Тиффани Райз - Пуансеттия

Закинув ногу на ногу, опираясь локтем о колено, а подбородком о руку, Магда улыбнулась и задалась вопросом, ударит ли он ее. Это бы нисколько ее не удивило, если бы он это сделал. Эта улыбка, которую она продемонстрировала, заставила ни одного мужчину ударить ее по лицу. Эти мужчины проиграли, конечно же, у одного даже были проблемы с рукой, которой он ударил.

В два широких шага он пересек расстояние от камина до пуфика у рояля и остановился перед ней. Она приготовилась.

Он наклонился и едва касаясь поцеловал ее в губы. Так легко, словно прикосновение птичьего крыла. Ее губы покалывало, будто их щекотали.

- Спасибо, Магда, за Рождественский подарок.

- Пожалуйста, Бамби. - Она похлопала по пуфику, и он снова сел рядом с ней, по-прежнему сжимая в руках фотографию.

- Могу я ее сохранить? - спросил он.

- Она твоя, но пусть она будет здесь, в доме. Ради твоего же блага, дорогой. - Она похлопала его по колену, и он позволил, его горе из-за давно утраченной любви превратило его в ребенка. Он положил голову ей на плечо, и она поцеловала его в макушку. - Не думаешь, что она должна остаться у меня?

Он глубоко вдохнул и кивнул.

- Но ты можешь навещать меня в любое время, - ответила она. - Можешь оставить у себя ключ от моего дома.

Он снова кивнул и выпрямился, словно вспомнил, что он взрослый мужчина и не должен так себя вести. Бедное дитя, по напряжению в его челюсти она могла сказать, что он хотел плакать, но его гордость не позволила бы.

- Он курит, - сказал он. - Он не должен курить.

Магдалена впервые заметила, что молодой человек на фотографии, Кингсли Маркуса, держал сигарету между двумя пальцами правой руки. Похоже на «Голуаз» - завтрак солдата. Она солгала Маркусу, не ново, она постоянно лгала ему. Она солгала, когда заявила, что не знает, чем занимается Кингсли. Два года назад Кингсли Теофиль Буансонье присоединился к французскому Иностранному легиону, поэтому его так сложно было выследить, так как Легион постоянно менял место дислокации. Поэтому он остриг волосы. И именно поэтому она не сказала Маркусу, чем занимается Кингсли. Узнай, что Кингсли вступил во французскую армию, Маркус едва ли нашел бы покой, который так искал.

- Он француз. Конечно же, он курит. Я курю.

- Вы не Кингсли.

- Значит, могу заработать рак легкий, а он нет?

- Я бы никогда не разрешил ему курить. Я бы отказывался его целовать. Из-за этого он бы бросил.

- Ах... первая любовь. Приказывать своему любовнику, чтобы тот что-то изменил в себе, лишь бы удовлетворить свое желание. Это мило, когда ты подросток. Но не настолько, когда становишься старше. Но что ты знаешь об этом? Ты больше никогда не влюбишься, верно?

- Нет, не влюблюсь.

Магдалена улыбнулась про себя, но не стала его дразнить. На сегодня достаточно.

- Ты прав, он, правда, очень красивый молодой человек, - сказала Магдалена, смотря на фотографию. - Поразительные черты лица. Аккуратный греческий нос. И эти губы... я бы кусала нижнюю губу, пока она не выглядела так, будто ее ужалили.

- Я кусал эти губы. Не сильно. Я не мог оставлять следы там, где их могли видеть другие. Или пытался не оставлять. Несколько раз не получилось.

- Специально?

- Нет. Не думаю.

- Но ты не уверен?

Он покачал головой.

- Ну... ответила она. - У меня было много клиентов, которые «случайно специально» приходили с помадой на воротнике рубашки домой к жене, с подсознательной надеждой, что их поймают.

- Все было не так. Все ученики в школе боялись меня, - сказал он. - И признаю, я культивировал этот страх. Мне не нравилось это, но так было лучше, так они держались от меня подальше. Ради их же блага и моего. Но с Кингсли... он любил меня. Я хотел, чтобы все знали, что кто-то может меня любить. И что я могу любить. Не думаю, что они бы поверили, даже если бы Кингсли прокричал это с крыши. Они уже сложили обо мне мнение. Только Кингсли видел меня настоящим, а не тем, кем я хотел казаться.

- Это, должно быть, сводило тебя с ума - быть не таким, как все, смотреть, как рушатся твои стены.

- Я хотел задушить его за то, что преследовал меня, а не по обычной причине, из-за которой я душу кого-то. Хотя... - Он замолчал и улыбнулся, вспоминая что-то темное и что-то прекрасное. - Клянусь, я делал все, что мог, чтобы отговорить его. Я почти сломал ему запястья, когда он в первый раз поцеловал меня. Он целовал меня без разрешения, и я толкнул его на кровать, удерживал за запястья. Я услышал один щелчок. Это...

- Это возбудило его.

- Да. Я видел это в его глазах. Он чуть не кончил. Я понял, что нашел такого же, как я. Единственного.

- Их больше чем один.

- Кингли всегда будет единственным.

- В мире больше, чем один мазохист. Поверь мне. В моей картотеке их большинство.

- Я знаю, что они есть. Знаю...

Он склонил голову, словно в молитве.

- Ты снова увидишься с ним.

- Еще одно ваше пророчество? Вы знаете, что во Второзаконии нам приказано убивать лжепророков.

- Не пророчество. Я просто знаю, что ты снова увидишь его. Где-нибудь, когда-нибудь...

- Хочется в это верить. И все же, я не хочу.

- Любовь терпелива, - напомнила она ему. - Иди сюда, закончи играть для меня.

- Если смогу.

- Почему нет?

Маркус вытянул руки перед собой. Они тряслись. Она знала, что он испытывал, слишком хорошо знала.

- Давай выпьем еще вина. Нам обоим оно нужно.

Она встала и замерла при звуке, который совсем не ожидала - стук в дверь.

- Какого черта...

- Это ваш Рождественский подарок, - сказал Маркус. - Еще один подарок. Я сыграю вам позже.

Он встал и направился к двери. Она не пошла за ним.

- Что ты даришь мне? - спросила она и прищурилась.

- Что-то, что вы, возможно, возненавидите.

- Заинтриговал.

- Вы можете довериться мне и хотя бы посмотреть на него, если хотите получить свой подарок?

- Нет, но думаю, что должна.

Он протянул руку, что удивило ее. Он казался не тем типом мужчин, которые протягивают руку. Она протянула свою, но в последнюю секунду он отдернул ее.

- Ах ты ублюдок, - сказала она.

- Да свершится мое возмездие, как говорят иезуиты. А теперь пойдемте со мной, или вы так и не получите подарок от меня.

Она подняла руки, сдаваясь.

- Очень хорошо. Но если это не самый лучший подарок, который мне когда-либо дарили, я выгоню тебя из дома до самого Нового Года.

- Это через шесть дней.

- Нового 2015 года.

Несмотря на весь ее ужас, ей было довольно любопытно, поэтому она последовала за ним из спальни, вниз по лестнице в гостиную.

- Я открою дверь, - сказал Маркус. - А вы оставайтесь здесь.

- Ты говоришь, что мне делать в моем же доме?

- Да.

Он ушел и оставил ее одну в гостиной. Сказать, что она раздражена, было бы преуменьшением. Хорошо, что Маркус был таким симпатичным мальчиком, иначе бы она не позволила ему такие вольности. Ей правда стоит прекратить баловать его. На самом деле, если этот подарок разочарует ее, она скорее настоит на том, чтобы он подчинился ей более значимым образом, если хочет продолжать приходить к ней в дом, есть ее еду и играть с Катериной. Она сделает из него подставку для ног. Она заставит его готовить для нее. Она заставит его купать ее и брить ей ноги. Опасной бритвой.

Маркус вернулся в гостиную и, к ее удивлению, с ним был мужчина. Мужчина около сорока лет, темные волосы с проседью и в сутане.

- Ты привел для меня священника на Рождество? - спросила она, уставившись на Маркуса.

- Магдалена, рад познакомить вас с отцом Стюартом Баллардом, моим духовником. Стюарт, это Магда, еще один мой духовник.

- А еще я проститутка и хозяйка борделя, Отец Баллард. Вы уверены, что должны быть тут?

- Боже, ваш английский безупречен, - сказал отец Баллард, широко улыбаясь, по-доброму улыбаясь, почти по-отечески. - Вы даже с английским акцентом говорите. Немного йоркширского. Откуда он у вас?

- Когда мне было шестнадцать, мой сутенер продал меня канцлеру казначейства Теневого кабинета. У него я и научилась английскому. И игре на фортепиано. Он был вполне приличным, когда не трахал в зад несовершеннолетних проституток.

Отец Баллард, казалось, переваривал информацию. - Тори, полагаю.

- Как вы догадались?

- Тэтчер всю страну в зад имела.

- Стюарт, - сказал Маркус таким тоном, будто сын стыдился своего отца. - Политика не самая уместная тема для беседы в Рождество. Или содомия.

- Юноша, с возрастом ты становишься пуританином. И Рождество не что иное, как политика. Царь Ирод убил еврейских детей, потому что не хотел отдавать свой трон новорожденному царю. Если убийство евреев ради власти не политика, тогда я не знаю что это, - ответил отец Баллард.

- Должно быть, вы еще то угощение на рождественских вечеринках, - ответил Маркус.

- Я не хожу на рождественские вечеринки, Маркус. Там слишком много молодых людей, у которых нет своего взгляда на историю.

- Ему разрешено называть тебя Маркусом, а мне нет? - спросила Магда, уставившись на Маркуса, но указывая на отца Балларда.

- Ему не разрешено называть меня Маркусом, - ответил он. – Но, так или иначе, он это делает.

- Я положу свои вещи сюда, на этот столик. А вы поговорите. Но говорите громко. Я скучал по своему родному языку.

- Бамби, на минутку, пожалуйста.

- Она называет тебя Бамби? - с полуулыбкой спросил отец Баллард. - Неудивительно, что ты позволяешь мне называть тебя Маркус.

- Мы с Маркусом скоро вернемся. Простите. Маркус? - Она схватила Маркуса за ухо, впилась в него и потащила его в конец комнаты.

- Это больнее, чем я думал, - ответил он, после того как она отпустила его ухо. - Я пробовал это с Катериной. Я пообещал сломать ее в канун Нового года.

- Почему твой духовник в моем доме? И почему он раскладывает салфетки на моем столе?

- Это корпорал² и очиститель³. Он готовится к мессе.

- Мессе? В моем доме?

- Несколько месяцев назад вы сказали, и процитирую: «Я никогда не переступлю порог католической церкви, после того, что сделал с моей семьей священник. Если Бог хочет меня, он может прислать церковь ко мне». И поскольку я пока не священник, не могу вести мессу, поэтому я попросил Стюарта прийти и провести Рождественскую службу в вашем доме.

- Твой духовник здесь, чтобы провести службу для меня?

- Да.

- Только для меня?

- И для хора ангелов. И меня тоже. Я еще не ходил к причастию сегодня.

- Служба. В моем доме. На Рождество. Проведенная иезуитским священником.

- Если вы позволите ему. Мы уйдем, если вы скажете.

Она прижала ладонь ко лбу и повернулась к нему спиной.

- Магда?

- Ты хоть представляешь, как больно мне сделала католическая церковь?

- Да, мне жаль

- Да, очень жаль, - сказал отец Баллард с другого конца комнаты. Он выглядел по-настоящему робко, когда легонько махнул ей.

- Жаль? - Она развернулась к нему. - Когда я была тринадцатилетней девочкой, священник назвал меня «дьявольским семенем», а я всего лишь была девочкой. Мой священник сказал маме, что мне нужен обряд экзорцизма, чтобы спасти мою душу. Мне пришлось сбежать из дома, чтобы спастись и знаете, кто меня принял? Сутенер. И он был добрее ко мне, чем чертов священник, а вы говорите «жаль»?

- Нам очень жаль? - сказал Маркус.

- Мэм, могу я поговорить с вами минутку? - спросил отец Баллард. - Пожалуйста?

- По крайней мере, хоть у этого есть хоть какое-то подобие манер, - сказала она. Она пересекла комнату и остановилась там, где отец Баллард устраивал свой самодельный алтарь, Мышши с любопытством наблюдал за ним, сидя у его ног.

- Да? - сказала она отцу Балларду. - Говорите.

Он всплеснул руками перед собой и склонил голову на мгновение. Когда он поднял ее, все следы радости и веселья исчезли.

- Маркус рассказывал мне о вас. И зная, что я знаю, думаю, эта беседа должна проходить в более покаянной позе.

- Правильно думаете.

- Прекрасно. - Он медленно опустился на колени.

- Стюарт? - спросил Маркус.

- Все в порядке, мой мальчик. Но спасибо за беспокойство. - Отец Баллард посмотрел вверх на нее, стоя на коленях. - Сударыня, пожалуйста, позвольте извиниться от имени моей церкви за оскорбления, нанесенные вам, и за ущерб, причиненный Вам и вашей семье. Мы, священники, слишком человечны. И порой настолько человечны, что кажемся бесчеловечными. Нет никаких оправданий тому, что сделал и сказал ваш священник. Никакого. И я не стану оправдывать его. Бог накажет этого священника. Я долго верил, что когда ребенку причинит вред взрослый, этот человек в глазах Бога остается ребенком. - Отец Баллард посмотрел на мгновение на Маркуса. - Вас любили как ребенка, баловали как ребенка, прощали как ребенка, прощали безоговорочно, потому что ни один хороший родитель не может долго злиться на маленькое дитя. Господь учит нас, что последние будут первыми. И в глазах вашего священника вы были последними и смиренными. В Божьих глазах вы будете первой и почтенной.