Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Разумеется, работа всегда была для него на первом месте, поэтому он всегда был в отъезде. Но у вашей матери были собственные таланты. Она замечательно рисовала и, вы, конечно, знаете, делала такие чудесные вещи! Вы видели их?

Он наклонилась и вложила в ладонь Вивы что-то маленькое и твердое. Сначала Виве показалось, что это синяя пуговица, продолговатая, с причудливым рисунком. Но, приглядевшись, она увидела силуэт женщины, закутанной в шаль, – она была вырезана из темно-синего камня, похожего на мрамор.

Вива подозрительно посмотрела на старушку, решив, что она предлагает ей это как утешение за заплесневевшую одежду в сундуке. Крошечная, с большой палец руки, фигурка, казалось, излучала жизнь. И это было важно.

– Кажется, я помню, что мама занималась керамикой, – сказала Вива, крутя в руках камешек. Воспоминания были неясными, почти стерлись из памяти, но Виве было важно, чтобы миссис Уогхорн продолжала говорить. – Но при нас этого никогда не было. Вы уверены, что это ее работа? Такие вещи я видела только в музеях.

– Когда она дала мне это… – Миссис Уогхорн забрала фигурку и нежно погладила ее, словно та действительно была ей дорога. – …Она не позволила мне ее отблагодарить. Она сказала: «Это дар огня». Знаете, как-то раз я вошла в ее мастерскую незваная. Ну, это была не настоящая мастерская, а так, хижина на нашем школьном участке. Ваша матушка стояла вся в слезах на коленях перед печью. Жара огромная, а после долгих часов работы получились лишь какие-то обгоревшие куски глины. Мы выпили по чашке чая, и я сказала ей – точных слов не помню, примерно так, – что, мол, зачем она так старается, если не получает от этого удовольствия. Тогда она ответила мне с такой страстью, какой я у нее никогда не замечала, что иногда ты открываешь печь и видишь нечто волшебное – горшок, фигурку или что-то другое. Что получается намного прекраснее, чем ты ожидаешь. И ты потом долго не можешь унять дрожь восторга.

– Дрожь восторга! – Миссис Уогхорн восхищенно засмеялась. – Она сказала мне, что керамисты называют такие божественно прекрасные ошибки даром огня. Ужасно жалко, что она перестала этим заниматься, правда?

– Я не знаю. – В душе у Вивы была пустота, а еще ощущение, что ее обманом лишили чего-то, чего у нее никогда не было. – Я как-то никогда не задумывалась об этом. Но почему она бросила керамику? После смерти папы? Или Джози?

– Я не помню. Правда не помню. Но почему человек бросает какое-то занятие? Из-за мужей, детей, постоянных переездов. Я могу лишь сказать, что она оставила после себя настоящие произведения искусства и что она упорно трудилась над ними.

Виву все-таки терзали сомнения: слишком уж горячо заговорила миссис Уогхорн, да и рассказ показался ей чуточку придуманным, слишком сладким перед каким-то кислым блюдом; именно таким, какой нужно говорить осиротевшей дочери.

– Я вообще не помню маму такой, – сказала она, – впрочем, я всегда была скорее папиной дочкой. В моей памяти она осталась заботливой хозяйкой, которая заботилась о том, чтобы нас накормить, устраивала поездки, пришивала на наши платья тесьму с фамилией.

Зарисовки. Внезапно она вспомнила, как на пикнике часто появлялись карандаш и блокнот и как она злилась – они отвлекали маму, отнимали ее у семьи.

– Она была увлечена своей работой – керамикой, живописью, скульптурой малых форм. И одновременно ее не покидало чувство вины, – продолжала миссис Уогхорн. – Поэтому она по возможности скрывала свои занятия. Они считались чем-то несерьезным, недостойным солидной женщины. И сейчас тоже, но тогда все было гораздо хуже. Для женщин, потому что мужчин это никогда не останавливало. Так что она была белой вороной. Я тоже с моей школой. Возможно, поэтому мы и дружили. – Неожиданно она захохотала как озорная девчонка. – Ко всему прочему, она была ужасно забавная. Превосходная мимика. Мне очень в ней нравилось, что она не относилась к себе слишком серьезно. Но это была, в общем-то, и ее беда.

Вива пыталась скрыть свое удивление; за эти пять минут разговора у нее возникло ощущение, что речь шла о совершенно незнакомой женщине.

Она вспоминала мать в двух ипостасях – шуршащую шелками или тафтой, с легким дуновением духов, мерцанием серег, когда она спешила в клуб, или утреннюю маму, часто усталую, в постоянной спешке и всегда в тени отца.

– Я слишком много всего наговорила? – спросила миссис Уогхорн. – Скажите мне, если вы устали.

Нет, нет, нет, нет.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Ну ладно. – Собачка прыгнула на колени старой леди. Она погладила ее, и Виве показалось, что она на несколько секунд опять стала вчерашней странноватой старушкой – она ушла в себя, что-то бормотала и поглядывала на нее из своих глубоких морщин. – Я вот что хотела вас спросить, дорогая, – проговорила миссис Уогхорн. – А чем вы сами занимаетесь?

Вива чуть не закричала от нетерпения. В нескольких словах, как можно короче она рассказала о детском приюте, о том, как она пыталась написать об этом книгу.

– Это ужасно хорошая идея, – отозвалась миссис Уогхорн. Она снова была бодрой и адекватной. – Я не припомню никого, кто позволил бы индийским детям говорить самим. Очень, очень хорошая идея. Когда мы ее прочтем?

– Я перестала ее писать.

– Перестали! – Слово прозвучало как резкий шлепок. – Почему?

– Ох, тут много причин.

– Вы не должны останавливаться, ведь идея такая замечательная. Я бы сошла с ума, если бы перестала преподавать после смерти Артура.

У Вивы не было сил объяснять про неприятности с властями или про Азима и Гая.

– Это долгая история, – вздохнула она. – Лучше вы расскажите мне про вашу школу. Вы скучаете без нее?

– Ужасно, – ответила старая леди. – Любимая работа – это бесценное сокровище, правда? Но разве вы не можете продолжить работу над книгой? Дети будут рады, увидев, что о них написано в книге.

– Да, могу. Хотя потеряны некоторые записи.

– Но ведь вы всегда можете их восстановить, верно? – Старая леди неотрывно смотрела на нее. – Когда вы улыбаетесь, вы очень похожи на нее, – заметила она. – Думаю, вам все это говорят.

– Нет, не говорят, – вздохнула Вива. – В том-то и дело. Никто их моих знакомых не помнит их.

– Ох, – сказала миссис Уогхорн, – это ужасно. – Она закурила сигарету и на миг скрылась в пелене дыма. – Чем ты старше, тем хуже, – пробормотала она. – Ты все больше и больше живешь в прошлом, и это тебя удручает.

– Меня удручает тоже: оно всегда со мной, и я постоянно пытаюсь забыть о нем.

– Когда-то у меня был случай с моей матерью, – проговорила миссис Уогхорн, – который я никогда не забуду. Когда полк моего отца базировался в Калькутте, мы видели его и мать раз в два года. Она приехала домой, а я вообразила себя большой и то ли подстриглась, то ли что-то еще, но я стояла с чемоданом у билетной кассы на вокзале Сент-Панкрас и ждала ее. Она появилась на платформе и направилась прямо ко мне. Я так обрадовалась, что еле дышала. Она взглянула на меня и прошла мимо. Я так никогда и не смогла простить ей это, не знаю почему. Если подумать, то я очень несправедлива к ней. Но, по-моему, в тот день в моей душе что-то умерло.

Она погладила собаку и подняла глаза. Снова долго молчала, и Вива чувствовала себя подвешенной на веревочке – неужели старушка все еще взвешивала ее, как бы прикидывала, как надеть на нее платье, если неизвестно, захочет ли она его носить. И вот момент наступил.

– Я бы выпила еще, – сказала миссис Уогхорн. – Налейте и себе. Ну, вы из тех людей, которые предпочитают услышать правду?

– Да, – ответила Вива. – Я из таких. – У нее тревожно забилось сердце.

– Вы уверены?

– Да.

– Видите ли, вчера я растерялась. Я очень удивилась, увидев вас, и не знала, что делать.

– Я знаю.

– Ох, дорогая моя. – Миссис Уогхорн взяла ее за руку. – Дорогая моя девочка, пожалуйста, не надо плакать. Тут нет вашей вины.

– Нет, есть. – Вива больше не могла сдержать слезы, и они потекли по ее щекам. – Мне надо было приехать раньше.

– Вы не должны чувствовать себя виноватой, – с напором заявила миссис Уогхорн. – Вина – это удовольствие для бедных. Вы тут ни при чем. Они не хотели, чтобы вы приезжали сюда, потому что никто не хотел, чтобы вы узнали.

– Узнала о чем? – Вива похолодела.

Миссис Уогхорн что-то взволнованно забормотала себе под нос – то ли уговаривала себя, то ли отговаривала.

Вива налила себе еще.

– Скажите мне… – Вива утерла глаза и сделала огромное усилие, чтобы взять себя в руки. Нельзя, чтобы миссис Уогхорн отвлеклась и потеряла нить разговора.

Старая леди сделала глоток и поставила бокал.

– Ваша мать покончила с собой, – сообщила она.

Вива застонала.

– Нет, – сказала она. – Нет.

– Да. – В глазах миссис Уогхорн стояли слезы. – Но я вот что должна вам сказать: она была последней, кто, на мой взгляд, был на это способен. О-о, у нее были взлеты и падения, конечно, но она была полна жизни и так вас любила… Но на нее обрушилось сразу столько несчастий. Конечно, это слабое утешение, но такое происходит тут со многими. Они теряют себя.

– О господи… – Вива уронила голову на руки. Ей казалось, что она плавает в тумане над собственным телом.

– Это точно?

– Да, точно, – ответила миссис Уогхорн. – Это я нашла ее.

– Скоро мои уста замкнутся, – проговорила миссис Уогхорн через несколько секунд. У нее побагровели веки; казалось, она опьянела. – Но я твердо верю, что для хорошего брака нужны цветок и садовник, чтобы поддерживать его… как это называется… как это?.. в непрерывном цветении. Я никогда бы не справилась в одиночку с моей школой, если бы рядом не было Артура – такого практичного. Недостаточно верить в других людей – надо тянуть тяжелый воз вместе с ними.

Ее багровые веки упали совсем.

– Как это утомительно, – внезапно сказала она. – Вы могли бы вернуться позже? Мы поговорим о дорогом прахе и других вещах.

Она казалась изможденной: пустой бумажный пакет, из которого вынули все содержимое. Так она и сидела в полумраке, держа в руке бокал бренди.

Вива накрыла ее пледом, взяла из руки бокал. Прошла мимо нее на цыпочках, с кружившейся от шока головой. Ей ужасно хотелось поцеловать ее в лоб, но старые привычки не так-то легко перебороть. Да и сама Вива была еле живой от усталости. Так что она убавила фитиль в лампе, прикрыла дверь и сказала Гари, что мэмсахиб пора лечь в постель.

Вернувшись в отель, Вива лежала на кровати, оцепенев от ужаса, а потом, немного придя в себя, зарыдала. Она так долго злилась на мать и никогда не думала о ней как о личности, у которой была собственная сложная жизнь. Ей было стыдно за собственную глупость. Как могла она настолько ошибаться – драматизируя смерть отца и похоронив мать под грудой бережно лелеемых старых обид?

Когда она встала, опустошенная, с красными глазами, день давно закончился, в окно светили яркие звезды. Было почти десять часов.

Вива пошла в ванную и повернула краны. Все ее тело ломило, словно от побоев, а на руках остался запах сундука – сырости, камфары плюс сладковатая мясная вонь разложения.

Она глядела на стекавшую с нее грязь; она была погребена заживо. Она оттирала шею, ноги, грудь, руки; вымыла голову, а потом лежала в воде, пока та не остыла, снова думая о матери.

Она уже чувствовала, что скоро вынырнет из темноты. Уже брезжил какой-то просвет.

Во всяком случае, теперь она знала о маме гораздо больше. Прежде она винила ее, даже ненавидела за многое: за то, что она не уберегла папу, что не хотела ее видеть, не оставила ее рядом с собой в Индии.

Вива вылезла из ванны и потянулась за полотенцем. Увидела свое неясное отражение в запотевшем зеркале. Может, она была много лет призраком, даже не подозревая об этом? Давным-давно, еще в школе, ей врезалась в память строчка стихотворения, что-то вроде: «Я в смерть бывал мучительно влюблен»[90].

Да, половина ее души была мучительно влюблена в смерть, летала, мечтая скользнуть в темноту, как лодка скользит с берега на воду, скользнуть туда, где ее ждут Джози и папа с мамой.

Она забралась в постель и положила на столик маленькую синюю фигурку женщины, сделанную мамой. В конце их разговора миссис Уогхорн вложила фигурку ей в ладонь.

– Возьмите. – Она загнула пальцы Вивы вокруг своего подарка. – Это вам. Я хочу, чтобы это было первое, что вы увидите, когда проснетесь завтра утром.

Теперь Вива немного успокоилась и могла разглядеть ее: тщательно прорисованные складки шали, загадка и ум в глазах женщины, как будто она задумала какую-то шутку. Совершенство работы восхитило и больно задело Виву – как удалось маме вложить столько жизни в такую маленькую вещицу?

Она загасила лампу и лежала в темноте, вспоминая свою беседу с миссис Уогхорн.