— Это тебе, — вытаскивает из кармашка халата серебристого цвета флэшку и протягивает мне. — Макс передал.

Выхватываю так быстро, как только могу: а вдруг передумает?

— Ты… ты смотрела? — дышу вдруг тяжело и отрывисто, а перед глазами разноцветные зайчики пляшут, да и кислород будто заканчивается.

Плохо дело…

— Нет. Мы не имеем права смотреть компромат на «птичку», — будто из-под воды звучит голос Светлаковой. — Это одно из главных правил.

— То есть… вы даже не знаете, чем угрожаете? На понт получается берёте? Запугиваете! — В ногах появляется слабость, а боль в груди нарастает. — И не интересно даже?

— Лично я не вижу ничего интересного в том, чтобы копаться в чужом грязном белье. И сказала же: это одно из главных правил. Какой смысл угрожать тайной «птички», если это больше не тайна?

— Но кто-то же его смотрит… Проверить его кто-то должен… — Всё хуже и хуже. Выдыхаю отрывками: — Куратор? Только он?

— Иногда. Когда ситуация вынуждает. Или как в случае с Сашей Романовичем. На него ничего не нашлось, так что пришлось делать компромат уже в процессе игры. Но все знают, как для Романовича это закончилось. На тебя же компромат нашёлся сразу.

— Откуда знаешь, если не смотрела? — Дышать, дышать… Вот так, спокойно, всё хорошо.

— Потому, Багрянова, что эта налаженная система, понять которую сможешь только тогда, когда дойдёшь до пятого задания. Ты — всего лишь звено в одной цепи. Это манипуляция, но поверь тому, кто точно знает — всё более чем серьёзно.

Крепко зажмуриваюсь, пытаюсь сделать вдох поглубже, но лёгкие огнём горят и чувство, будто весят с тонну, к полу тянут.

— Эй? Багрянова… Багряноваааа… Багряноваааа…

Помню, как от удара о пол тупая боль прострелила бок.

А больше ничего не помню.


* * *

Приборы пикают. На лице кислородная маска. Так знакомо…

Глаза закрыты, боли нет, только слабость… дикая слабость разливается по телу, в груди ещё саднит немного, а стоит приоткрыть веки, как белый потолок начинает раскачиваться из стороны в сторону, да так сильно, что тошнота подкатывает к горлу, укачивает, как на волнах.

Закрываю веки. Вновь засыпаю.

— С ней всё будет хорошо, — голос моего врача — Геннадия Степановича доносится до сознания будто далёким эхом, когда вновь просыпаюсь. — Слишком большая нагрузка на сердце, организм не выдержал. Анализы показали следы алкоголя в её крови.

— Боже… Лизааа…

— Слишком большой стресс. Я вас предупреждал.

Женщина в ответ плачет — это слёзы моей мамы. Я подвела её. Я обещала…

— Успокойтесь. Жизни Лизы сейчас ничто не угрожает. Оставим её у нас до полной стабилизации состояния, затем она снова сможет вернуться домой.

— Но не в школу! — Папа зол. И скорее всего на себя, разрешил мне, позволил, поверил.

Его я тоже подвела.

Геннадий Степанович отвечает спустя паузу:

— Я бы не стал ограничивать Лизу. Не забывайте: ваша дочь подросток, пусть и… состояние её здоровья довольно шаткое. Чем больше будете запрещать ей, чем чаще она будет оказываться здесь. Поймите меня правильно, это не домыслы — так показывает опыт. Я бы рекомендовал вам регулярное посещение психолога.

— Лиза отказалась, — мама продолжает лить слёзы. — Да и… она всегда была такой послушной, примерной девочкой, что мы и не стали настаивать.

Геннадий Степанович тяжело вздыхает:

— Она — ребёнок. В этом возрасте жизнь Лизы может быть настолько переменчивой, что глазом моргнуть не успеете, а она уже другая. Я заметил… её цвет волос.

— Я тоже, — рычит папа, скорее всего поглядывая на маму. — Хотелось бы поподробнее узнать, что стало причиной таким переменам?

— Что ж… — Геннадий Петрович не даёт ссоре разгореться, — завтра Лизу переведут в палату и вы сможете навещать её чаще, сегодня же прошу вас дать девочке отдохнуть и не тревожить её расспросами, которые могут усугубить и без того шаткое состояние.

Потолок кружится, кружится… Раскачивается из стороны в сторону, как безмолвная колыбельная.

Спи, Лиза, засыпай.

ГЛАВА 12

— Прекрати… Прекрати. Полина, прошу, прекрати реветь! У меня уже одеяло от твоих слёз мокрое!

Полина шморгает носом, хватает с больничной тумбочки салфетку и громко высмаркивается.

— Ты могла умереть, — и будто сама с собой разговаривает. — Умереть могла.

— Всё как всегда. Ничего нового, — пытаюсь её как-то подбодрить, но Полина продолжает лить слёзы. Что тут поделаешь, такая уж у меня сестра — каждый день разная сумасшедшая сестрёнка.

Я в больнице уже три дня. Из реанимации перевели в отделение терапевтической кардиологии в платную палату хоть и с совдеповским ремонтом: отшелушивающейся побелкой, выкрашенными в грязно-жёлтый стенами и древними жалюзи на окнах, но зато я здесь одна, за что родители и платят, судя по всему. Чем платят, когда у нас денег в обрез? Хороший вопрос, но пока не стану интересоваться, и без того проблем на их головы навалила.

И спасибо доктору… убедил их, что наказывать меня сейчас — не очень разумно.

Наказывать?.. Да бросьте, я родилась наказанной.

Два дня мама не отходила от койки, заставляла есть через силу, спать через силу, даже читать запретила — якобы организму нужен полный отдых. Разумеется, о том, что я себя отлично чувствую, с тем же успехом можно было стенке рассказывать.

Папа делает вид, что не злится, но я слишком хорошо его знаю — «отпустит» его только через недели две. Он у меня хоть и строгий, со стальной закалкой, но себя очень винить любит, буквально мысленно наказывает, ругает, каждый раз, когда что-то идёт не по его плану. Ну или на Полине злость срывает… не повезло моей сестре. Меня-то не накажешь, даже оплеуху не отвесишь, мало ли как сердечко отреагирует. Вот и достаются все «вкусняшки» семьи Багряновых моей младшей сестре. Даже жалко её, поэтому и пытаюсь быть помягче, на уступки иду, защищаю…

Сидит сейчас душится слезами, хоть и заверяю, что всё со мной нормально, но Полина будто не слышит. А у меня вот к ней куча вопросов. Заорать, чтобы замолкла, что ли?

— Что в школе? — пытаюсь достучаться.

Вновь высмаркивается, заправляет за уши светлые волосы, с которых практически смылась голубая краска и трёт распухшие от слёз глаза.

— Что там может быть? Школа, как школа, — отмахивается и с минуту неотрывно смотрит на капельницу, будто считает падающие капельки физраствора.

— Почему раньше не пришла ко мне? — ёрзаю в скрипучей койке, от которой уже реально болит зад, пытаюсь приподнять подушку повыше; Полина помогает.

— Угадай, — бросает не глядя.

— Папа наказал?

— Хорошо, что не побил.

И вправду… хорошо.

— Прости, — прочищаю горло, в котором першит. — Больше не стану просить тебя меня прикрывать.

Полина мнёт пальцами уголок от моего пододеяльника, и я вижу, как по щекам вновь стекают слёзы.

Глупая. Она тут в чём виновата? Это я дура. Это Яроцкий мудак.

— Спросить хотела: это Вероника ведь скорую вызвала?

— Да. И маме позвонила.

— И как много она теперь знает?

— У мамы спроси. Она с ней разговаривала, а не я.

— А разве Вероника — не твоя подруга? — прячу в голосе скептицизм.

Полина поднимает на меня красные глаза:

— Да не знает она ничего. В школе многие треплются о том, почему ты в больницу загремела, кто-то даже ставки делает…

— Всё, как обычно.

— Да, но главная версия: недомогание, стресс, упала в обморок вот и всё. Вот что сказала Вероника, а все, понятное дело, в это поверили.

Раздумываю, кусая губу. Правда ли всё так?

— У меня была флэшка, — с опасением смотрю на Полину. — Мама… мама не видела?

— Какая флэшка? — слёзы высыхают в глазах сестры, лицо напрягается.

— Серебристая такая… на маленькой цепочке. Вероника тебе ничего не передавала?

— Мне? Почему она должна была передать её мне?

— Да просто… просто ты говорила, что вы близки, вот я и подумала.

Подумала, что раз уж Вероника знает, что Полина также участвовала в игре, то почему бы не передать копию записи через мою сестру?.. Но нет, видимо флэшка всё ещё у Светлаковой.

— Я завтра спрошу у неё.

— Нет, не надо.

— Почему? — Полина хмурится. — Что на той флэшке?

— Ничего хорошего, — тяжело вздыхаю.

Полина задумывается, но вскоре качает головой:

— При тебе был только телефон и немного денег в одежде, которую Вероника домой к нам привезла. Мама не очень-то её визиту обрадовалась. Папа вообще сказал, что не дай Бог нас ещё хоть раз с ней рядом увидит.

Вздыхаю:

— Считают, что это Вероника меня напоила?

— Ну ты типа у неё ночевала. Всё логично.

— Я у неё и ночевала.

— Но мама не знает, что ты половину ночи в баре протусила. Почему мне не сказала? Я думала ты с Чачей развлекаться ходила.

Отвожу взгляд и вновь вздыхаю:

— Вероника тебе сказала?

— Сказала, чтобы я лучше за тобой присматривала. И что бар — не место для такой, как ты.

— Такой, как я? — усмехаюсь. — Почему она это тебе сказала, а не своему Яроцкому?

— Так это он тебя…

— Хватит, — прикрываю глаза и откидываюсь затылком на подушку. — Не хочу о нём говорить.

— Он три для уже в школе не появляется.

— Хватит, Полина!

— Прости… — тупит взгляд.

Надоело слушать о Яроцком! Надело говорить о Яроцком! Надоело думать о Яроцком! Постоянно о нём думаю! Как заноза в заднице!

— Папа сказал, что не пустит тебя больше в школу.

— Тогда его дочь без среднего образования останется.

— Ты сама виновата, Лиз.

— Нотации мне теперь читать будешь?!

— А что?!

— Можно? — Лицо Паши и белая розочка с ещё не раскрывшимся бутоном просунутые в дверь палаты очень вовремя обрывают наш спор.

— Привет, Чача, — бросает ему Полина гадко. — Роза? Как банально. Я уже ухожу. Можете делать свои делишки, только не перестарайтесь.

— Полина!

— Что?! — замирает у дверей и всплескивает руками. — Прости, что вообще пришла тебя навестить! Больше не приду!

А я уже говорила, что у моей сестры вечное ПМС? Ну вот.

Чача не уходит из палаты до тех пор, пока не является медсестра и не зовёт меня на физиопроцедуры. И за эти несколько часов проведённых вместе я готова сказать Паше большое спасибо! Он — единственный, кто не завёл песню о том, какая я глупая, не расспрашивал, почему пила, с кем пила и что вообще со мной происходит. Знаю, Паша потом задаст все эти вопросы, долго терпеть не сможет, надо же и ему меня поучить, но, по крайней мере, сейчас я благодарна ему за разговоры ни о чём, за то, как расслабленно смогла почувствовать себя в его присутствии. А ведь могла бы и сама его вопросами закидать. Отлично помню наш с Вероникой разговор. Но… решила перенести все расспросы до лучших времён.

Больше ко мне не подключали всякие проводки, не надевали кислородную маску и даже разрешили пройтись по коридору, так что закат я провожала стоя у окна и раздумывала над глупостью вроде: почему дни, когда светит солнце, а не стеной идёт дождь, мне приходится проводить в больнице и давиться чувством одиночества и собственного бессилия?.. Ведь игра ещё не закончена, а я так и не узнала, что было на флэшке. Уверена, на той, что сейчас у Вероники — копия видео. Оригинал остался у Яроцкого. И вот невольно задаёшься вопросом — смотрел ли он? Знает ли что там — на флэшке. И если это видео каким-то образом связано с моим здоровьем, неужели в этом парне не осталось ни капли человечности, раз он продолжает меня уничтожать?..

Последние лучи окрасили улицы в красный, когда под окнами больницы остановился мотоцикл, водитель в шлеме поднял голову и, несмотря на то, что отлично знала — в окнах пятого этажа, в которых отражается солнце меня вряд ли можно увидеть, мурашки бессовестно побежали по коже, а странная глупая бабочка крыльями забилась в животе.

Я всё ещё помню тебя, улыбчивый мальчик с ямочками на щёках и искрящейся теплотой в зелёных глазах. Как жаль, что тебя не стало.

ГЛАВА 13

Неделю спустя

— Помни, ты поклялась отцу, что подобное больше никогда не повторится! — Мама стоит в коридоре и поучает меня. Сильная женщина, глаза которой блестят от слёз.

— Знаю, мам. Больше никаких пьянок, никаких ночёвок вне дома, никакой Светлаковой, — зашнуровываю кеды, сидя на пуфике в коридоре, а мама плечом подпирает встроенный в стену шкаф и держит в руках кружку с дымящимся кофе.

Полина сегодня ушла на полчаса раньше: то ли обиду на меня затаила, то ли не желает появляться в школе плечом к плечу с сестрой, которую там уже чуть ли заразной не заклеймили.