— Не огорчайтесь. Что он понимает в делопроизводстве? Не будь вас, в этом учреждении в три дня все пошло бы прахом…

И это говорил секретарь в чалме, тот самый, который минуту назад, как ребёнок, радовался, слушая, каким оскорблениям подвергается его старший коллега! Господи, что за странные люди!

Но прогнозы секретаря в чалме оказались верными. После полученной взбучки старший секретарь заметно смягчился и успокоился. Он закурил сигару и, попыхивая во все стороны, сказал:

— Эх, и это благодарность людям, которые так преданно служат государству!

Старший секретарь больше не придирался и в один миг принял от меня дела.

Когда я минуту спустя опять вошла в кабинет заведующего, у меня от усталости подкашивались ноги, а в глазах потемнело.

Решит Назым был занят уже другим делом. Под его руководством слуги вытирали в комнате пыль. Он ругал их, заставлял по нескольку раз перевешивать картины на стенах, а сам то и дело поглядывал в ручное зеркальце, поправляя причёску или галстук.

Несколько фраз, которыми заведующий обменялся с пожилым эфенди, по-прежнему сидевшим в углу комнаты, объяснили мне причину столь тщательных приготовлений: в Б… приехал французский журналист Пьер Фор. Вчера на приёме у губернатора Решит Назым познакомился с ним и его женой. По словам заведующего, Пьер Фор был очень интересным человеком, и он надеялся, что журналист обязательно напишет ряд статей под заголовком: «Несколько дней в зелёном Б…».

Решит Назым взволнованно рассказывал:

— Супруги обещали нанести мне визит сегодня в три часа. Я покажу им несколько наших школ. Правда, у нас нет такой школы, которую мы могли бы с гордостью показать европейцу, но мы прибегнем к политическому манёвру. Во всяком случае, я надеюсь, нам удастся вырвать статейку в нашу пользу. Хорошо, что здесь я. Случись это при моём предшественнике, мы бы с головы до ног опозорились в глазах европейцев.

Я продолжала стоять у дверей возле ширмы.

— Ну, что ещё, ханым-эфенди? — спросил меня торопливо заведующий.

— Я сдала все дела. С формальностями покончено, эфендим.

— Отлично. Благодарю вас.

Я стояла и смотрела на него.

— Благодарю вас, вы можете идти.

— Вы собирались распорядиться в отношении меня. Я имею в виду новое назначение.

— Да… Но сейчас у меня нет вакантных мест. При случае мы что-нибудь придумаем. Встаньте на учёт в канцелярии.

Эти слова заведующий произнёс торопливо и резко. Он ждал, чтобы я поскорее ушла.

Вакантное место!

Эту фразу я часто слышала в Стамбуле в министерстве образования. К сожалению, её смысл был мне очень хорошо известен.

Раздраженный тон заведующего пробудил во мне странный протест. Я сделала шаг к двери, намереваясь выйти, но в эту минуту вспомнила про свою Мунисэ, которая ждала меня в гостинице в нашем маленьком номере, забавляясь с крошечным козлёнком.

Да, теперь я была уже не прежней Феридэ. Я была матерью, на которой лежала ответственность за судьбу ребёнка.

И тогда я вернулась опять к столу. Я стояла, опустив голову, как нищенка, просящая милостыню под дождём. В моём голосе звучали страх и мольба.

— Бей-эфенди, я не могу ждать. Мне стыдно говорить, но я стеснена материально. Если вы сейчас же не дадите мне работу…

К горлу подступил ком, глаза наполнились слезами. Как мне было стыдно и горько!

Заведующий всё так же раздражённо и нетерпеливо ответил:

— Я уже сказал вам, ханым: у меня нет вакансий. Правда, в деревушке Чадырлы есть школа… Если хотите, отправляйтесь туда. Но пеняйте потом на себя. Говорят, это ужасное место. Кажется, дети там занимаются в сельской кофейне. Жилья для преподавателя нет. Если вы согласны, я назначу вас туда. Если хотите лучшего места — терпите…

Я молчала.

— Ну, ханым-эфенди, жду вашего ответа…

Я слышала, что деревня Чадырлы во много раз хуже Зейнилер. Но лучше было ехать туда, чем месяцами прозябать в Б… и подвергаться всевозможным оскорблениям.

Я ещё ниже опустила голову и не сказала, а скорее вздохнула:

— Хорошо, я вынуждена согласиться…

Но заведующий не услышал моего ответа. Неожиданно распахнулась дверь, и ворвался возглас: «Идут!»

Решит Назым поспешно застегнул свой долгополый сюртук и выскочил из кабинета. Мне не оставалось ничего другого, как только уйти. У дверей я услышала французскую речь. Говорил заведующий:

— Входите, прошу вас…

На пороге появилась молодая женщина в широком манто. Увидев её лицо, я не могла сдержать возглас удивления. Супругой журналиста оказалась моя старая подруга по пансиону Кристиана Варез.

Когда-то во время каникул Кристиана уехала с родителями во Францию, там вышла замуж за своего кузена, молодого журналиста, и больше в Стамбул не вернулась.

За эти годы она сильно изменилась, превратилась в важную даму.

Услышав мой возглас, Кристиана повернула голову и тотчас узнала меня, хотя моё лицо было закрыто плотной чадрой.

— Чалыкушу! — воскликнула она. — Моя маленькая Чалыкушу! Ты здесь? Ах, какая встреча.

Кристиана была одной из тех девушек, которые любили проказницу Чалыкушу. Она схватила меня за руки, вытащила на середину комнаты, почти насильно откинула с лица чадру и расцеловала в обе щеки.

Представляю, как растерялся муж Кристианы, которого мне пока ещё не удалось увидеть, и особенно заведующий отделом образования.

Я поворачивалась к ним спиной, прятала лицо на плече подруги, стараясь, чтобы никто не заметил моих слёз.

— Ах, Чалыкушу, я могла допустить всё, что угодно, но никогда не думала встретить тебя здесь, в этом чёрном турецком чаршафе, со слезами на глазах…

Наконец мне удалось взять себя в руки. Я хотела незаметно накинуть на лицо чадру, но Кристиана воспротивилась. Она насильно повернула меня лицом к мужу и сказала:

— Пьер, познакомься. Это Чалыкушу.

Пьер Фор был красивый шатен высокого роста. Правда, он показался мне немного чудаковатым, но, возможно, это оттого, что я долгое время жила среди тугодумов, которые в разговоре взвешивают каждое слово.

Журналист поцеловал мою руку и заговорил как со старой знакомой.

— Я очень счастлив, мадемуазель. Вы знаете, мы вовсе не чужие с вами. Кристиана столько рассказывала о вас!.. Она могла бы сейчас совсем ничего не говорить. Я и сам бы узнал Чалыкушу. У нас есть школьная фотография, где вы сняты всем классом вместе с воспитательницами. Помните, вы ещё положили подбородок на плечо Кристианы… Вот видите, как я вас хорошо знаю.

Супруги Фор, забыв про заведующего отделом образования, без конца болтали со мной.

Неожиданно я повернула голову и увидела такую картину, что, будь это в другом месте, я непременно расхохоталась бы. Вместе с гостями в кабинет вошли ещё несколько чиновников. Они образовали полукруг, в центре которого стоял заведующий отделом образования. Слушая, как я говорю по-французски, все изумлённо пораскрыли рты, словно крестьяне, созерцающие увлекательное искусство фокусника.

Среди присутствующих вдруг очутился и долговязый инженер губернского правления общественных работ, приезжавший в Зейнилер вместе с Решитом Назымом. Потом я узнала, что при гостях он был кем-то вроде церемониймейстера. Думаю, инженер смутился, если только не забыл своих упражнений по-французски в Зейнилер.

Но, боже, как страдало моё самолюбие: старая школьная подруга увидела меня в таком плачевном положении. Однако что делать, чему быть, того не миновать. Не желая, чтобы она вдобавок ко всему узнала ещё и о моём моральном унижении, я призвала на помощь всю свою смелость и оптимизм, продолжала говорить бодро, громко и весело.

Наконец заведующий немного опомнился. Он сделал своими крошечными ножками смешной реверанс и показал на кресло:

— Прошу вас сесть, не утруждайте себя…

Мне надо было уходить. Я шепнула Кристиане:

— Ну, давай прощаться.

Но Кристиана прилипла ко мне, как смола, и ни за что не хотела отпускать. Настойчивость моей подруги не ускользнула от внимания заведующего. Несколько минут назад он был со мной холоден и небрежен, а сейчас склонился в глубоком почтительном поклоне и пододвинул кресло:

— Присядьте, ханым-эфенди, прошу вас.

Мы сели.

Кристиана всё ещё недоумевала, как я могла носить такой старомодный чаршаф.

— Ах, Пьер, — говорила она мужу, — ты не знаешь, какая это интересная девушка, наша Феридэ. Она принадлежит к одной из самых благородных семей Стамбула. У неё такой изящный ум, такой чудесный характер. Я была просто поражена, увидев её здесь.

Слушать похвалы подруги мне было и приятно и немного стыдно. Время от времени я поглядывала на заведующего отделом. Бедняга всё ещё никак не мог прийти в себя от изумления. Что касается нахального долговязого инженера, то он забился в угол и пожирал меня оттуда глазами. Я, конечно, не смотрела в его сторону. Но вам знакомо неприятное ощущение, когда по вашей щеке ползёт букашка? Вот и я чувствовала, что его глаза, словно букашки, шарят по моему лицу, и это мне всё время мешало.

Для того чтобы удовлетворить любопытство Кристианы, мне пришлось сделать следующее объяснение:

— Здесь нет ничего удивительного. Каждый человек чем-нибудь увлекается, к чему-нибудь стремится… Вот и у меня появилась страсть: школа. По призыву сердца мне захотелось работать в этом вилайете, посвятить себя детям. Я довольна своей жизнью. Во всяком случае, это менее опасный каприз, чем выходить в кругосветное плавание на паруснике. Удивляюсь, как ты не можешь понять такой простой вещи!..

Мосье Пьер Фор с умным видом пробасил:

— Мне всё ясно, мадемуазель. Несомненно, это тонкое побуждение сердца прекрасно понимает и Кристиана. Она не может сразу опомниться, вот и всё. Из всего этого я сделал следующее заключение: в Стамбуле есть новая плеяда молодых девушек, получивших западное воспитание. Они принадлежат не к тому поколению, которое, словно «разочарованные» [76] Пьера Лоти, изводит себя бесполезной тоской, а к совершенно новому типу людей. Пустой мечте они предпочитают действие. Оставив по доброй воле счастливую, спокойную стамбульскую жизнь, они едут в дальние края, чтобы пробудить Анатолию. Какой прекрасный, какой возвышенный образец самоотречения! И какая замечательная тема для моей статьи! С вашего возволения, когда я буду говорить о пробуждении турок, я упомяну и ваше имя, мадемуазель Феридэ-Чалыкушу!

Я забеспокоилась.

— Кристиана, если ты позволишь своему мужу упомянуть моё имя в газете, я с тобой поссорюсь.

Пьер Фор по-своему истолковал моё желание остаться в неизвестности.

— Ваша скромность тоже великолепна, мадемуазель! — сказал он. — Считаю своим долгом подчиняться желаниям такой девушки, как вы. Могу ли я узнать, в какой счастливой школе страны вы преподаёте?

Я уже сказала: «Чему быть, того не миновать». Обернувшись к заведующему отделом образования, я спросила:

— Где находится школа, которую вы предложили вашей покорной слуге? Кажется, вы изволили назвать деревню Чадырлы…

Пьер Фор торопливо раскрыл записную книжку.

— Постойте, постойте… Как вы сказали? Чагырла или Чанырлы? Мадемуазель, если представится случай, во время нашей поездки по вилайету мы посетим прелестную деревню, дабы взглянуть на вас среди ваших учеников.

Заведующий отделом образования вскочил со своего места. Я взглянула на него. Он был красен как рак.

— Мадемуазель ханым-эфенди настаивает на том, чтобы преподавать в деревне, — сказал он. — Но я лично считаю, что она может принести куда большую пользу в качестве преподавательницы французского языка в центральном женском педагогическом училище.

Я недоумённо посмотрела на заведующего. Он начал мне объяснять по-турецки:

— Вы же не сказали, что окончили французский пансион и знаете французский язык. Если так, положение меняется. Сейчас я буду ходатайствовать о вас перед министерством. А пока не придёт приказ, вы будете работать внештатно. Завтра с утра приступайте к занятиям. Согласны?

Вот так всегда после неприятностей жизнь награждает человека счастьем. Об этом как раз говорила любимая поговорка Гюльмисаль-калфы: «Если пятнадцать ночей месяца тёмные, то остальные пятнадцать — непременно светлые, лунные…» Но я никак не могла предполагать, что «лунный свет» проглянет в кромешной тьме именно теперь, в такую неожиданную минуту.

И опять я думала о Мунисэ. Но на этот раз перед моим взором предстала не бедная девочка, играющая с козлёнком в тёмном гостиничном номере, а нарядно одетая барышня, бегающая с обручем вокруг цветочной клумбы в саду перед красивым домом.


Когда мы расставались, Кристиана отвела меня в сторону.