чувствует его родной запах – дерева и шерсти, а также чуточку табака, который он хранил в своей молескиновой жилетке. Он был болен; она чувствовала это по молчанию мамы; может, даже умер. Она положила перышко обратно в бювар. Вот оно что, он умер, и мама не хотела ей говорить, потому что она болела и была в тысячах и тысячах миль от дома.

Стоп, стоп, стоп! Вот еще одна вещь, которую надо прекратить: разговаривать с собой будто старушка.

Два верхних листка писчей бумаги были сырые и пахли плесенью. Она скомкала и выбросила их.

«Дорогая миссис Сауэрби, Дорогая миссис Сауэрби, Дорогая миссис Сауэрби. Спасибо за ваше письмо. Я…». Если она будет писать снова и снова эти слова, может, ее рука сама собой напишет потом следующее предложение.

Положив ручку, она села прямо и прислушалась: за тонкими стенами дома она слышала легкий стук – это Лайла заново обивала колыбельку. Раздался скрип – это она покачала ее. Теперь она войдет в любой момент и попросит взглянуть на нее, на пустую колыбельку для еще не рожденного младенца.

Ей снились какие-то плохие сны про него. В одном она оставила его на прилавке в Лондоне, а сама примеряла шляпки; в другом она по неосторожности посадила его попочкой на плиту – тот сон был таким явственным, что она даже ощутила запах горящей кожи; за неделю до этого она оставила его надолго под горой, а сама полезла на вершину. Когда она спустилась вниз, айя кричала, а ребенок лежал в колыбельке весь синий.


Дорогая миссис Сауэрби!

Как приятно получить от вас письмо. От Тори я получила всего одно или два письма и поняла, что она очень счастлива и у нее все хорошо. Хотя я понимаю, каким шоком все это было для вас, но не думаю, что вам надо волноваться за нее.

Благодарю вас за добрые слова и пожелания. Доктор сказал мне, что ребенок родится через две недели. Я собираюсь поехать в гарнизонный госпиталь в Пешаваре. Он недалеко и лучше оборудован, чем наш местный госпиталь. Я чувствую себя очень хорошо, спасибо.

С нашим новым домом было много приключений. В окно я вижу…


Роза замерла, потом положила ручку. Горизонт качался перед ее глазами, на лбу опять выступил пот. Стояла такая жара, что, если бы Джек не был в отъезде, она бы спала в минувшую ночь на веранде. Но теперь она не осмеливалась – боялась, что проснется, вся покрытая этими клопиками, и что по ней будут скакать лягушки.

– Мэмсахиб. – Лайла принесла ей стакан лимонада.

– Спасибо, Лайла. Я думаю, сегодня мы развернем чайный сервиз. – Она показала на упаковочный ящик в углу веранды. – Сейчас я закончу письмо и стану помогать.

Лайла, не понимавшая ни слова, услужливо улыбнулась. Роза встала на четвереньки и стала вынимать посуду из кусков газет и внезапно почувствовала что-то странное – словно у нее между ног выскочила пробка.

Вода потекла по ее ногам, намочила туфли. Какое унижение! Прямо на глазах у Лайлы она описалась. Следующей мыслью, когда она попыталась вытереть лужу, стало облегчение – слава богу, что Джэк этого не видел.

Но Лайла, казалось, знала, что делать. Она взяла Розу за руку и широко улыбнулась.

– Беби идет, – сказала она на робком английском. – Все хорошо. – Она тихонько похлопала ее по спине.

Роза, охнув от ужаса от своих первых настоящих схваток, сказала:

– Лайла, приведите доктора, пожалуйста. Дактар, дактар!

Через несколько минут она увидела, что Хасан, нахлестывая свою костлявую лошадь, галопом поскакал в город.

– Мэмсахиб, сядь. – Лейла соорудила гнездо из подушек в плетеном кресле на веранде возле упаковочных ящиков.

– Это ложная тревога, я уверена, – заявила Роза, снова улыбаясь. – Мне еще ждать две недели. – Она показала на нераспакованную посуду. – Продолжай, продолжай, – сказала она одно из немногих слов на пушту. – У меня все очень хорошо, спасибо.

Закончив работу, Лайла отнесла сервиз на кухню. Роза лежала одна под горами, слушая рокот реки и чириканье птиц, названий которых она даже не знала. Она натянула простыню до подбородка и запретила себе впадать в панику, даже когда новый удар в живот удивил ее и заставил кричать. Если вдруг ребенок появится на свет раньше, что ж, может, это не так и плохо. Сейчас придет доктор, а она удивит Джека – вот он вернется и увидит новорожденного.

«Ох, как это будет замечательно», – думала она, лежа на подушках и тяжело дыша. Они столько ссорились по поводу ее приезда сюда; они неделями орали друг на друга в спальне, прежде чем он уступил. Северо-запад, твердил он снова и снова, не место для женщины, тем более беременной. Тут не будет ни клуба для нее, ни общения – или, по крайней мере, никого из ее знакомых, так как большая часть полка вернулась в Пуну, – и ее выходка даже может помешать его повышению по службе.

– Почему ты так хочешь туда ехать? Что тебе там делать? – кричал он в ночь их самой серьезной ссоры. Был момент, когда он навис над ней с искаженным яростью лицом, и ей показалось, что он может ее ударить. Еще она знала, что ударит его в ответ; она даже слышала свое рычание.

– Ты сам знаешь почему! – заорала она. – Потому что я ношу нашего ребенка, потому что не хочу оставаться в Пуне со всеми этими сплетнями. А еще потому, что если я потеряю тебя сейчас, то искать не буду.

После того как он признался ей, что скучает по Суните, между ними пробежала черная кошка. Она чувствовала, что их связывает сейчас тончайший волосок и если она сейчас допустит, чтобы он разорвался, все пропало.

Вечером он пришел домой и сказал, что в Пешаваре есть госпиталь, где она может рожать. Желвак на скуле Джека дергался, как всегда, когда он был зол. Роза не подала вида, что заметила это, но ей было грустно, потому что в этот момент она не испытывала к нему ничего, кроме ненависти.

Роза лежала на веранде среди подушек около часа и даже привыкла к легкой боли, сопровождавшей схватки. Сейчас она ждала чай, который делала ей Лайла, и удивлялась, почему доктор Паттерсон из Пуны не сказал ей ни про воду, которая потечет из нее, ни про то, о чем написано в книге «Современная женщина – красота и гигиена», которую она жадно читала в последние месяцы. Но больше всего ее удивляло, почему люди рассказывают разные ужасы про роды, ведь на самом деле тут нет ничего страшного.

Самое главное, не терять спокойствия, – сказала она себе. Пронзительную боль в матке она представляла себе как волны, которые легко перепрыгнуть, и когда они отступали, она оставалась лежать на гладком песке.

Вернулась Лейла с тарелкой печенья. Розу успокаивали ее осанка королевы и ослепительная улыбка. На Лейле был ее обычный шальвар-камиз, Роза запомнит его на всю жизнь. Еще от нее приятно пахло розами и пряностями, а ее ногти всегда были чистые.

Роза попила чаю, немного вздремнула, потом ее снова разбудила острая боль. Солнце уже коснулось горной вершины, ревела и грохотала река.

– Хасан дома? – спросила Роза. – Дактар. – Она не была уверена, что Лайла ее поняла, и ругала себя за лень – что ей мешало лучше выучить пушту?

Она начала брать уроки у мунши (учителя языка), но он был стариком, и жаркая погода делала его настолько сонным, что они далеко не продвинулись.

Теперь Лайла поддерживала ее под локоть и бережно водила по веранде. Когда Роза неожиданно сгибалась пополам от боли, Лайла растирала ей поясницу. Солнце скользило по склону горы. Роза снова легла. Замолкли птицы. Лайла принесла ей сушеных абрикосов, ломтик хлеба и сливочное масло, уговаривала ее выпить чаю, который остывал рядом на столике. При Лайле Роза старалась не рычать слишком громко. Скоро придут либо Хасан, либо Джек, либо доктор.