– Я хочу домой, – ответила Вива. – Я не сделала ничего плохого.

Голова болела так сильно, что ее чуть не тошнило. Хотя она и сознавала, что оказалась в опасности, сокрушительная усталость наползла на нее, словно тяжелый туман, и сейчас ей больше всего хотелось лечь и заснуть, а там будь что будет.


Пробудившись опять, она взглянула на окно, где сквозь закрытые деревянные жалюзи в комнату пробивались полоски света. Веревку на ее запястьях развязали, и ее руки бесполезно лежали на коленях. Возле ремешка часов вскочил большой водяной пузырь.

Перед ней стояла толстая женщина в грязном сари и держала поднос, на котором были две лепешки чапати и маленький горшочек супа дхал. В дверях появился бородатый парень с утонченным английским произношением, который говорил с ней накануне вечером. Он сказал что-то резкое женщине, и та взяла под мышку статую Ганеши и унесла с собой.

Вива не была голодна, но принудила себя поесть, надеясь, что после этого прояснится ее сознание. Пока она ела, ее слух напрягался, пытаясь расслышать что-либо, что могло бы ей помочь: она слышала, как звякнуло на улице ведро, захлопнулась дверь, пророкотала повозка, закричала птица.

Она взглянула на часы – восемь тридцать пять утра. Ее наверняка уже хватились в приюте. Дейзи вчера ждала ее к себе на вечеринку, она ее не оставит в беде. Но потом Вива расстроилась. Если сегодня среда, а она была почти уверена, что среда, то утром у Дейзи занятия в университете, а остальные могут подумать, что Вива осталась у нее. Да и вообще, как они найдут ее здесь? В комнате, которая находится неизвестно где.

Пока Вива ела, парень устроился на чарпое и смотрел на нее. Возле него на матрасе лежали пистолет и два страшных ножа.

Когда она закончила еду, он внезапно вышел, крикнул что-то в темноту, и толстая женщина вернулась с вонючим ведром. Использовав его, Вива смутно припомнила, как кто-то говорил, что индийские мужчины приходят в ужас при мысли о том, что у женщин тоже есть определенные физиологические потребности.

Толстуха, у которой оказалось нездоровое лицо с открытыми порами, снова связала ее. Взгляд, которым она смотрела на нее, был удивительно бесстрастным, без злобы или любопытства, но при звуке тяжелых мужских шагов, поднимавшихся по лестнице, обе они застыли, а движения женщины сделались резкими и торопливыми, словно она тоже чего-то боялась.

Анвар Азим открыл дверь.

В это утро его одежда являла собой элегантную смесь Востока и Запада. Поверх своего шальвар-камиза он носил прекрасное пальто из верблюжьей шерсти, такое не стыдно было бы надеть и на скачки в Аскоте. Дорогие ботинки каштанового цвета были начищены до зеркального блеска.

Когда он снял пальто и тщательно его свернул, она увидела на шелковой подкладке символ «Братьев-мусульман». Анвар Азим подвинул стул и сел возле нее, так близко, что она чувствовала запах его сигарет и горчичного масла, которым он намазывал волосы.

– Доброе утро, мисс Вива, – тихо сказал он со своим легким, приятным акцентом. Его взгляд медленно перемещался от ее шеи к груди, от груди к ногам. – Как спалось ночью?

– Отвратительно, – ответила она. – Я не понимаю, почему я здесь. – Она решила, что будет смотреть ему прямо в глаза.

Он сдержанно зевнул, обнажив десны и зубы.

– Весьма сочувствую, если вам здесь не очень комфортно. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Да, – сказала она. – Я мерзну, мне нужно одеяло.

– Вам холодно по английским стандартам? – насмешливо уточнил он, так как в комнате было довольно тепло.

Он опять немного передвинул стул.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Вам придется ответить на несколько несложных вопросов, и тогда вы сможете вернуться домой.

Оглянувшись, он что-то сказал парню, стоявшему позади него с куском черной ткани. Тот набросил ее на жалюзи, убрав остатки солнечного света, зажег масляную лампу и поставил ее на стол.

– Весьма сожалею, что вам пришлось переносить эти неудобства. – Когда Азим подвинулся еще ближе и посмотрел на нее, ее опять поразило, какие у него нездоровые белки глаз – цвета переваренных яиц.

– Может быть, мне следует поздравить вас с праздником Дивали? – проговорил он без тени усмешки. – Вероятно, вам кажутся странными наши обычаи?

Она неотрывно смотрела ему в глаза.

– Нет, – ответила она, с досадой слушая свой слабый и дрожащий голос. – Они не кажутся мне странными. Наоборот, мне они очень нравятся. – Последнюю фразу она произнесла с большей решительностью. Потом перевела взгляд на узоры, которые дети нарисовали на ее руках, – они уже слегка расплылись и поблекли. – Как вы видите.

– Сам я его не праздную. В нашей школе мы обычно жгли костры в ночь Гая Фокса. – Она удивленно уставилась на него. Что это, сарказм? – Тоже чудесный обычай.

Он достал перламутровый портсигар, сунул сигарету в свои толстые, со шрамом, губы и прикурил от дорогой серебряной зажигалки, в которой она узнала «Данхилл» – от такой же зажигалки миссис Драйвер прикуривала по утрам свои сигары-черуты.

– Так, – сказал он, когда его голову окутал синеватый дым. – Я не стану морочить вам голову. На самом деле все очень просто. Во-первых, я хочу спросить у вас, где Гай Гловер, во-вторых, хочу услышать из ваших собственных уст о том, что вы делали в пятницу вечером в вашем детском приюте.

Вопросы ее удивили.

– Что именно вас интересует?

– Мистер Гловер следил за вами все время, по крайней мере, до того, как мы его потеряли. А что касается моего второго вопроса, расскажите, как у вас прошел вечер в пятницу.

– Ну, ничего особенного, – ответила она. – Мы ужинаем вместе с детьми, потом читаем им книги, и они ложатся спать.

– Что за книги?

– Разные: приключения, легенды, библейские истории, отрывки из «Рамаяны».

– Что-нибудь еще?

– Нет. Мы стараемся, чтобы этот вечер стал для них особенным, поэтому мы общаемся с ними, беседуем за ужином. Мы заранее продумываем план пятничного вечера.

– Значит, слухи о том, что в своем приюте вы позволяете мальчикам купаться вместе с девочками, неправда? – На мгновение он замолчал и снял с губы табачную соринку. – Или что вы провокативно моетесь на виду у детей? – Его голос стал холодным как сталь.

Она похолодела от страха.

– Вам Гай Гловер сказал такое?

Мистер Азим лишь молча глядел на нее.

– Он лгал, – сказала она. – Мы уважаем детей, и они уважают нас. Если бы вы зашли к нам, вы бы это увидели.

– Мы посылали к вам наших людей. – Он вытер губы и смотрел на нее, как ей показалось, бесконечно долго. – И они видели и слышали много плохого… Следующий вопрос. Почему вы живете в Бикулле?

Она взглянула на него и затаила дыхание. Вероятно, его губа была рассечена ножом, и на ней было десять или двенадцать стежков. Даже когда он улыбался, казалось, что он зловеще ухмыляется.

– Потому что мне тут нравится. У меня тут работа.

– Почему вы все время расспрашиваете наших детей и записываете их имена?

Он достал из кармана ее блокнот.

– Это мое, отдайте! – Когда она рванулась к нему, парень вскочил и щелкнул затвором. – Сидеть! – Он внезапно заорал на нее как на собаку. – Отвечать на мои вопросы.

С трудом взяв себя в руки, она сказала:

– Я пишу детские истории.

– Зачем? – Он вытаращил глаза.

– Потому что они интересные.

– Это уличные дети, они ничто, пыль. – Он махнул рукой в сторону, словно прогонял назойливое насекомое, – это был самый презрительный из всех индийских жестов. – Что вам, делать больше нечего? Какие книги вы уже написали? Я могу их купить?

– Нет, – ответила она. – Это моя первая.

Они долго молчали.

– У вас превосходный английский, – сказала она, решив немного смягчить его. – Где вы его выучили?

– В Оксфордском университете, как и мой брат, – ответил он холодно, но легкое покачивание его головы показало, что он польщен. – Еще из школ Святого Криспина.

Она слышала об этих индийских публичных школах, которые называли «индийским Итоном». Они знакомили с западным образом жизни и западными ценностями сыновей махарадж и сыновей всех, кто мог себе это позволить и кто сознавал пользу от приобретения хотя бы видимости английского лоска.

– Это там вы праздновали Ночь Гая Фокса?

Он нахмурился и встал.

– Не задавайте мне вопросов, – буркнул он. – У нас нет времени.

Он быстро вышел, и она решила, что он отправился на полуденную молитву. Через пару минут она услышала шум воды и в последующем затишье представила, как он выполняет салах, обязательную молитву, которую мусульманские дети в приюте выполняли каждый день пять раз – на восходе, в полдень, к вечеру, на закате и в полночь.

Пока она ждала, парень у двери целился в нее из пистолета, вероятно от скуки.

Через полчаса Азим снова вернулся в комнату, на этот раз без пальто.

– Вы ходили молиться? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Я не религиозный человек. У нас не все молятся по пять раз в день.

Так что она ошиблась. Приглядевшись, она увидела, что у него между бровей всего лишь глубокая вертикальная морщина, а не молитвенная шишка.

Он подвинул стул ближе к ней.

– Сейчас я объясню, почему мы держим вас тут, – сказал он ледяным тоном. – Что касается детского приюта, то это не самое главное. Наша цель найти вашего приятеля Гая Гловера.

– Он не мой приятель.

– Нет? – Мистер Азим пошевелил языком и снял с него табачную крошку. – Вы делили с ним каюту во время плавания на «Императрице Индии».

– Я не делила с ним каюту, – ответила она. – Я была его сопровождающей.

Он удивленно поднял брови.

– Мне заплатили за то, чтобы я сопровождала его до Бомбея.

Азим стал чесать сначала шею, потом подбородок, словно ее слова вызвали у него аллергию.

– Не лгите мне, мисс Вива, – предостерег он. – Иначе мне придется причинить вам боль, а я этого не хочу.

Что-то неприятное, вроде тошноты, возникло в ее желудке и постепенно добралось до рта.

– Он был школьником, его исключили из школы, – забормотала она. – Я искала работу. Мне поручили присматривать за ним.

– Что ж, вы не слишком хорошо выполняли это поручение, – заметил он с иронией.

На снимке, который он достал из кармана, она увидела хорошо одетого молодого человека с черными волосами, намазанными бриолином и уложенными волнами. Он сидел в роскошной каюте в белой рубашке с заплывшим глазом и распухшей губой. Позади него на кровати лежал смокинг, похожий на дохлого пингвина. На полу стояла пара безупречных полуботинок.

– Это мой младший брат, – сказал Азим. – Ваш приятель Гай сделал вот это.

– Я знала об этом, – призналась она. – Только я тут ни при чем.

– Тогда почему не сообщили в полицию? Потому что он говнюк? – На его толстых губах заиграла жестокая улыбка.

– Нет. – Она посмотрела на него. – Это ужасное слово. Я никогда не использую его. Мне сказали, что там были особые обстоятельства, и что все решили не раздувать из этого историю.

– Что за особые обстоятельства?

Она посмотрела на свои руки и прошептала:

– Я не знаю.

– Вы знали, что Гай Гловер вор?

– Да, знала. – Во рту у нее так пересохло, что она еле говорила. – Ваш брат тоже узнал об этом. Почему он не выдвинул обвинение?

Он сжал пальцами губы и какое-то время смотрел на Виву.

– Потому, – проговорил он, – что нам удалось убедить мистера Гловера работать на нас, и теперь мы очень сердиты на него за то, что он скрылся. Мы слышали, что он собирался вернуться в Англию. Может, он уже плывет туда. Мы вас отпустим, когда вы поможете его найти.

После его ухода страж завязал ей глаза. Она слышала шаги Азима, спускавшегося по ступенькам, затем опять шум воды и рокот труб. Ловя звуки, доносившиеся с улицы, она различила стук колес и крики водоноса. Но не осмелилась позвать на помощь. Теперь она боялась мистера Азима. Он не шутил.

Перед уходом он заявил смертельно спокойным голосом:

– Мой брат хороший человек. Он не хочет, чтобы я мстил за него. Он не верит в заповедь: око за око, зуб за зуб. Но из-за вашего молодого друга он оглох на одно ухо. Да и на лице остались шрамы. Мне давно следовало убить мистера Гловера, но я думал, что он может быть полезен нам. Теперь он уже не полезен. Он предал нас. Теперь мой долг – ему отомстить.

На четвертый день, после завтрака – супа дхал и лепешек чапати – женщина позволила Виве помыться под струйкой ржавой воды и воспользоваться ведром (при этом она отводила взгляд). Вива ненавидела этот ритуал. После этого ей снова завязали глаза, и она слышала лишь звяканье ведра, задевавшего за края ступенек, когда женщина вперевалку ковыляла вниз. Теперь этот звук был для нее связан с тревожным биением сердца и сухостью во рту – после него обычно появлялся Азим.

Она по-прежнему боялась его, но теперь стала замечать в его поведении некоторую неуверенность. Он напоминал ей человека, который совершил набег на театральный гардероб, не имея ясного представления, что же ему нужно для спектакля. Иногда он приходил в прекрасно сшитых, дорогих и модных английских костюмах, которые он носил с вышитой мусульманской шапочкой, два раза в мягкой национальной одежде, но с моноклем, который все время выскакивал у него из глаза.