– А это кто тут у нас плачет? – кто-то нежно и ласково взял Валентину под руку и легко вздернул на ноги. – Кто вас пропустил в здание?

– Как это кто? – возмутилась Валентина. – Ефрейтор. Постовой. С автоматом.

– С автоматом, говоришь? – спросил ласковый голос.

Кто-то еще разок крепко вздернул Валентину и потянул на себя. И женщина встретилась взглядом с металлом. Перед ней стояла стальная плита. Не человек и не сотрудник. Стальная плита, сплошная и литая, без зазоров и выщербин. Привычные конечности напрочь отсутствовали. Зато плита умела разговаривать. Слова вылетали из глубины тихим возмущенным рокотом.

– С автоматом, а что? – вопросом на вопрос ответила Валентина.

– Налицо инструктивное нарушение, – мягко пророкотала металлическая гряда, – запишите замечание коменданту. Объявите взыскание начальнику службы тыла. Подготовьте приказ о наказании.

– Я жена капитана Бронштейна! – рявкнула Валентина, наливаясь праведным гневом. – Мне не нужен специальный пропуск. Имею право ходить там, где захочу.

– Право? – засомневалась железная пластина. Затем милостиво разрешила: – Право имеете. Кто бы спорил. Входите. И ходите там, где вам захочется.

И Валентина вновь оказалась в кромешной пустоте. Рокот затих. Пластина отступила. Стальной взгляд Кудрявого настырно сверлил затылок женщине. Валентина робко ступала по скрипучему линолеуму. Ей все казалось, что плита незримо шествует где-то рядом. И вдруг Валентине стало невыносимо жарко. Жизнь превратилась в отупляющую муку. Плита рядом, а портрет сзади. В управлении не осталось ни одного человека, к кому можно было обратиться с просьбой, жалобой, прошением. Судьба капитана никого не интересовала. Люди здесь напоминали стальные грядки, превращались в невидимок. Страшно. Валентина обхватила шею пальцами левой руки. Нервно бился пульс. Кожа мелко подрагивала. Тело стремилось жить, но воля ослабела от непонимания, от безысходности. Валентина прислонилась к стене. Неожиданно в ушах раздался тихий свист. Она прислушалась, пытаясь понять, что и где свистит. То ли в ушах, то ли в стенах завелся сверчок. И явственно расслышала едкие слова: «Это из-за нее полковник дуба дал. На вид был крепкий. Оказался трухлявым. Как старый пень. Когда она сбежала от него, из Москвы пришла телетайпограмма. Тут Кудрявому настали кранты. Вот так-то вот. Так иногда бывает в жизни. Простая баба здорового мужика на тот свет отправила». И Валентине стало еще жарче. Как дальше жить с этим? Из-за нее умер человек – хороший, добрый, целый полковник. Женщина закрутилась волчком. Ей хотелось посмотреть в глаза свистящему шепоту, но никого в коридоре не было. Легкий сквозняк изредка пробегал по полу и стенам, взвиваясь вихрем к потолку, нежно задевая пылающие щеки Валентины. Она выпятила нижнюю губу, подула на нос, раздувая в разные стороны растрепанные волосы. Буду ждать генерала. Рано или поздно он прилетит обратно. Сядет на место. И тогда я прорвусь к нему на прием. Через все преграды. С такими целомудренными, почти монашескими мыслями Валентина двинулась в далекое плавание по долгому коридору протяженностью в одну человеческую жизнь. Женщине казалось, что она думает скромно и печально. Она даже не понимала, что мысли давно приняли буйную окраску. Замыслы кипели и бушевали внутри женского организма. Внешне Валентину ничто не выдавало. Белесые волосы завиты кудряшками. Пухлое лицо. Румяные щеки. Крепкая шея. Пышная грудь. Дружелюбные глаза выражают приятное добродушие, любовь к человечеству в целом и в частности. Царь-женщина, таких немного в природе осталось. Генный дефицит сказывается. В управлении редко появлялись подобные особи. В канцеляриях говорливыми стаями отсиживают служебное время мелкие и худосочные девицы, серые, под стать казенным стенам. У приемной Валентину уже ждали. Кто-то ласково подхватил ее сзади и втолкнул в небольшую комнатку.

– Садись, милая, садись, – проворковал железный человек.

Плита словно отделилась от стены. Валентина не видела его лица, но она ощущала хватку стальных конечностей. Как проволокой скрутил.

– Вы кто? – заорала Валентина, нащупывая ногой стул.

Женщина боялась. Вдруг нечаянно окажется на полу. Мало ли, споткнется на ровном месте. Или подножку подставит кто-нибудь, потом не оклематься будет. В любом деле требуется подстраховка. Зацепив ножку стула, Валентина усадила свое тело, будто оседлала необъезженного коня. Оказавшись лицом к опасности, она вдруг ощутила озноб. Никакой плиты. Никакого скрежета. Все мило и просто. Перед ней стоял симпатичный мужчина с вялым лицом, словно его выстирали и выполоскали в уксусе, а высушить забыли.

– Полковник Лысый, – склонился в вежливом поклоне мужчина.

Темные буйные кудри свешивались с крутого лба и словно насмехались над фамилией. Брюнет. Кудрявый. Что это у них в управлении все Лысые да Кудрявые. Будто издеваются надо мной. Специально такие фамилии навыдумывали. Валентина вежливо улыбнулась. Бунтарские мысли улетучились. Появилась надежда. Авось Леве повезет наконец-то. Его спасут специальные люди.

– Вы жена капитана Бронштейна? – спросил Лысый и тряхнул смоляным чубом.

Буйный чуб взвился и опал. И тут Валентина узнала его. Этот кудрявый Лысый самый лучший друг Левы Бронштейна. Много часов они вместе провели. Чубарый делает вид, что незнаком с женой капитана. Старается уклониться от нелицеприятных связей.

– Я – жена, а Лева – муж, – растерялась Валентина. – А что?

– Мы дознались, что ваш муж причастен к банде налетчиков. В настоящее время разрабатывается план операции по задержанию группы особо опасных преступников. В эту компанию входит капитан Бронштейн. Пособник банды.

– А-а-а, никакой Лева не пособник! – дико взвыла Валентина и вдруг выпрямилась во весь рост вместе со стулом.

Казалось, стул приторочен к кобуре, она выхватила его, как острый нож, и метнула в обидчика. Лысый пригнулся. Вовремя.

– Э-э-э, вы это, осторожнее на поворотах, – пригрозил Лысый и ловко поставил стул на все четыре ноги.

А Валентину оттолкнул, легонько и нежно, пристукнув кулаком по спине. Нарушенный порядок был восстановлен. Как оказалось, на некоторое время, и очень непродолжительное. Возбужденная женщина вновь ринулась на чубатого полковника, томясь жаждой восстановления справедливости. Доброе имя Левы Бронштейна было поругано, изорвано в клочья. Валентина запылала праведным гневом. Лысый сдавил женские предплечья, стиснув пальцы. Валентина затрепетала и стихла. Против лома нет приема. Лучше сделать вид, что смирилась с обстоятельствами.

– Вот так-то лучше будет, – примирительно сказал Лысый и сунул Валентину в угол.

В темном закутке стоял еще один стул. Он был привинчен к полу железными болтами. Валентина жалобно всхлипнула. Она проклинала себя за резкость нрава. За излишнюю гордость. Пока она тайком от сотрудников управления собирала деньги, чтобы выкупить мужа, кто-то успел опорочить доброе имя капитана. Этот «кто-то» тоже кое-что собрал, но не деньги, а компромат, облив помоями бравого капитана. Злые языки страшнее пистолетов. Так в старину говаривали. Надо будет прикинуться плачущей овечкой, чтобы поверили слезам. Все и безоговорочно. Иначе удача покинет капитана.

– Ты, Валентина, не суйся в мужские дела, – посоветовал Лысый.

Он говорил особым доверительным тоном. Такими увещевательными голосами обычно разговаривают врачи и священники с очень истеричными особами, если не сказать с сумасшедшими. Валентина жалобно швыркнула носом и затихла. Надо молчать. Она прижала к разбитому носу бумажный истерзанный комочек.

– В мужских делах сам черт ногу сломит, женщинам в них не разобраться, – продолжал уговоры неугомонный полковник, – и ты не занимайся отсебятиной. А капитана мы придумали. Сами выдвинули, сами и задвинем. Носу больше не высунет. У нас таких не любят. Прав я? А, Валентина? – он нежно тронул Валин подбородок.

Она брезгливо отстранилась, прикрывшись измочаленной салфеткой. Полковник сердито засопел. Он натянуто помолчал и презрительно отвернулся. Включил чайник, чтобы занять свои руки. Шумно горячилась вода, выплескивая жгучую обиду на обстоятельства. Гудел кондиционер. Тревожно трещала телефонная трубка, небрежно брошенная на рычаг. Ощущение тревоги, спада земной силы витало в воздухе.

– Мой муж – честный и порядочный человек. Честнее капитана нет никого в управлении, – вдруг услышала Валентина собственный голос.

Голос шел изнутри, он звучал! Звенел! Переливался! Красивый голос до краев был заполнен любовью. Как кипящий чайник водой.

– Валь, ты не защищай мужика, ты ведь всего не знаешь. И никогда не узнаешь, – испуганно добавил Лысый и притих.

Чубарый полковник невольно залюбовался невиданным зрелищем. Раскрасневшееся лицо Валентины торчало из закутка, как победный вымпел. Глаза метали блескучие молнии.

– А кого мне еще защищать? – вскричала Валентина. – Лева чужой копейки за все годы не взял, неужели бы он пошел в банду?

– Вот мы и займемся выяснением обстоятельств, – хихикнул Лысый, – а ты у нас пока посидишь. Чтобы под ногами не путалась. А то смешаешь нам все карты. Знаю я тебя. Да что я, все управление тебя знает. Чудачка ты, Валентина. И Лева твой – чудак. Два сапога пара. И оба стоптанные.

И вдруг Лысый испуганно подавился. На него сверху надвигалась темная туча. Валентина нависла над ним, словно хотела погрести под собой бренные останки Лысого. Она трясла левой рукой над темными кудрями и все никак не решалась схватить за ускользающий кончик увертливого чуба.

– Обижаете, полковник, – сказала Валентина, пряча непослушную руку за спину. А рука все норовила добраться до кудрей, шевеля пальцами от возбуждения, сгорая страстным желанием, видимо, смолистый чуб понравился.

– Сами вы чудак, Лысый. У вас тут много чудаков. А Леву моего не троньте. Не доросли вы еще до моего капитана.

– Дорос, не дорос, а в плену ни разу не был, – хвастливо заявил Лысый, – а твой Лева сидит в засаде. И выбраться никак не может. Помощи ждет. Тоже мне, герой.

Лысый презрительно фыркнул и обеими руками отвел тучу над головой, укротив взглядом вспыльчивую женщину. Валентина спряталась в укромном углу. Вспышки ярости еще поблескивали в глазах, отражаясь бликами в кудряшках, раскрашивая сумрачный день.

– Значит, договорились, – сказал довольный полковник, – ты сидишь у нас, не фыркаешь, не ругаешься. А мы проводим операцию по выведению капитана из разработки. А там посмотрим. Кудрявый жизнью заплатил за твоего капитана. Больше таких проколов не будет, я тебе не Кудрявый. Я – Лысый!

* * *

Константин растерянно смотрел на часы. Его взгляд напряженно застыл, глаза не мигали. Стрелки на часах куда-то спешили. Они торопливо перескакивали с межи на межу, преодолевая несколько делений. Константин не любил ничего непонятного. Он боялся неизвестности. И поэтому интуитивно трусливо поджал хвост. Валентина исчезла. Пропала. Ушла. За деньгами. И не вернулась. Валентины нет, но навязчивый женский образ вмешался в размеренную жизнь миллионера. Образ мешал жить и зарабатывать деньги. Константин ощутил что-то мерзкое на своей спине. По позвоночнику поползло что-то липкое и гадкое. Червяк. Клоп. Таракан. Нет. Это был страх. По спине скользкой пиявкой проползал липкий пот. Страх выделял мерзкую гадость из организма и направлял тонкую щиплющую струйку в то место, где когда-то болтался хвост. Без Валентины Константину было страшно. Он уже не мог обходиться без нее. Он любил ее, всю, целиком, вместе с Левой. Валентина стала неотъемлемой частью Константина. Ненужные и никчемные деньги валялись без толку на полу. Что можно купить на эти деньги? А ничего, ведь любовь не купишь. И женщину не купишь, ту желанную женщину, самую необходимую, без которой нет больше жизни. Константин громко застонал. Он завидовал капитану лютой завистью. Валентина любила Леву. И совсем не любила Константина. Она использовала его, чтобы вернуть мужа. Она мечтала вернуть Леву любой ценой. Он был ей нужен. С болезнями. Без денег. На то он и любимый, чтобы любить его просто так.

Константин взглянул на пустые бумажки. Они лежали островерхой кучкой. Портреты многочисленных президентов, давно покинувших этот суетный мир, купола и башни средневековых городов, тусклые голограммы и туманное сияние цифр слились в страшное месиво, и оно олицетворяло все существующее зло на планете. Деньги уничтожили любовь. Надо было все-таки дать женщине деньги, Валентина сумела бы оценить подарок. Когда-нибудь потом, в другой жизни, но она сделала бы это. Непременно. Константин получил бы в ответ пустую благодарность. Любовь единственной и неповторимой женщины стоила так мало, теперь эти деньги можно приклеить на стену, выкинуть в окно, сжечь, развеять пепел по ветру. Они утратили свое мистическое значение. Существование стало невыносимым. Несовершенная жизнь больно жгла душу нищего миллионера. Константин с трудом выпрямился, потоптал ногами бумажную кучку. Портреты правительственных покойников, городские пейзажи вперемежку с голограммами злобно шуршали на полу, будто змеи в серпентарии. Константин плюнул под ноги, долго мял и топтал упрямые бумажки. И вдруг Константин охнул, на миг задержал дыхание, выпуская глотками горячий воздух. Глоток за глотком. Миллионер опустился на колени. Молитвенно разгладил каждую скомканную купюру, сложил их вместе. Бумажка к бумажке. Получилась пачка. И не толстая. И не тонкая. Так себе пачка, но миллионеру она казалась сытой и довольной. Константин стянул пачку аптечной резинкой. Резинка лопнула, громко треснув, деньги рассыпались. Пришлось заново собирать каждую бумажку, ползая по полу. Когда сбор был закончен, Константин долго гладил толстую, упитанную пачку, словно под его руками нежилась расшалившаяся кошка, что-то глухо бормотал, приговаривая ласковые слова. Затем спрятал деньги в карман кашемирового пальто. Карман оттопырился, будто разбух. Миллионер вытащил деньги и положил в борсетку, щелкнув «молнией», прицепил к поясу. Константин уже знал, как приобретается любовь на этом свете. За деньги и только за деньги. Любовь Валентины продается. Она тоже имеет цену. Ее можно купить. Если выкупить капитана, Валентина сама отыщется. Прилетит на крыльях. Поклонится до земли. И полюбит. Ее любовь станет благодарностью за спасение мужа. Константин не любил тратиться даром, деньги достались ему дорого. В обмен на жизнь. Он обязательно выкупит Леву. И этим купит себе любовь, приобретет заветную женщину. И нищий миллионер торопливо вышел из ободранной квартиры, крадучись, озираясь по сторонам, будто шел на воровское опасное дело. Ему было невдомек, что он отправился совершать акт милосердия. Константин вообще не думал об этом. Скупой способен думать лишь о будущей прибыли. Константин хотел Валентину прибавить к своему богатству. А у капитана прибавился еще один спасатель.