И только теперь я замечаю, что стоит она, слегка расставив ноги, словно готовится облегчиться на пол.

– Она только что произнесла «Бенджаминовы шары», да? – шепчу я стоящему рядом Джиму. – Серьезно? Из-за этого у вас тут сыр-бор?

– Она эти штуки себе во влагалище засунула, поносить, что ли, до выхода из магазина, – шепотом, в котором явно слышится ужас, сообщает мне Джим. – Я бы вообще здесь ни к чему не прикасался.

Дженни раскачивается, переступая с ноги на ногу, и бедрами подергивает, пытаясь, как мне думается, вытряхнуть из себя эти самые шары.

– Этот самый малый, Бенджамин, мог бы придумать что-то, как их получше извлекать, – злится Дженни.

– Господи Иисусе, да перестанешь ты, наконец, называть их так?! – кричит Лиз. – Они называются ШАРИКИ БЕН-ВА[65]. И товары не полагается «испробовать» В САМОМ магазине. Это касается только игрушек на батарейках, причем сам продавец вставит батарейки и убедится, что товар действует.

– Откуда, к чертям, мне про все про это знать? Я думала, что их так зовут, по краткому имени, Бен, чтоб название на упаковке уместилось. Я же использовала полное имя, Бенджамин, как положено, – объясняет Дженни и при этом продолжает вращать бедрами по гигантскому кругу, будто старается обруч хулахуп удержать на медленном движении.

Мы же все стоим вокруг и зырим на нее, пока она совершает свой странный совокупительный ритуал, чтобы выпихнуть Бенджаминовы шары. Это похоже на крушение поезда, от которого не оторвать глаз.

– Я никому и ни в коем разе не позволяю пользоваться туалетом в своем магазине. Никогда, – задыхаясь, выговаривает Лиз.

– О‑о‑о‑ой, по-моему, один выходит! – вскрикивает Дженни.

– Вот сейчас я тебя люблю на все сто! – говорит ей Дрю.

– По-моему, меня сейчас стошнит, – произносит Клэр и, быстро прикрывая ладонью рот, бегом устремляется к выходу.

19. Оп-па, опять я!

После того как я неделю чувствовала себя то скверно, то не очень, Картер заставил меня наведаться к врачу. Если не считать, что несколько раз меня тошнило, чувствовала я себя прекрасно. Понимаю: Картер делает много шуму из ничего. Однако безотносительно к этому, у своего врача, не считая ежегодных мазков Папаниколау, я не была с самого рождения Гэвина. По специальности он терапевт, а потому заодно еще и врач Гэвина. При том количестве времени, что я убила в его кабинете с сыном при всех его осмотрах, простудах, уколах, температурах, сыпях и всего остального на свете, у меня не было никакого желания являться туда без крайней необходимости. Я из тех людей, которые не ходят по врачам, если только кровь из глаз не пойдет или из задницы мартышки не полетят. Я так прикидываю, мое здоровье и благосостояние будут в полнейшем порядке, если я буду впитывать их в себя, заходя раз в пару месяцев в докторский кабинет вместе с сыном.

Когда я позвонила своему врачу и пожаловалась, что мой сожитель меня изводит, заставляя пройти осмотр, то вот дословно что он сказал: «Клэр, вам же известно, что вы – это не только ваше влагалище. Я записываю вас на завтра».

Как угодно. А что, если мое влагалище и есть лучшее во мне? Что вы на это скажете, доктор Елдак?

Признаюсь, всамделе я нашего доктора люблю. Никогда не видела его одетым ни во что иное, как в джинсы с тишоткой. Он ходит по земле и прост до крайности, и Гэвин любит его. Плюс: уж если и позволять какому-то мужику лапать себя раз в год за шахну, то пусть уж мне при этом будет спокойно, что он прежде не угощает меня ужином.

В данный момент я сижу на смотровой кушетке в премиленьком наряде из бумажной рубахи с открытым передом и бумажного одеяльца размером с газету, которое, как считается, вполне прикрывает мою задницу. В кабинете поддерживается целительная температура градусов в двенадцать, а я жду уже минут сорок пять. Нечего и говорить, в каком суперском настроении я пребываю, когда наконец-то показывается доктор Уильямс.

– Клэр, как вы себя чувствуете? – спрашивает он, заходя в комнату вместе со следующей за ним медсестрой.

– О, просто суперски! Вы что-то новое придумали с этими нарядами? Похоже, они теперь куда больше прикрывают, – говорю я язвительно.

– Ах, Клэр, вы всегда говорите сплошные приятности, – смеется врач, усаживаясь на свой небольшой стульчик на колесиках и просматривая мою историю болезни.

Сестра подходит ко мне, измеряет давление, проверяет пульс, сообщая данные доктору Уильямсу, чтоб тот их записал.

– Что ж, давление у вас хорошее, и жара у вас нет. Когда у вас была последняя менструация?

Я в уме отсчитываю недели назад, останавливаюсь, потом снова считаю.

– Как сказать… она была… помнится, был вторник, потому как в тот день мне товар доставили, и я уже за белый шоколад расписывалась, как вдруг судороги почувствовала, – бормочу я, стараясь не впадать в панику.

Одна, две, три, четыре, семь сносим, множим на восемь… ТВОЮ МАТЬ!

Бросаю взгляд на висящий на стене календарь. На этом месяце изображен черно-белый кот с глазами-блюдцами, который обеими лапками прикрывает рот, словно бы говоря: «Оп-па!»

От, чтоб тебя, глупый котяра! Ты так вылупился на меня, что я со счету сбиваюсь. Если б коты всамделе могли говорить: «Оп-па!», то делали б это, когда гадили ВОЗЛЕ своего лотка, а не в него.

Я таращилась на квадратики чисел на календаре, пока они не стали сливаться, то ли от рези в глазах, то ли от слез, поди знай.

– Во‑первых, давайте-ка вы сползете к краю кушетки, и мы вас осмотрим. Вам все равно в следующем месяце ежегодный осмотр проходить, так что мы могли бы и об этом позаботиться, – говорит доктор Уильямс, подкатывая в своем кресле ко мне поближе, в то время как сестра выдвигает из кушетки опоры и возится с хомутиками, чтоб пристегнуть к ним мои лодыжки.

Я ложусь на спину, поднимаю ноги вверх, а сестра тем временем подкатывает столик со всеми причиндалами для мазка Папаниколау, уже разложенными сверху.

Вот сейчас я была бы не против малости Дрюшкиного юмора, чтоб отвлечь свои мысли от происходящего. Что-нибудь вроде: «Как зачистка пиписки протекает?»

Крепко жмурю глаза, когда врач принимается за дело, залезая своими руками туда, куда до него добирался всего один мужчина.

– Нуте-с, вы новую «Холостячку»[66] смотрите? Там девица – вагон с рельсов! – смеясь, говорит доктор Уильямс.

– Э‑э…

– Видели, как она весь трейлерный парк на того парня накатила? Помахивая пальчиком и покачивая головкой? Из трейлерного парка можно девицу выбрать… – Доктор Уильямс вновь разражается смехом и умолкает, я слышу металлическое звяканье расширителя.

– Моей дочке нравится смотреть это глупое шоу, просто чтобы полюбоваться на прелестные платья, которые ей предстоит носить, – сообщает врач, продолжая заниматься своим делом у меня между ног.

Нет, всамделе, совершенно клево поговорить о телевизионном шоу и ВАШЕМ РЕБЕНКЕ, когда все ваши пальцы по уши увязли в моих делах. Как это получается, когда он дома? Неужто, когда сидит за обеденным столом, все в точности наоборот? «Так я рассказывал тебе про эту женщину сегодня? Она свои срамные заросли уж много дней не брила. Вот вагон с рельсов! Не передашь картошечку? Я ее пользую только потому, что у нее миленькая матка. Как у тебя с грамматикой, Синди Лу?»

Доктор Уильямс заканчивает докапываться до Китая, отъезжает на своем стульчике и, вставая, стягивает с рук резиновые перчатки.

Сестра берет меня за руку и помогает сесть. Я пытаюсь использовать бумажку-рубашку и бумажку-вместо-юбки, чтоб опять прикрыться, но, похоже, эти, едрена-печь, бумажки усохли. Плюю на них и просто изо всех сил стараюсь держать ноги вместе. Наверное, не подобает сверкать своими сокровищами перед доктором, когда осмотр уже закончен. Это все равно что отловить в бакалейной лавке своего дантиста и выставить ему напоказ свои зубы. Всему свое время и место.

– Ну и? Все в порядке? Что дальше? – спрашиваю я, надеясь (поскольку во время осмотра сказано было мало, помимо телевизионных сплетен), что все хорошо и я волнуюсь попусту.

– Что ж, мы предпишем кое-какие исследования крови и вновь увидимся с вами здесь же через четыре недели, – сообщил мне с улыбкой врач и что-то такое записал в мою карточку. – Поздравляю, вы беременны!

Вы знаете, что в магазине «Все за доллар» продаются пробники на беременность? Это правда. И даже, несмотря на то что всем этим дурацким магазинам, где «все по одной цене», следовало бы поменять название на: «Долларовый магазин – на самом деле все не по доллару. Нам просто нравится вас охмурять», – пробники на беременность входят в число немногих товаров, которые и впрямь продаются там по доллару. Факт. Это дает мне право спросить кассиршу, с чего это она так зло воззрилась на меня, когда я попросила пробить тридцать семь пробников. Что, никогда прежде такого не бывало? Народ, эти пробники на беременность – по ОДНОМУ ДОЛЛАРУ. Гэвин, выполняя мелкую хозяйственную работу по дому, время от времени получает по доллару. Даже ОН может позволить себе купить пробник на беременность. Зачем мальцу в четыре с половиной года покупать пробник на беременность, мне понять не дано, но таковы факты.

Переругавшись с кассиршей и пожелав ей защемить свои баснословные титьки ящичком для денег, я, возможно, вела себя не самым лучшим образом, зато это отвлекало мои мысли от того факта, что я, возможно, беременна.

Да, я сказала «возможно». Только что я кончила пи€сать на двадцать третий пробник, да и доктор Уильямс, прощупав мою матку, сказал, что я беременна, но он мог и ошибиться. Врачи всю дорогу ошибаются. Удаляют почку, когда хотели удалить желчный пузырь, забывают извлечь зажимы и всякую хрень, прежде чем зашить пациента. И этот вполне мог ошибиться по поводу моей матки. Сколько маток ему приходится прощупывать каждый день? Может, он просто хватку утратил? Может, он даже и не касался моей матки, а рукой своей мне селезенку оглаживал? Только, получается, он для этого руку мне во влагалище по локоть засунул. Положим, было малость неудобно, но уж не настолько неудобно, чтоб по локоть.

Стою в ванной около унитаза, не свожу глаз с пробника, который держу в руке, и жду, когда пройдут пять минут, когда я смогу сызнова вытаращить глаза, сызнова увидев положительный результат. Когда таймер на моем мобильнике завел новую мелодию («МИЛОСТИВАЯ МАТЕРЬ РАЗДОЛБАЯ ИИСУСА, ВРЕМЯ ПРИШЛО!»), которую я закачала специально на этот случай, я опустила взгляд и попробовала не расплакаться.

Часом позже возвращаются из магазина домой Картер с Гэвином и находят меня свернувшейся клубочком на полу ванной комнаты в окружении использованных пробников на беременность, инструкций и вскрытых коробочек.

– Мамочка, откуда у тебя все эти волшебные палочки? – взволнованно спрашивает Гэвин, вбегая в ванную.

Он поднимает один из пробников и, вообразив себя Гарри Поттером, нацеливает его на все подряд в маленькой ванной, вопя: «Заклинаю тебя своей волшебной палочкой, гнилуха туалетная бумага!»

Я даже головы не отрываю от прохладных плиток: так приятно касаться их своей заплаканной щекой, что нет желания двигаться. Слежу глазами за сыном и гадаю накоротке, не плохая ли я мать, коли позволяю ему играть тем, на что пѝсала. Это вызывает очередной приступ рыданий, когда до меня доходит, что теперь я буду плохой матерью для двоих детей. Возникает картинка из будущего: оба ребенка сидят в ванне по горло в моче, а я без сознания лежу на полу.

В дверь входит Картер, бросает взгляд на меня и на весь сор на полу и тут же принимается за дело.

– Слушай, Гэвин, а может, ты положишь эту палочку и пойдешь, возьмешь шарики, которые мы с тобой купили. Я даже разрешу тебе надувать их у себя в комнате.

– Блеск! Все равно эта палочка как-то чудно воняет, и у меня от нее вся рука мокрая, – заявляет Гэвин, швыряет пробник на пол и бежит из ванной.

– Тебе, наверное, стоило ему сказать, чтоб руки помыл, – бормочу я с пола.

– И‑и, он собирается с шариками играть, которые лучше всякого мыла, так что, считай, то ж на то ж и придется, – отвечает Картер, заходя в ванную и усаживаясь на пол рядом со мной.

Я сажусь, расчистив себе место от пробников и коробочек, чтоб можно было сесть по-индийски, поджав под себя скрещенные ноги. Мы сидим друг против друга, касаясь коленями.

– Ну, и как прошел день? – ласково спрашивает Картер и, наклонившись, смахивает упавшие мне на глаза волосы.

Хлюпаю носом и обвожу взглядом окружающий беспорядок.

– Знаешь, как обычно. Работала, дала несколько распоряжений, один малый с руками забрался мне в чумичангу, похвалил мою матку, и еще я вступила в бой с кассиршей из магазина «Все за доллар».

– Это из-за того, что в этом магазине практически ничего не купишь за доллар? – спрашивает он.

– Ой, боже мой, ведь правда? Как, едрена-печь, можно так передергивать? Я не пойду в магазин с названием «Все за доллар» покупать игрушку за пятерку. Кто-то должен научить этих людей пристойной рекламе.