Галина Лифшиц - Пуговица

Пророк Мохаммед был женат первым браком на Хадидже — женщине намного старше его. Он уважал и почитал свою жену. Она родила ему детей. И, несмотря на то что законы позволяли мужчине жениться несколько раз, пока была жива Хадиджа, Мохаммед не женился.

Мать великого композитора Брамса была старше его отца почти на двадцать лет.

Мать писателя Ивана Тургенева тоже вышла замуж за человека гораздо моложе ее.

И, оказывается, на потомстве такая разница в возрасте отражалась вполне позитивно.

Однако Ляля временами очень унывала. Она пыталась разобраться в себе, в своем страхе перед будущим, в своей печали при общем более чем благоприятном фоне ее новой жизни.

Как-то раз Лялина мама пришла домой обиженная: ее в магазине какие-то девчонки вполне беззлобно назвали «бабушка»…

— Как в душу плюнули, — сокрушалась женственная, моложавая, ухоженная дама, не желавшая выслушивать хамские намеки на возраст.

Ляле стало больно и жутко. Ее ведь тоже так могут назвать в родном городе… У нас нравы простецкие, с чувствами никто и не думает считаться…

Размышления ее превратились в стихи:

Есть вещи, которые женщина не прощает.

Например, когда бабушкой в очереди называют.

Или, вспоминая эпизоды Второй мировой войны,

Настаивают: «Вы это помнить должны!»

Или когда продавщица надушенная

С желтой серьгою в ухе

Шипит у двери примерочной:

«Зачем это ей, старухе!»

…А сердце ненужным раскрашенным фантиком

Жалко трепещет,

Душа любопытная маленькой девочки

Ладошками плещет

По глади воды бесконечной времени океана…

Кто верит в души хронологию,

Становится жертвой обмана.

О своих страданиях поведала Ляля и дочери Рысе. Ей, наверное, хотелось родственного участия, сочувствия. Но услышала она в ответ на свои жалобы совсем другое.

Рыся решительно произнесла:

— Все! Мне это слушать невыносимо. Вы всё преодолели. Вы вместе. Вам хорошо. Но если тебе не дает покоя чужая зависть и глупость, выход есть! И очень простой! Ты возвращаешься в Москву. Подаешь на развод. Разводишься. И широковещательно заявляешь, что признаешь свои ошибки и во искупление их собираешься остаток дней провести в гордом одиночестве, лишь бы окружающее племя дикарей было довольно. Тебя простят, все уляжется. Заживешь — лучше всех. Годится?

— Нет. Я Деню не брошу. Он самый хороший человек, которого я знала. Я его люблю, — решительно отвечала мама.

— Так что ты душу рвешь самому хорошему человеку? Он тебе что сделал? Мне кажется, Денька заслужил за свою жизнь долю радости. Об этом надо думать, а не о том, что — да, нас часто окружают сволочи всех мастей и пород, готовые с удовольствием сказать гадость.

— Как же ты права, Рысенька! Какая ты мудрая! Я ведь сама обязана была до этого додуматься, — восхитилась Ляля дочерью.

После этого разговора тема разницы в возрасте на повестке дня больше не стояла.

Ляля открыто наслаждалась своим счастьем, бесстрашно веселилась, словно сбросив с плеч тяжелейший груз.

Через год у Давыдовых родилась девочка. Рожала Ляля в Швейцарии. Таким образом ребенку гарантировалось гражданство. Имя ей дали красивое: Паола. Паола Давидоф. Вполне по-европейски.

Рыся родила только через три года после замужества. Она поначалу детей совсем не хотела. Слишком устала в детстве от младенцев и забот, связанных с ними.

У нее тогда образовалось все, что нужно человеку для счастья: любимый муж, он же — самый главный друг ее жизни, которому она могла сказать все-все, любимая работа, которая постоянно радовала своими результатами. Рыся чувствовала себя спокойной за мать и сестер с братьями.

Что еще человеку надо?

Нельзя сказать, что она как-то особо тщательно предохранялась от беременности. Наверное, сама природа решила подарить ей пару лет относительно беззаботной жизни. Работа, путешествия, любовь… И самое главное — чувство полной свободы выбора, когда ни с чем не надо считаться, кроме своего желания. Удивительное ощущение для Рыси, вся предыдущая жизнь которой состояла из одних обязанностей и трудов.

Однако к концу второго года счастливой совместной жизни молодая женщина почему-то начала даже слегка беспокоиться: а вдруг с ней что-то не так? Вдруг она не сможет забеременеть?

Беспокойство нарастало. Зряшное никчемное беспокойство, одно из тех, которыми люди так любят травить сами себя вместо того, чтобы просто радоваться каждому дню существования — именно такому, каким он подарен.

Она стеснялась говорить о своих тревогах мужу, хотя обычно выкладывала все-все: и про своих пациенток, и про маму с Денисом, и про братиков, и про сестричек.

Единственной, с кем она поделилась переживаниями, была Птича, которая тоже уже вышла замуж и тоже не имела пока детей.

Сестра почему-то удивилась этому виду Рысиного страха. Оказалось, она детей иметь не хочет ни под каким видом. Сначала хотела, а теперь — нет, ни за что.

— А муж? Он тоже не хочет? — поинтересовалась Рыся.

— Он требует. И именно потому для меня это будет ловушкой, — туманно ответила Птича.

Надо было бы ее порасспросить поподробнее, что это за ловушку такую она себе придумала. Как это — ребенок может стать ловушкой? Но Рыся была поглощена своими страхами:

— А вдруг мы с тобой не сможем забеременеть вообще? Ты об этом не думала? Может быть, с нами что-то не то?

— Со мной все то, — вздохнула сестричка. — Я была у врача. Мой заставил. Со мной пошел. Врач говорит: все в порядке. Вопрос времени.

Почему-то результат обследования сестры придал Рысе уверенности. Она успокоилась. И действительно, через пару месяцев убедилась, что с ней все в полном порядке.

Началось время счастливого ожидания.

Сын Юрочка родился легко, осчастливив своим появлением всю многочисленную родню. Родственники наперебой предлагали свои услуги. Всем хотелось понянчить ясноглазого младенца.

Рыся с появлением сыночка испытала всю полноту любви, о которой, как ей прежде казалось, она знала все.

Десять лет с момента рождения сына прошли в том счастливом покое, о котором она даже мечтать не смела в ее собственном детстве и юности.

Но вот что странно. Отмечая тринадцатую годовщину свадьбы, пошли они вдвоем с Петром в ресторан. У них так было заведено: вдвоем праздновать эти даты. Они не то чтобы подводили итоги, но говорили о своей любви, о том, какое счастье им подарено… И в эту годовщину Рыся дала мужу послушать свое любимое: Шаляпин пел «Клубится волною…»:

…О, как радостно сердцу!

Душе моей светло…

о! если б навеки так было!..

о! Если б навеки так было…

Глаза мужа заблестели слезами.

— Ни о чем другом и не мечтаю, Ры! Только чтоб «навеки так было», — проговорил он растроганно.

И Рыся растрогалась до слез. А потом почему-то — совершенно непонятно, по какой причине — испуг кольнул ее сердце. Она запомнила собственную мысль, показавшуюся ей тогда предательской: «Слишком долго ты была счастлива. И «навеки» — это ты что-то слишком многого захотела».

От своих подопечных знала она столько историй, всегда случавшихся внезапно. Вот просто «среди долины ровныя»… Когда ну ничто не предвещало, а даже наоборот.

Вдруг приходит муж и говорит: «Мы должны расстаться…» Например…

Или вдруг не возвращается домой без всяких объяснений. Никаких несчастных случаев — жив, здоров, но…

Вариантов «вдруг» существовало великое множество. И это не говоря уже о тех неожиданностях, которые случались с самими женщинами. И их уносил вихрь любви…

Рыся прекрасно знала обо всех кризисных периодах брака, объясняла, растолковывала пациенткам смысл некоторых поведенческих моментов их партнеров. Она верила в то, что говорила. И при этом (в самой глубокой глубине души) удивлялась, что взрослые и очень неглупые люди не могут договориться, выбрать правильную линию поведения и следовать ей.

Вот у них же с Петром все получалось.

Она немного побаивалась «кризиса десяти лет». А вдруг и она возьмет и наскучит своему любимому?

Рыся тогда придумала уйму всяческих мелких сюрпризов: поменяла прическу, стиль одежды, прежде довольно строгий, деловой, отправила в отставку.

Они даже отправились в долгое путешествие по Южной Америке, побывали в Перу, на Амазонке, исполняя давнюю детскую мечту. Петр делал зарисовки, впечатления его переполняли. Любовь и не думала проходить, затухать, приедаться…

А вот почему-то временами выскакивала, как кукушка из маятника, дурацкая мысль. И ни о какой там измене не думалось — это все полная чепуха.

Но формулировался именно вопрос: «Неужели ты думаешь, что вся оставшаяся жизнь так по-хорошему и пройдет?»

На это Рыся самой себе отвечала так: «А что? Двадцати с лишним лет каторжного труда — это мало? Этих испытаний недостаточно? И почему это у меня нет права на счастье? Разве я его честно не заработала?»

Ответив таким образом собственной пустячной тревоге, она, как правило, успокаивалась. Правда, на всякий случай прокручивала в голове все пункты, составляющие ее счастье, будто по морю плыла на кораблике, от островка к островку:

Мама. У мамы и Деньки все хорошо. Паолочка растет чудесным умным благовоспитанным ребенком, уже превращается в девушку. Учится прекрасно. Никакие мрачные прогнозы «доброжелателей» не оправдались. Берегут друг друга. Живут в мире и радости. Здоровье у всех троих — тьфу-тьфу-тьфу…

Пик в Нью-Йорке, занимается театральной режиссурой…

Юрочка… Пусть всегда так и будет, как сейчас. Лучший ее друг, любимый сыночек…

Братья Ор и Дай… Их теперь так никто и не называет… Солидные люди. С карьерой все отлично… Устроены — позавидуешь. Но оба пока не собираются жениться. Хотя пора бы уже. Впрочем, это не повод для беспокойства и тоски. Это образуется, когда сами сочтут нужным.

Птича… Знаменитый дизайнер… Популярная личность… Муж — просто блеск. Задурила слегка: детей не хочет… А уж пора… Уж более чем пора… Но это опять же все в пределах нормы, тосковать не о чем…

Петр — дорогой любимый муж. Увлечен работой. Здоровье не подводит. Взаимопонимание между ними редкостное. Любовь их становится другой… Это уже не любовь, а прорастание… Каждой клеткой…

Ну, что еще?

Откуда можно ждать беды?

На каком островке притаилась печаль?

Вот… Она скучала в последнее время об отце. Не то чтобы даже скучала, но думала, вспоминала. Спрашивала себя о том, была ли она права, когда велела (именно велела, иначе и не скажешь) маме решаться на развод. Спрашивать-то она себя спрашивала, но ответа — прямого и четкого — дать не могла. Память человека устроена счастливо: плохое забывается. Взрослой Рысе помнился все больше добрый веселый папа, рассказывавший им сказки или певший смешные песенки собственного сочинения…

Переживания детства, связанные с отцовским пьянством, были настолько темными, тяжкими, глубокими, что и забились на самую глубину, откуда вытаскивать их нужды не было. Иногда только приходили ночами кошмарные сны, в которых фигурировало дуло пистолета, направленное ей в сердце. Она просыпалась от этого с криком, слезами. Муж утешал, баюкал ее, как маленькую. Хорошо, что поднималось это воспоминание из недр памяти нечасто…

Отец жил с той самой, некогда «параллельной», женой, которая теперь всячески возражала против его встреч с детьми от первого брака, взращивая в нем обиду на первую семью: все, мол, устроились, разбогатели, а отца, можно сказать, выкинули… Версия звучало по-своему красиво. Во всяком случае, она не оставляла места для чувства вины перед пятью детьми, жившими некогда от выпивки к выпивке отца…

Как бы там ни было, Рыся иногда встречалась с папой и передавала ему каждый раз определенную сумму денег, не будучи при этом никогда уверенной, что поступает правильно. Хорошо, если деньги эти пойдут на семью, а не на выпивку и загул с друзьями.