Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

Схемы его допросов тоже были непредсказуемыми, и Вива стала подозревать, что его одежда была внешним выражением какого-то ментального кризиса. Иногда он закатывал ей лекции о своей вере: «Прежде всего я мусульманин, потом индиец, – сказал он как-то раз. – Коран учит нас, что мы имеем право на правосудие, право защищать свою честь, право жениться, право на достоинство, чтобы тебя никто не высмеивал». На следующий день он сообщил ей, что верит только в прогресс, а не в религию: в прогресс и реформы.

– Народу Индии пора, – сказал он, – перестать благодарить за каждую крошку, которая падает к его ногам, и восстать против проклятых британцев. Хватит быть их слугами: «О да, сэр, – передразнил он. – Я бегу, сэр, сейчас принесу, сэр».

На четвертое утро к нему вернулась уже знакомая ей одержимость.

– Что вы обычно делаете вечером по пятницам в детском приюте?

– Ничего особенного, – ответила Вива (в который раз!). – Мы ужинаем вместе с детьми, иногда читаем после ужина.

– Что читаете? – подозрительно спросил мистер Азим.

– Я уже рассказывала вам – поэзию, отрывки из Библии, иногда дети просят нас прочесть что-нибудь из «Махабхараты» или какие-то местные сказки – так мы лучше понимаем культуру друг друга.

Он сердито посмотрел на нее.

– А как вы объясните детям вот это? – Он сунул ей в лицо книгу. – Вы понимаете, что это такое? – Он весь дрожал от возмущения.

– Да, понимаю. Это священная книга Коран.

– А вот это. – Трясущимися руками он листал страницы. – Это величайшее оскорбление для мусульманина. – Тут он схватил ее за волосы и сунул лицом в книгу. Из нее были вырваны страницы.

– Я знаю. – Ее губы так пересохли, что она еле говорила. Впервые за эти дни она засомневалась, что выйдет отсюда живой.

– Мы обнаружили это в вашей комнате.

– Я… мы этого не делали, мистер Азим, – сказала она, стараясь держаться как можно спокойнее. – Никто из нас не способен на такое – мы не сектанты.

– Не пытайтесь вешать мне шерсть на глаза, мисс Вива. – Он орал и брызгал на нее слюной. – Мой родной отец погиб во время Бомбейского восстания в 1922 году, и я знаю, что бывает, когда вы, британцы, суете нос в наши религии и тоже якобы ни при чем – ах эти озорные туземцы! – Его голос поднялся до истерического визга. – Такие дикие и неуправляемые. Но ведь это вы заварили всю кашу, чтобы доказать нам, как мы в вас нуждаемся. То, что вы сделали с моим братом, – то же самое! То, что вы делаете в вашей школе, – то же самое! Да еще считаете себя подвижницами, помогающими этим нищим индийцам.

– Я не делала этого! – пронзительно закричала она и лишь огромным усилием воли заставила себя успокоиться.

– Мистер Азим, – проговорила она, когда он сел на стул. – Мне искренне жаль вашего отца.

– Не говорите о нем, – надменно заявил он. – Вы позорите его имя.

– И вашего брата, – продолжала она, понимая, что это, возможно, ее единственный шанс. – Но я только потом узнала о случившемся. И я не шпионка.

Он лишь презрительно фыркнул и облизал губы.

– Вы можете нам не верить, – продолжала она, – но все дети в нашем приюте восхищаются Ганди; мы верим, что для Индии пришло время самостоятельности. Мы понимаем, что совершили много ошибок; но ведь мы сделали и много хорошего.

– Я не люблю Ганди, – заявил он. – У него все только для индусов.

– Мне надо сказать вам еще вот что, – добавила она. – Мой родной отец погиб в Канпуре в 1913 году. Мне тогда было девять лет. Он строил новую железную дорогу. Это не имело никакого отношения к политике. Мне сказали, что его убили бандиты вместе с семью местными пенджабцами, которые с ним работали и уважали его. Моя мать умерла через несколько месяцев. Англичане не единственные, у кого руки в крови.

В комнате воцарилось долгое молчание. Когда он потом посмотрел на нее, его глаза были такие пустые, что Вива даже не была уверена, слышал ли он. Может, он снова думал о своем родном отце.

– Я разучился молиться, – пробормотал он, словно самому себе.

И ей на миг почудилось, что она муха, попавшая в янтарь, или соринка во льду.

Его стул заскрежетал по полу. Азим подвинулся ближе к ней, закрыл глаза, собрался с мыслями и заговорил.

– Я член Всеиндийской мусульманской лиги, – сказал он. – Кое-кто из вас, британцев, секретно сотрудничает с нами. Я дал вашему другу Гаю шанс помочь нам. Мы прекрасно знаем, что ваша подруга мисс Баркер активная сторонница Ганди, и уверены, что этим дело не ограничивается. Вы можете нам помочь?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответила она.

– Нет?

– Нет.

Он встал.

– Что ж, жаль, – заявил он. – Сегодня последний вечер фестиваля Дивали. Нам пора решать, что с вами делать.

– Я не шпионка, – бесстрастно заявила она, хотя в тот момент ей было действительно все равно, что с ней будет. – Среди нас нет шпионов.

– Больше не трудитесь лгать нам, мисс Вива, – сказал он ей и закрыл дверь.

Вива старалась прогнать свои страхи сном, но проснулась через полчаса, замерзшая, с болью в шее. Вероятно, близилась последняя ночь празднования Дивали. В прошлую ночь она слышала приглушенные выстрелы петард, радостные крики, шипение фейерверка. При мысли о том, что люди неподалеку живут обычной жизнью – смеются, едят, обнимают своих детей, – она чувствовала себя еще более одинокой, словно человек в лодке, оказавшийся в океане, далеко от берегов.

Теперь она еще больше сомневалась, что выйдет отсюда живой. Если Гай все время шпионил за ними, бог знает, что он мог наговорить про нее мистеру Азиму. «Кто будет горевать обо мне, если я сегодня умру? – подумала она. – Кому будет не безразлично?» Она представила свои похороны. Там будут Дейзи и, может, Талика и Судай; некоторые волонтеры из приюта, миссис Боуден, возможно, Клара, ирландская сиделка, которая никогда ей не доверяла и не симпатизировала, из какого-то католического чувства долга. Тори, несомненно, приедет из Амритсара; Роза с ребенком из своего далекого Банну. Яснее, чем когда-либо, она видела, в каком хрупком мире они живут, как ей нужны их смех и любовь.

И Фрэнк. Как больно ей теперь думать о нем. Он приедет. Теперь она была почти уверена в этом. Он пытался стать ей другом. Искореженные судьбой люди, такие как она сама и мистер Азим, всегда защищают себя, свои семьи, религию, свою гордость и потаенное, раненое «я». Фрэнк открыл для нее свое сердце, не делал тайны из своих чувств. Какой храбростью это казалось ей теперь.

Лежа в темноте, она вспоминала тот чудесный день в Каире, когда все так много смеялись, не подозревая о буре, заваривавшейся на пароходе… А гостевой домик в Ути?.. «Не смей стыдиться этого», – сказал он ей потом.

Она вспоминала дождь, ливший за окном, слабый свет, пробивавшийся сквозь деревянные жалюзи; вспоминала их влажную кожу и сбитые простыни; и как потом, прежде чем она успела опомниться, они сидели, глядели друг на друга и хохотали. Он обнимал ее, прижимал к себе, держал ее лицо в ладонях и глядел на нее. Ворочаясь с боку на бок, она вспоминала, что его улыбка начиналась с озорного блеска в зеленых глазах, с двух ямочек на щеках и уж потом ослепляла ее своей красотой. И как она пыталась спрятаться, защититься от этой непобедимой улыбки, говорила себе – пускай другие женщины покупаются на нее, а она, Вива Холлоуэй, стреляный воробей, не верит никому.

При мысли об этом она недовольно поморщилась. Какая же она дура! В конце концов, что плохого сделал бедный парень? Разве что перешел черту, которую Вива провела для себя так давно, что теперь это уже не имело смысла?

Что ж, это признание, тем более что ее подруги, Роза и Тори, считали ее загадочной и смелой. Фрэнку она нравилась такая, и он пытался ей помочь. И любил он ее по-мужски, безоглядно.

Ее мысли метались. Да, да, да, вот что это было: жизнь без оглядки. Он перешагнул через свою одежду, оставил ее на полу, он хотел ее, а она его. Но почему утром она сказала ему «нет»?

– Фрэнк, – прошептала она в темноте. Больше всего ей сейчас хотелось обнять его. Но она упустила свой шанс.

Когда на следующее утро явился мистер Азим, она решила, что будет делать.

– Я вот что думаю, – сказала она. – В Бикулле есть дом, где, возможно, прячется Гай.

Он смерил ее подозрительным взглядом.

– Почему вы говорите мне это только теперь? – У него были темные круги под глазами. Похоже, что он спал так же плохо, как и она.

– Ночью я думала о вашем брате, – ответила она. – С каким нетерпением вы, вероятно, ждали его. Представляю ваш шок, когда вы увидели его лицо, как это было ужасно.

– Да, ужасно, – согласился Азим. – Мой брат этого не заслужил.

Она заглянула ему в глаза.

– Я думала и о нашем приюте. Я не очень рьяная верующая, так что тут дело не в боге, но я подумала, каково бы мне было, если бы у нас в Англии группа индийцев пришла в какую-нибудь школу и пыталась учить детей своим обычаям. Я бы отнеслась к ним с подозрением, даже сердилась бы… – Может, она слишком много говорит? Азим взирал на нее с откровенным скепсисом, крутя кольцо на мизинце. Он ждал. – Дело в том, что я устала, – сказала она. – Я надеюсь, что вы отпустите меня, после того как я приведу вас к нему.

– Он разозлится на вас. Он не джентльмен.

– Мне плевать. Я хочу уйти отсюда.

Он снова взглянул на нее и выпятил губы.

– Это не в вашей компетенции, – сказал он после долгой паузы. – Решать буду я.

– Конечно, – торопливо согласилась она, растягивая губы в улыбке. – Просто я подумала, что глупо с моей стороны не помочь вам, если я могу это сделать.

Уголком глаза она видела, как дорогой английский ботинок нервно стучит по полу. Азим встал и вздохнул.

– Где он живет в Бикулле?

– В квартире возле фруктового базара. Точный адрес я не знаю, но найду, если вы отвезете меня туда.

Его глаза с тяжелыми веками подозрительно уставились на нее.

– Я вернусь в половине шестого.

Он пришел в пять тридцать, на этот раз с блузой и кашмирской шалью, которые швырнул ей на колени. Азим снова надел на свою упитанную фигуру шальвар-камиз, белоснежный, с красивыми перламутровыми пуговицами.

– Скорее, скорее. – Он сидел перед ней на стуле, расставив ноги.

– Куда мы пойдем? – Ей было неприятно слушать свой дрожащий голос.

– Мы походим по улицам и посмотрим, не подведет ли вас память.

Она посмотрела на него.

– По-моему, это хорошая идея, – сказала она. – Я буду стараться.

Он подозрительно посмотрел на нее.

– Почему вы теперь стараетесь? Что изменилось?

– Я устала, – повторила она. – Я не знаю, почему я должна за него отвечать.

Она не убедила его.

– Он отомстит вам за это.

– Мне плевать. Я хочу уйти отсюда.

– Повторяю, – сказал он. – Это не зависит от тебя. Решаю я. Ведь ты сразу можешь побежать в полицию. Угадай, кому из нас они поверят.

– Конечно, – уныло согласилась она. – Просто я подумала, что если могу помочь, то нужно попробовать.

Он чудовищно громко фыркнул, словно пытаясь прочистить голову.

– Скажите еще раз, где он живет в Бикулле.

Она закрыла глаза и сделала вид, что вспоминает.

– Либо возле фруктового базара, либо в маленькой квартирке возле Джайнистского храма на Лав-Лейн, – ответила она. – Я гора, – она нарочно сказала слово «чужая» на хинди, – так что будьте терпеливым со мной – во время Дивали все выглядит не так, как обычно.

Его глаза холодно скользнули по ее лицу.

– Отличия совсем небольшие, – предостерег он. – И Бикулла тоже не очень большой район. Если попробуете сбежать, я вас убью. – И он добавил что-то на урду – она не поняла, ругательство или молитву.

– Для меня, – сказал он, – это будет не грех, а благое дело. Мне не нравятся такие женщины, как вы. Вы приносите позор нам и нашим детям.

Она старалась не показать свой страх, когда он протянул к ней руку с острым кинжалом.

От разрезанной веревки на ее запястьях осталось три глубоких шрама.

– Не теряйте времени, – прорычал он, когда она стала растирать их. Все намеки на дружелюбие исчезли. Он вложил кинжал в кожаные ножны, висевшие на поясе.

Когда он вышел из комнаты, она оделась под надзором пожилой женщины, глядевшей на нее с бесстрастным лицом. Ей дали поесть лепешку чапати, которую она запила солоноватой водой. Потом ее вывели на дневной свет.

На улице ее посадили в повозку рикши. Они сидели бедро к бедру с мистером Азимом, и это ее пугало. Перед тем как они двинулись в дорогу, он показал ей пистолет.

– Если вы осложните нам жизнь, – сказал он, – мы принесем вас в жертву. – Его фраза вызвала в ее памяти коз, которых она видела возле лавок мясников перед мусульманским праздником Курбан-Байрам.

Было шесть часов, не холодно, но мрачно и сыро; с неба исчезли все краски. Не считая двух раскрашенных дверей и огней в каком-то бедном доме, Дивали праздновали в этой части города очень скромно.