Вера Ветковская - Птицы небесные

Если бы кто-то, еще не видевший Виктора, попросил Наташу охарактеризовать его, она бы описала его такими словами:

— Он замечательный! Он возвышенный! Великодушный! Прекраснее его нет никого не свете. Сказочный…

Вряд ли из этих туманных восклицаний проступал живой образ, человек во всей своей полноте, с его достижениями и слабостями.

Сколь туманны были ее слова, столь же туманны и расплывчаты были Наташины чувства. Чувство тогда конкретно, когда направлено к какой-то цели.

У Наташи не было цели. Для нее ясно как божий день, что Виктор — ее избранник, человек, с которым она пройдет рука об руку всю жизнь, а вот каким образом все это должно осуществиться и какие для этого следует предпринять шаги, об этом она ни на секунду не задумывалась.

Ни разу ей не пришла в голову мысль: а почему, собственно, дни и часы свиданий всегда назначает Виктор, а не она сама, и отчего же свидания так редки? Единственное объяснение, которое Виктор дал ей, заключалось в том, что он очень занят на работе, в своем научно-исследовательском институте.

Но ведь она тоже человек занятой. Учеба, самостоятельные репетиции с однокурсниками, иногда вечерами она занята в массовках в том же театре, где работал Москалев, какой-никакой быт.

И тем не менее у нее всегда находилось время для Виктора, хотя для этого надо было жертвовать то репутацией, то участием в капустнике по какому-то торжественному случаю, то просмотром спектаклей в театрах, на которые будущих артистов пропускали бесплатно, по студенческому билету.

Иногда Виктор приходил к ней в общежитие, всегда неожиданно, с цветами, кульками сладостей и бутылкой вина, вследствие чего ее соседки, даже здравомыслящая Софья, тоже считали его «замечательным» и «великодушным».

Москалев верно изобразил «полет» Наташи навстречу Виктору.

Где бы она ни была, чем бы ни занималась, душа ее все время летела к нему. Их встречи не насыщали ее, ей хотелось быть с ним каждую секунду, погружать взгляд в его карие очи и исчезнуть в них, как в двух больших воронках.

— Почему мы видимся так редко? — однажды спросила она.

Виктор объяснил:

— Видишь ли, я занят на работе, но дело не только в этом… Я хочу постепенно привыкнуть к своему счастью… Мы ведь все равно будем вместе, у нас вся жизнь впереди, так почему бы нам часть ее не прожить в мечтах?.. Это самое счастливое состояние… Я все время мечтаю о тебе, фантазирую, строю планы…

— И я тоже, — вздохнула Наташа.

Однажды он пригласил ее к себе на дачу, в Ельники.

Они сели в электричку и ехали минут сорок, но Наташе показалось — их сюда принесло на крыльях. Она и не заметила дороги. И вообще время, которое она проводила вдвоем с Виктором, обладало способностью вспыхивать, как звезда. Кажется, пролетела минута, а глянешь на часики — уж два часа миновало.

Они прошли мимо дач, стоявших среди мачтовых сосен и высоких берез.

Казалось, здесь никто не живет, такая была тишина, что слышно было, как падают листья.

Кое-где сквозь частокол можно было заметить клумбы с уже поникшими цветами, готовыми забыться в зимнем сне.

Виктор толкнул калитку, и сейчас же раздался заливистый лай.

— Это Дик, немецкая овчарка, — объяснил он. — Проходи, не бойся, Дик на цепи.

К роскошному двухэтажному бревенчатому особняку вела дорожка, усыпанная гравием и песком; вдоль нее тянулись ряды роз, уже тронутых утренними морозцами.

— Как красиво, — восхитилась Наташа.

— Да, теща обожает розы, — безразлично ответил Виктор.

— Теща? — переспросила Наташа.

Виктор на секунду осекся:

— Тьфу! Все время путаюсь в этом: теща, свекровь… Твоя будущая свекровь, я хотел сказать.

— Наверное, она строгая, — опасливо предположила Наташа.

— С чего ты взяла, маленькая?

— Ну… тут все так ухожено… И дом такой…

— Дом — сказка, — самодовольно подтвердил Виктор. — Зайдем — увидишь. Все, заглохни, Дик, перемени пластинку. Мы с отцом этот дом сами по бревнышку построили.

Эти слова показались Наташе странными. Она немного разбиралась в постройках, и ей казалось, что тут бревна старше Виктора по крайней мере лет на десять.

Но как только они переступили порог, она и думать забыла о бревнах.

Господи, как же тут все красиво, изысканно! Дубовая мебель, обитая темным малахитовым бархатом, зеленые, будто лужайка, мягкие ковры, шахматный столик с огромными, из слоновой кости фигурами, необыкновенно красивая посуда в буфете — даже эта заметил Наташин не слишком-то искушенный взгляд. Высокие напольные вазы самых причудливых форм. Повсюду светильники: бра с бахромой, ночники, настенные лампы… Но главное — камин, в котором Виктор уже разводил огонь…

— Хочешь, — шепнул он, обернувшись к ней, — мы будем жить не в Москве, а здесь?

В волосах его играли отблески пламени.

— Да, очень. Представляю, — засмеялась Наташа, — сколько тут уборки…

Виктор нежно поцеловал ее пальцы:

— Эти ручки не возьмутся ни за пылесос, ни за веник… К нам приходит женщина раз в неделю, убирается… Соседка же смотрит за Диком, кормит его. Мы ей приплачиваем… Тебе грустно? — встревожился он, заметив тень, пробежавшую по ее лицу.

Нет, просто непривычно, — подумав, ответила Наташа. — Такой дом, уборщица, собака… Ты очень богатый, Витя, — с какой-то изумленно-разочарованной интонацией добавила она.

— А что в этом плохого? — ласково усмехнулся Виктор.

— Ничего, наверное… Просто я не привыкла к роскоши.

Виктор посмотрел на нее долгим взглядом, как будто всю ее погладил с головы до ног. Дрожь пробежала по телу Наташи.

— Привыкнешь, это я тебе обещаю, — проговорил он.

Долгое время Колесников не был действующим лицом в честолюбивых планах Кати. Он казался ей слишком недосягаемым, загадочным, человеком из другого мира. В этом мире Сергея Петровича окружали блестящие, его круга, женщины, не чета бедной провинциалке. Катя вся погрузилась в работу. В ближайшие два-три года она должна заявить о себе, сделать несколько интересных материалов, а потом, может быть, аспирантура… Она даже не ожидала встретить такого опытного и умелого руководителя. Колесников не только подсказывал хорошие идеи, но и помогал их осуществить.

Бессознательно, ведомая какой-то темной женской интуицией, Катя старательно лепила из себя образ умной, волевой, серьезной студентки. Именно такая могла привлечь внимание Колесникова и понравиться ему. Она появлялась на его семинарах в неизменной белой блузке. Темная юбка едва прикрывала колени. Пышные каштановые волосы безжалостно скручивались в узел на затылке. Косметикой Катя никогда не злоупотребляла, а тут отказалась от нее вовсе.

Она внимательными, строгими глазами следила за ним, не слушала, а внимала каждому слову, никогда не позволяя себе, как другие девицы, ни улыбки, ни кокетливого взгляда.

Колесников был сдержан и доброжелателен со всеми, никого не выделяя. Катя, как и любая женщина, кожей чувствовала на себе взгляды и особый интерес со стороны мужчин. Для Колесникова она была совершенно бесполым существом.

Из двух десятков тем для курсовых она долго и тщательно выбирала свою. Целый месяц ходила по детприемникам. Проникнуть туда оказалось не так-то просто. Катя где ласковой улыбкой, где угрозами добывала информацию. Это называлось у них «взять материал». Она переживала настоящее потрясение: оказывается, детей у нас находили на улице, на вокзалах, привозили от пьющих без просыпу родителей голодных, неодетых, изможденных. Катя стала иначе относиться к старушкам у подъездов, ставшим символом соглядатайства и бесцеремонного вмешательства в нашу частную жизнь. Это они были добровольными защитницами жертв домашнего насилия и произвола. Это они с участковым вскрывали двери квартир, где по нескольку дней сидели в ожидании загулявшей матери голодные дети. По их настоянию таких матерей лишали родительских прав и отправляли ребятишек в детдом. Благодаря сердобольным старушкам выживали сотни, тысячи обреченных детей.

Даже этого небогатого материала было достаточно для хорошего сценария и передачи, способной потрясти сердца равнодушных обывателей. А народ у нас очень добрый, Катя это знала. Просто лишен элементарной информации и убаюкан заверениями, что у нас все более или менее благополучно.

— На этой теме ты можешь сделать себе имя, — завистливо говорили однокурсники.

Но сами почему-то не брались за такие темы, предпочитали старые, накатанные дороги. И Катя не хотела всю жизнь посвятить только одной стороне жизни — неблагополучному, бессемейному детству. К тому же у нее на сердце словно трещинка появилась, а ее молодой, здоровый оптимизм слегка поколебался. Но она решила идти до конца. Сначала ниточка потянулась из детприемника в больницы, санатории и детские дома, куда поступали найденыши.

Она познакомилась с тремя семейными парами, долгие месяцы безуспешно пытавшимися усыновить сирот. Почему у нас так трудно проходит усыновление? Почему у нас так много детских домов, в которых дети несчастны? Почему бы не решить эту проблему, как в Венгрии, например, где в казенных санаториях живут только безнадежно больные дети, а здоровых отдают в семьи? На каждого ребенка приемным родителям выплачивают какие-то жалкие копейки. На эти деньги даже одинокая женщина может вырастить приемыша. Содержание ребенка в нашем детском доме обходится гораздо дороже.

— Никогда не думал, что вы возьметесь за эту тему, — с любопытством вгляделся в нее Колесников.

— Не писать же мне о передовиках производства, — с легким вызовом ответила Катя. — Я два года работала в районке и этот материал освоила до тонкостей.

Благодаря предварительному звонку Сергея Петровича Катя попала на самую вершину пирамиды. Ее принимали главы отделов социального обеспечения исполкомов. Чаще всего это были дамы в бархатных костюмах, со взбитыми обесцвеченными волосами и с пухлыми пальцами, унизанными массивными кольцами. Такой собирательный образ чиновницы, ведающей сиротами и малообеспеченными, остался в ее памяти.

— В детских домах сироты получают все необходимое — кров, одежду, заботу, — заученно повторяли дамы. — Что касается усыновления, то претенденты должны проходить тщательную проверку. Мы не можем отдавать детей кому попало…

И все-таки что-то здесь неладно, думала Катя. Конечно же ребенку лучше в семье, пускай и небогатой. Истину ей помогли постигнуть не дамы-благотворительницы, а чиновники пониже рангом и бездетные семьи, мечтающие о ребенке. Оказывается, системе детских домов, санаториев невыгодно терять койкоместа и уменьшать суммы государственных вложений на сирот. Ну, разберут детей в семьи, и тысячи людей останутся без работы — от дам с кольцами до нянечек и поварих. Возле сирот кормятся тысячи, и неплохо кормятся.

Колесников не объяснил ей всего этого прямо в лоб. Он хотел, чтобы Катя сама докопалась и поняла. И она была очень благодарна ему за первый урок самостоятельности.

— Ты представь только, для кого-то эти дети — вовсе не сироты, а койкоместа, — взволнованно говорила Катя. — За их счет живут легионы чиновников и простых смертных. У нас повсюду воруют. Мы уже смирились, что, например, в студенческой столовой оплачиваем треть стоимости продуктов, идущих на стол поварихам и остальным работникам общепита. Но обкрадывать сирот! Страшнее этого греха ничего нет. Государство якобы тратит значительные суммы на воспитание сироты. Но ведь ясно, что до ребенка не доходит и половина этих денег…

Они гуляли со Стасом по своим излюбленным тропам на Ленинских горах. Наступили последние дни осени, преддверие зимы. Золотой ковер листьев под ногами давно почернел. Голо и бесприютно стало в бывших воробьевских парках. Катя старательно избегала встреч со Стасом. В последний раз они вместе ходили на выставку почти месяц назад. Но сегодня ей необходимо было выговориться, и она сама пригласила его на прогулку.

— Вы, сударыня, совершенно непостижимое существо, — вдруг задумчиво заговорил Стае. — Я сдаюсь, не могу разгадать тебя до конца. Что ты сделаешь завтра — умрешь за сирот или выйдешь замуж за Вадика?

Стае, заметив, что им пренебрегают, гордо отдалился и дал понять, что не собирается навязывать свое общество. Сначала он подумал, что Катя решила сделать ставку на Вадика. Но Вадик совсем не показывался в общежитии. Значит, более выгодный претендент объявился. Муки ревности и обиды терзали его. Но когда боль притупилась, он заставил себя быть справедливым к Кате.

— Ты, конечно, давно заклеймил меня. Я по твоим взглядам догадалась. — Катя старалась говорить спокойно, но волнение прорвалось в ее голосе. — Бессердечная эгоистка, охотница за женихом с пропиской, честолюбивое чудовище. Признавайся — так ты обо мне думал.

— Еще недавно думал, — признался он.

«А вдруг я и в самом деле такая? — ужаснулась Катя. — Способна я на подлость, унижение ради того, чтобы устроиться где-нибудь на телевидении, мелькать на экранах, прославиться?»